В «Сладкой женщине» словно дается мистический намек на будущую ханжескую возню доброхотов, ратующих за то, чтобы в памяти потомков Гундарева оставалась вечно страдающей, тайно упивающейся этим тягостным чувством дамой. Хотя одной лишь актерской работы по реабилитации Анны достаточно, чтобы убедиться: манера «томиться и страдать» была Наталье Георгиевне совершенно чужда. Находить радость в житейских мелочах – будь то селедка, конфеты, элементарные бытовые удобства, сдержанная похвала начальницы с официальной трибуны или даже агрессивное внимание запавшего на ее формы случайного грузчика – не причуда настроения, а проверенное кредо.
Ее однокурсник по Щукинскому училищу Константин Райкин, составивший с Гундаревой блестящий лирико-комический дуэт в «Труффальдино…», отмечал: «От нее веяло огромной уверенностью в себе». Это врожденное? Не факт. В эпоху, когда девочка, а потом девушка взрослела, через целомудренно-робкую рекламу, журналы мод и черно-белые телевизионные вбросы утверждался стандарт красоты, который не сулил Наташе ничего хорошего. Со смехом, явно замешанным на былых эмоциях, она впоследствии рассказывала, как насмехался школьный учитель физкультуры: «Гундарева, отойди-ка от брусьев, ты их сломаешь!» Комментировала и свои девичьи комплексы – понимала, что таких в «актрисы не берут». Между тем актерство подступало и соблазняло со всех сторон.
На Таганке, где она ребенком училась грамоте, было несколько домов, заселенных артистами. Их дети занимались в той же школе, поэтому походы в столичные «очаги культуры» были для девочки делом обыкновенным, даже обязательным. Наташа занималась в Театре юных москвичей при Дворце пионеров на Ленинских горах. Из-за полноты она в основном играла взрослых. Исполнительницу выделяли не только за фактуру, но и за стихийный профессионализм. Оказавшийся в зале видный театральный критик прямо во время спектакля громко прокомментировал, пораженный качеством ее игры: «Да это же готовая актриса!»
Ушедший из семьи отец и безгранично любившая Наташу мать были инженерами. Девушке, по идее, тоже предстояло окончить инженерно-строительный институт и постепенно растратить свой бешеный темперамент в общении с чертежной доской. Однако в нужный момент возник на жизненном пути друг детства Виктор Павлов (с ним Гундарева познакомилась в том самом Дворце пионеров). Он-то и потребовал не предавать дар свыше, предложил забыть о кульмане и ватмане, не обращать внимания на свою роскошную, но как будто не вполне уместную на сцене-экране телесность и отправиться поступать в «Щуку». Наталья отважилась и прошла по конкурсу. В стандартной анкете набиравшего курс Юрия Катина-Ярцева навсегда остались пометки: «Гундарева: толстая, искренность есть, обаяние есть». А дальше зачеркнут исходный вариант одного из эпитетов: вместо «высокоодаренная» вписано «исключительно одаренная».
Уже на втором курсе она удостоилась особой оценки. Ректор и знаток театральных традиций Борис Захава, посмотревший отчетный спектакль с участием Гундаревой, обескураженно повторил вывод критика из Наташиного прошлого: «Ее больше нечему учить!»
По окончании института за нее боролись лучшие московские театры, а Гундарева, к удивлению многих, выбрала «Маяковку». Режиссер Андрей Гончаров слыл резким и жестким. «Он сумасшедший!» – примерно такими словами пытались сбить Гундареву с намеченной цели. Она же, будучи девушкой умной и в то же время непреклонной, отвечала коротко и внятно: «Люблю сумасшедших!» В Театре имени Маяковского уже через несколько лет Наталья станет примой, на которой будет держаться репертуар. Ее начнут боготворить как зрители, так и рафинированные критики.
«Как преданно, беззаветно она служила этому месту – театру», – восклицал спустя годы ее партнер по сцене Игорь Костолевский. Кинокарьера Натальи Георгиевны успешна, но парадоксальна: в фильмографии есть, пожалуй, лишь один безупречный шедевр – «Осенний марафон» (1979), а еще пара десятков картин очень хороших или просто достойных, мастерски сработанных. Независимо от качества драматургии и особенностей режиссуры Гундарева везде равна себе: мощная, притягательная, «народная» и при этом рафинированная, аристократичная. Ее актерская техника филигранна, проникновение в образ и понимание авторского замысла безупречны.
Дуся из «Осени» (1974), Катя из «Вас ожидает гражданка Никанорова» (1978), Надежда Круглова из «Однажды двадцать лет спустя» (1980), Альдонса-Дульсинея из «Дульсинеи Тобосской» (1980), Вера Голубева из «Одиноким предоставляется общежитие» (1983), Татьяна Павловна из «Подростка» (1983), императрица Елизавета из «Виват, гардемарины!» (1991), княгиня Шадурская из «Петербургских тайн» (1994) – в нашем национальном культурном коде прописались-отразились навсегда.
Специфическая внешность сначала ей казалась препятствием для самореализации – типажные принципы в кино незыблемы. Ее приглашали на соответствующие внешним параметрам роли, а она умудрялась выходить за установленные пределы, являя, помимо канонической русской стати с основательностью, поразительно утонченный психологизм.
Звезда по имени ЛюсяЛюдмила Гурченко
Людмила Марковна Гурченко (1935–2011)
Из многих свойств, выгодно отличающих народную артистку СССР Людмилу Гурченко, особо следует выделить два базовых качества – воображение и терпение. Тем, кто обратил внимание на эти особенности, гораздо легче разобраться как в судьбе, так и в творческом методе, возможно, единственной отечественной актрисы второй половины минувшего столетия, которую с полным правом можно провозгласить кинозвездой.
Практически в каждом своем интервью она обращается к образу родителя, Марка Гавриловича: затаенный поток нежности выходит наружу, воспоминания множатся, эмоции захлестывают. Налицо – популярный мифопоэтический тандем: властный во всех смыслах король и горячо любимая им дочь-принцесса на выданье. В сказках, как правило, еще более сильный принц рано или поздно доказывает собственнику-отцу свое право на девушку. Нередко психологическое противостояние между ними маскируется решающей схваткой юного рыцаря с повидавшим виды драконом. Официально и неофициально Людмила Гурченко была замужем шесть раз, однако, по ее собственному признанию, ни один из мужчин не смог составить конкуренцию папе. «Пять братов: свинцом налиты, смертью пахнут», – любимая отцова присказка некогда усиливала энергичную манифестацию плотно сжатого кулака. Дракон умер непобежденным, традиционная сказка не имела логичного завершения.
Зато поразительным образом реализовался другой сказочный мотив: первый же бал золушки из южнорусской провинции обернулся доселе невиданным на наших просторах триумфом. Незадолго до этого в коридоре «Мосфильма» директор студии Иван Пырьев заметил нервное создание с нездешним блеском в глазах, поманил и пригвоздил навсегда оставшейся в памяти Людмилы Марковны фразой: «Девушка, это в ваших же интересах!» Затем привел на съемочную площадку к им же назначенному постановщику-дебютанту Эльдару Рязанову, страдавшему по причине отсутствия главной исполнительницы. «Оденьте, причешите и… успокойте!» – Иван Александрович выступил в качестве классического помощника-волшебника.
Так обладавшая удивительной музыкальностью, неподражаемой пластичностью и волей к победе студентка вгиковской мастерской Сергея Герасимова и Тамары Макаровой стала самой знаменитой дебютанткой отечественного кинематографа. «Карнавальная ночь» превратила ее в идола: сотни поклонников и поклонниц дежурили под окнами студенческого общежития до тех пор, пока девушка не перебралась в съемное жилье. Жизнерадостные песенки из фильма стали визитной карточкой, обеспечив, помимо всего прочего, немалые деньги, которые народ с готовностью платил в 1950–1960-е за «левые» концерты с участием Гурченко.
То, что происходило с ней в дальнейшем, она могла бы охарактеризовать лаконично, прибегнув к названию знаменитой театральной постановки с Фаиной Раневской и Ростиславом Пляттом: «Дальше – тишина». Однако описывала свои полтора десятка лет после «Карнавальной ночи» многословно, подробно, темпераментно: мол, за нежелание сотрудничать с госбезопасностью в период Московского фестиваля молодежи и студентов 1957-го (ну и отчасти за упомянутые выше «леваки», где вместо официальной ставки четыре с полтиной за концерт она получала триста) ее наказали полным отлучением от профессии. При ближайшем рассмотрении, впрочем, описание репрессий отдают некоторым преувеличением.
Случались, пускай в основном на республиканских студиях, даже и заглавные роли, не говоря уж о специально поставленном для молодой актрисы комедийном мюзикле «Девушка с гитарой». Были заметные работы в хороших ленинградских картинах: в фильме «Рабочий поселок» ее героиня взаимодействует с персонажем великолепного Олега Борисова, в ленте «Мой добрый папа» партнером Гурченко выступил чрезвычайно популярный тогда Александр Демьяненко. В течение нескольких лет в театре «Современник» его золотой поры худрук Олег Ефремов занимал Людмилу в своих ключевых постановках. Впоследствии она сетовала на то, что неизменно приходилось пополнять собой «второй состав», однако театральный стаж молодой актрисы был тогда невелик, в основной труппе справедливо задействовали тех, кто «Современник» создавал. Немножечко бы ей терпения в то время, но это качество казалось неподходящим, неактуальным, Людмила Гурченко всецело пребывала во власти воображения.
«Дочурка, вперед!» – призывал Марк Гаврилович, который был настолько уверен в закономерности ее успеха у Рязанова, что продолжил прокачивать Люсю (так в честь героини одной трофейной западной ленты он именовал дочь) амбициями и желаниями. Между тем, хотя она уже многое умела и отличалась исключительным обаянием, ей – если судить по гамбургскому счету – сказать пока что было нечего. Присмотримся к ее роли в посвященном подвигу блокадного Ленинграда фильме «Балтийское небо». В драматических сценах вроде той, где ее героиня, юная Соня Быстрова, узнает о гибели матери, Гурченко нанизывает один театральный штамп на другой, судорожно драматизирует, нисколько не учитывая специфику кино. Хотя в конце второй серии внезапно наступает поистине прорывная минута: наши перешли в наступление, летчики, среди которых выделяется героический Татаренко (Олег Борисов), устраивают танцевальную вечеринку; и тут, услыхав о том, что за сердце героя ведет борьбу красавица Хильда, Соня моментально преображается, начинает светиться изнутри, ее лицо выражает жгучий, не наигранный интерес. Спрашивается, куда подевались штампы, из которых до этого момента строился образ? Даже ходульные реплики в устах резко изменившейся, загоревшейся Гурченко обретают недюжинный смысл, а психика ее героини за минуту получает гигантский объем.