ужению в себя, к самоисследованию. В том же ряду оказывается потребность в молчании, которую незадолго до перерождения Тихонова выразительно сформулировал поэт: «Тишины хочу, тишины… Нервы, что ли, обожжены?» Актер идеально отвечает на поступивший заказ и становится тем самым заветным исполнителем, с которым начинают мыслить и чувствовать в унисон десятки миллионов.
В этом фильме, а потом еще в «Семнадцати мгновениях» Тихонов совершил, по сути, культурную революцию – показал человека, осознанно и безжалостно расстающегося с претензиями на фантазирование, юродствование, с внушенными комплексами относительно «недостаточно благородного» происхождения. Герой видит свою миссию не в поклонении химерам, а в служении тому, что реально наличествует: Родине, подрастающему поколению, еще не обремененному ложным сознанием, воинскому уставу, Ставке Верховного главнокомандования.
Трезво оценить расстановку сил, понять и принять самое себя во всем, включая имманентные риски катастрофических неудач, провалов – значит увеличить собственную силу и перед лицом врага, и в противодействии с кишащими в подсознании соблазнами.
В перестроечной и постсоветской действительности Вячеславу Васильевичу многое претило именно потому, что под видом духовного поиска и процесса всеобщей реабилитации зачастую протаскивались и проталкивались фата-морганы нечетко мыслящих социальных групп и субъектов. Его Мельников, процитировав Баратынского, выдыхает: «Как просто сказано. Как спокойно. И – навсегда», – это квинтэссенция тихоновского метода.
В «Семнадцати мгновениях» актер совершает мало активных действий (вроде убийства провокатора). Львиную долю экранного времени предъявляет свою прежнюю типажную выразительность, однако подкрепленную на сей раз очевидной для всех личностной состоятельностью. Он дерзнул положиться исключительно на себя и обязуется не обмануть доверия тех, кто от него зависит. Олицетворяет, таким образом, идеальное общественное устройство. Потому и возникла феноменальная, неотменимая всенародная любовь к задумчивому красавцу, облаченному во вражескую военную форму: за этим образом угадываются и трагическая история великой России, и миллионы представителей самых разных поколений. Он будто бы дает понять: все будет хорошо, враг будет разбит, победа будет за нами.
Вторая жена в свое время сильно ревновала Тихонова, даже обговаривала условия предстоявших ему любовных сцен. Неудивительно, ведь в 1967-м она выходила замуж за просто красивого мужчину и артиста средней руки, а он за несколько лет превратился в глубочайшего актера, любимца всей страны. Это глубина иного рода, нежели, допустим, у гениального Иннокентия Смоктуновского (постоянного соперника на актерских пробах, будь то образ Болконского или роль Штирлица), предъявлявшего прорву индивидуальной психики в комплекте с уникальным аппаратом по производству фантазий. Тихонов демонстрирует качества коллективного национального тела: терпеливое приятие сущего, стоицизм в мире притворства и стремительно меняющихся этических стандартов. Он всего-то молчит и курит у Ростоцкого или Лиозновой, а его внутреннее противостояние хаосу в этот момент удерживает мир от распада и гибели.
Психотип Тихонова – рыцарь. Или монах. Или рыцарствующий монах, чья невидимая окружающим работа убедительнее зубодробительных подвигов. «Вы просто ушли в себя и развели там пессимизм», – упрекает его героя явно рассчитывающая на мужскую благосклонность коллега («Доживем до понедельника»).
Не пессимизм, не меланхолия, а служение в духе «делай, что должно, и будь, что будет». Выбрал стезю – соответствуй, размечтался об идеале – тянись к нему.
Хороший мужик и орелМихаил Ульянов
Михаил Александрович Ульянов (1927–2007)
Миссия Михаила Ульянова в национальном искусстве состояла в том, чтобы быть одним из скрепляющих элементов, смыслообразующим началом на поприще высокохудожественного лицедейства. Достаточно посмотреть несколько знаковых работ актера вперемежку с менее значимыми, дабы получить хорошую инъекцию уверенности в себе.
Он всегда играет мужчин, рискующих принимать сложные решения, совершить Поступок. Это его фирменная тема и главный мотив. Персонажи Ульянова говорят «нет» невротизму, паническому бегству от реальности в царство грез, суетному перебору выгодных вариантов, не расплескивают психическое содержание вовне, целеустремленно управляют процессом мышления внутри себя. Непоказное достоинство вкупе с мужественным напряжением зрителя завораживает и вооружает.
Ульянов удивительно хорош, когда ему предоставляется зона молчания: метод актера предстает во всей красе, видна внутренняя работа, от результата коей, кажется, зависит судьба мироздания. Ставки высоки, и это не столько даже социальный результат или личная реализация, сколько проявление метафизической борьбы. Хаос наползает на ульяновского героя, вынуждает пугаться, требует капитулировать, однако наталкивается на героическое сопротивление, непреклонную человеческую волю.
Тут же невольно вспоминается один популярный в новейшие времена автор (то ли мистификатор, то ли визионер) с его загадочным учителем жизни доном Хуаном: «Быть воином – это самый эффективный способ жить. Воин сомневается и размышляет до того, как принимает решение. Но когда оно принято, он действует, не отвлекаясь на сомнения, опасения и колебания. Впереди – еще миллионы решений, каждое из которых ждет своего часа. Это – путь воина».
Ульянову регулярно поручали играть Маршала Победы. Надо было раз и навсегда персонифицировать страшную битву и грандиозный успех, чтобы коллективное сознание народа получило универсальный образ безупречного воителя.
В реальной исторической обстановке Жуков был не единственным, но одним из крупнейших наших военачальников, аналитиков, стратегов, вдохновителей. Ульянов будто бы помножил их достоинства, коллективную волю и выдал титана, который держит армию и страну индивидуальным усилием, и эта богатырская деятельность ни на секунду не прекращается долгие четыре года. «Воин принимает ответственность за все свои действия, даже за самые пустяковые. Обычный человек занят своими мыслями и никогда не принимает ответственности за то, что он делает», – Жуков, каким он видится в исполнении Ульянова, несравненно больше своего прототипа, универсальнее.
Тему долга, ответственности и решительности он воплощает даже там, где играет лирику. Возьмем длинную и немногословную сцену из «Простой истории», которая предшествует обращенной к его герою почти издевательской реплике от Нонны Мордюковой: «Хороший ты мужик, Андрей Егорыч! Но не орел». У ее героини по имени Саня своя правда, женская. Именно с этой правдой, похохатывая над «хорошим мужиком», вроде бы солидаризируется зритель. Но как же тонко, с каким пониманием сверхзадачи отыгрывает свое молчание артист, насколько филигранно интонирует, отвечая на «прощайте» темпераментной женщины: «Прощай, Саша».
Та легко считывает в его тоне раз и навсегда принятое решение уехать, после чего и бросает свое мстительное «не орел». «Когда человек выбирает путь воина, он становится полностью бодрствующим, в полной мере осознавая, что обычная жизнь навсегда оставлена позади» – про персонажей Ульянова лучше не скажешь: полностью бодрствующие. Процесс принятия трудных решений во имя задач, не всегда понятных окружающим, не прерывается у его героев никогда.
Даже в образе социально униженного генерала Чарноты из «Бега» он ни на мгновение не приостанавливает трансляцию внутреннего бодрствования. Вояка отставлен, но выходить из игры под названием «жизнь» не собирается – ни малейшей паники, никакой сдачи, все так же пьет, играет, разглагольствует, лицедействует и буянит. И всякий раз актер умудряется преподнести взбрык (зачастую алогичный) в качестве продукта сознательного и ответственного выбора. Тут ему есть где развернуться в плане эксцентрики: Михаил Александрович – образцовый выученик Вахтанговской школы.
Да-да, он умеет и так – весело, гротескно, изобретательно, как угодно. Михаил Ульянов – артист увлекающийся, воодушевленный нестандартной задачей. «А ты азартен, Парамоша!» – настолько внятно и осознанно обращается к персонажу Евгения Евстигнеева, что становится ясно: это – о себе самом. Себе удивляется, себя ритмически организует, настраивая на виртуозное сумасшествие, на каскад психологических, физиогномических и пластических трюков.
В фильме «Без свидетелей» Никиты Михалкова он демонстрирует нечто совсем уже вызывающее, гротескного монстра, словно в противовес своим же социально ответственным персонажам. Впрочем, можно воспринимать этого героя как сгусток вытесненных прежде – в угоду цензуре – негативных, но вполне типичных для человека свойств. Исполняя роль циничного драматурга Есенина в «Теме» Глеба Панфилова, артист точно так же шел на обострение, выворачивал натуру наизнанку. В театре имени Вахтангова, где он прослужил всю жизнь, подобных ролей было предостаточно, чего стоит один только Ричард III.
Ульянов являет собой редкий тип актера-исследователя. Ему интересны бездны и пропасти человеческой души, но не меньше он озабочен тем, чтобы познать свой исполнительский диапазон. Сыграл Дмитрия Карамазова в экранизации Ивана Пырьева и остался крайне недоволен собственной работой, которую тем не менее критика оценила высоко. «По мере движения своей драмы, – отмечал критик Александр Свободин, – герой Ульянова становится все более притягателен. Его инфантильность оборачивается наивностью в высоком смысле – жаждой доверия. Если человек откроет вам сердце и в сердце этом чистота, то как же вы, люди, можете не верить ему! Это так странно, так поразительно, так бесчеловечно, что, право же, можно перестать понимать все окружающее. Вот что играет Ульянов».
Совместно с Кириллом Лавровым он завершил трехсерийную ленту после смерти Пырьева, снискал зрительские похвалы, однако в самых жестких выражениях охарактеризовал свои недюжинные усилия. Здесь нет ни кокетства, ни самоедства, актер страстно интересуется технологией создания образа, его завораживает процесс превращения литературного текста в сценическое таинство или экранное жизнеподобие. Та же безупречность Воина помогала добиваться безусловных триумфов в «Председателе», «Освобождении», заставляя анализировать труд и свой, и коллег.