Сюжет фильма, если отжать его до размеров базовой формулы, достаточно парадоксален. В обыденной жизни измена – дело сугубо личное, если не шибко злобствуют партийные ревнители нравственности. Впрочем, и те могли изменнику – изменнице разве только карьеру подпортить. В свое время пользовалось популярностью шуточное стихотворение на данную тему: «В жизни всему уделяется место, рядом с добром уживается зло. Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло». Участники «треугольника» так или иначе, с издержками или без, перераспределяют и постепенно нейтрализуют негативную психическую энергию. Однако в фильме «Летят журавли» героиня попадает в страшнейший капкан: Веронику некому прощать либо осуждать, отныне ей нельзя надеяться даже на понимание того, кому она изменила.
Возвышенный слоган «Вечно живые» в контексте личной истории приобретает, пожалуй, отчасти саркастический оттенок. Живой в физическом, биологическом смысле, возможно, простил бы или проклял, или хотя бы сделал попытку понять. Но образ «вечно живого», с которым уже никак не встретиться, не соотнестись, остается тяжелейшим камнем на душе, обрекает ее на бесконечное мучение.
Веронике невыносимо еще и потому, что война, на которой погиб ее жених (Алексей Баталов), была бедой-катастрофой всеобщей, общенародной, Борис же олицетворял часть той силы, без которой нет спасения никому. В финале ленты несчастная раздает цветы вернувшимся фронтовикам, но в ее положении подобная акция – паллиатив, кратковременное обезболивание: пролетающие журавли символизируют тех, кто уже никак не отреагирует на поступок молодой женщины, замыкают ее психику на принципиальную, абсолютную безответность. Кошмар вселенского масштаба – вот пожизненная доля отступницы, и эту судьбу уже не переменить. Вероника полагала, что она сама по себе, а на нее внезапно обрушилась ответственность перед неисчислимым множеством людей.
Самойлова стала легендой отечественного и мирового искусства именно потому, что смогла соответствовать этой непосильной художественной задаче, сформулированной Розовым и Калатозовым. Актриса сыграла ограниченную, приземленную девчонку, с готовностью принявшую безграничное, неземное страдание. Воспевая «Летят журавли», отечественные критики чаще всего акцентируют внимание на кинематографическом мастерстве. Хотя во всем мире особенно чутко откликнулись на глубокие гуманистические смыслы.
Исполнительница существует в кадре поверх бытового измерения, и здесь не столько «игра», сколько укорененное в душе свойство. Впечатанные в психику черты, возможно, обусловлены тем, что мама Татьяны Самойловой, женщина незаурядная, властная, умная – актриса ее боготворила – нисколько не сомневалась в праве дочери и на всемирную славу, и на совершенно особенное, эксклюзивное семейное счастье. Это обстоятельство, с одной стороны, обеспечило грандиозный успех первой же главной роли, но с другой, похоже, травмировало артистку: соответствовать гипертрофированной материнской требовательности без психических потерь вряд ли возможно. Комплекс вины на такой почве зарождается исподволь и разрастается по мере накопления жизненных неурядиц.
Первый муж Самойловой, однокурсник по Щукинскому училищу Василий Лановой, признавался впоследствии, что ему недвусмысленно дали понять: он, дескать, не вполне отвечает статусу пустившего его в свой круг почтенного семейства. Куда более драматично складывались отношения кинодивы с отцом ее единственного сына Дмитрия Эдуардом Мошковичем. «Властность мамы! – прочувствованно выдыхает Эдуард Самуилович в срежиссированной телевизионщиками программе. – Диктат был просто сумасшедший, мама говорила: все не так, ты родила, но ты еще не готова… Зинаида Ильинична держала в руках все и вся. Мне говорили: «Что ты можешь дать сыну, кто ты есть?» Иногда вечерами со мною проводили политбеседы: «Ты все-таки понимаешь, кто твоя жена?!»
Казалось бы, факты такого рода – не более чем частная, внутрисемейная история. Однако без них совершенно невозможно понять специфику творческого и жизненного пути блистательной, неподражаемой Татьяны Самойловой.
Она первая в нашем киноискусстве решилась показать на экране двоемыслие. Но это было не примитивное псевдодиссидентское двурушничество, зрители подмечали нюансы сложной, многоуровневой психики советского горожанина – чувствительного, субтильного, способного отслеживать свои глубинные пласты, рефлектировать по поводу обстоятельств, которые в эпоху бурь и натисков учитывать не полагалось.
Замечательный киновед Майя Туровская по горячим следам вышедшей в прокат картины Калатозова писала об «инфернальности Вероники»: у кинокритики, даже в лице наиболее выдающихся ее представителей, не было на тот момент нужного инструментария, требуемого понятийного аппарата, чтобы адекватно описать двоемирность тонко устроенной героини. Самойлова, судя по всему, работала с собственным подсознанием, отважно спускалась на самое его дно, извлекала оттуда болезненные впечатления и ставила их в основание психической жизни Вероники.
Надо ли говорить, что для актрисы подобного стиля и метода в советском кино попросту не нашлось соответствующего материала. Дело тут, повторимся, не в чьем-то злом умысле, а именно в структурном несоответствии: нервная, болезненно внимательная к бессознательным процессам интуитивистка опережала цивилизационный поток. Ее приглашали в свои картины иностранцы – в лице режиссеров не первой величины. Необыкновенную артистическую природу пытался еще раз использовать в «Неотправленном письме» Калатозов.
Наконец, в 1967 году она сыграла у Александра Зархи Анну Каренину – заветную роль всех сильных женских натур, тяготеющих к острому рисунку игры. Ничего, подобного фантастическому и абсолютно заслуженному успеху фильма «Летят журавли», не случилось. Татьяна Евгеньевна жила собственной жизнью, на своей планете: редкие роли в Театре-студии киноактера, выездные концерты, уединение, иногда даже затворничество – загадочный мир женщины невероятно сложного психического устройства…
«Мы не меняемся совсем. Мы те же, что и в детстве раннем. Мы лишь живем. И только тем кору грубеющую раним», – писал многое повидавший и испытавший поэт-фронтовик Давид Самойлов, чьи слова поразительно созвучны с судьбой его однофамилицы.
Родительская любовь и требовательность стала, по-видимому, причиной дочерней нервности, отягощенной скрытностью. На таком топливе, кстати сказать, делали свои шедевры голливудские мастера. Закономерное стремление нравиться, желание быть «правильной», «хорошей» оборачивалось подсознательным отталкиванием от этой повинности, приводило к регулярным психическим срывам. Горячо любимого сына Дмитрия, уехавшего в середине 1990-х в Америку, она неизменно аттестовала как «очень послушного», и это воспринимается как невольная проекция собственной перманентной установки.
В том, что Татьяна Самойлова не смогла до конца, в течение всей творческой жизни, реализовать свой редкий потенциал (двух-трех ролей, пусть и ставших легендарными, все-таки до обидного мало), не виноват никто: ни советская власть, ни требовательная мама, ни тем более сама актриса. С другой стороны, ее сложная внутренняя борьба дала однажды (или дважды, с учетом толстовской Анны?) поистине гениальный результат. Не было бы эпохального прорыва картины «Летят журавли», мы очень многое бы потеряли, а точнее – попросту не нашли. Национальный кинематограф, возможно, не заиграл бы новыми яркими красками, когда б не художественное открытие, достигнутое ценой травмоопасных состояний. Принять ее судьбу и мир как значимую данность, как суверенную ценность – задача благодарных зрителей нынешних и будущих поколений.
«Понять ее трудно, – подбирает слова сын Дмитрий. – Она поэтична». Охотно согласимся с предельно кратким и в то же время всеобъемлющим определением, которое – одновременно – анализ ее уникального метода и признание в любви.
«Это же моя Родина, мои люди»Сергей Столяров
Сергей Дмитриевич Столяров (1911–1969)
У всякого времени – свои легенды и звезды. Масштаб звездности Сергея Столярова в золотую пору его работы в кино оценить будет проще, если обратиться к косвенному, но оттого не менее убедительному свидетельству Юрия Любимова. По словам создателя и руководителя Театра на Таганке, отец Высоцкого Семен Владимирович, оценив расположение могилы сына на Ваганьковском, со смешанным чувством родительской скорби и гордости произнес: «Его похоронили рядом с самим Столяровым!» В представлении человека старшего поколения это был серьезнейший критерий и наивысшая оценка.
Владимира Высоцкого и сегодня – в лицо, по имени, по голосу – знают практически все, кто неравнодушен к русской культуре. Со Столяровым дело обстоит несколько иначе, его теперь мало кто помнит, хотя черты внешности и горделивая стать актера парадоксально впечатаны в подкорку многих поколений. Благодаря нескольким знаковым работам в кино 1930–1950-х он олицетворяет собой ту символическую вселенную, о которой Пушкин писал: «Там русский дух, там Русью пахнет!». Впрочем, нашу действительность на ее отдельных исторических этапах этот артист тоже олицетворяет.
Сын дальневосточного тигрятника, летчик Владимир Глушак – его роль 24-летний Сергей Столяров сыграл в «Аэрограде» (1935) у самого Александра Довженко – являет собой тип молодого выходца из народной гущи, сибирской глуши, выдвинувшегося на передний план общественной жизни. Он принципиально отличается от земляков-охотников и типичных крестьян: одетый в модную кожу и шлем, в мгновение выдает улыбку полубога, представляя ту цивилизацию, которую тогдашние энтузиасты мечтали поскорее построить, накормив, приодев и окультурив население.
«Вы богатеете, вы стареете!» – бросает пилот Глушак «несознательным», хотя и, безусловно, героическим таежникам. Первым глаголом как бы польстил – не столько старшему поколению, сколько молодежи, обеспечившей некоторый подъем благосостояния. Вторым – обозначил, по сути, необходимость еще более динамичной кадровой ротации.