«Я лицедей, – говорил Яковлев. – Люблю, чтобы люди, которых изображаю, были разными. Мне всегда нужно уйти от себя как можно дальше. Надо думать о руках, думать о походке персонажа». У него невероятно умное тело, он, кажется, никогда не сваливается в досужее умствование, отвлеченное конструирование характера, но, включив на полную мощность интуицию, демонстрирует образ целиком. Вахтангов требовал от актеров, чтобы каждый сценический момент был зафиксирован как застывшее скульптурное изображение. Именно так и работает Юрий Васильевич. Ипполит из «Иронии судьбы» воспринимается порой несколько пренебрежительно. Влюбленная во все перевоплощения Яковлева жена Ирина Леонидовна считает: «Его считают или Иваном Васильевичем, или Ипполитом. Это настолько несправедливо, потому что он так много мог, что это ему – раз чихнуть. А вот за эти «раз чихнуть» все сходят с ума». «Отец, конечно, мало сыграл, он должен был сыграть гораздо больше», – вторит ей младший сын артиста Антон.
Вряд ли есть нужда защищать мастера от сторонних мимолетных впечатлений. Гротески, к которым тяготел Евгений Вахтангов, провоцируют снисходительную досаду лишь тогда, когда их лепят заискивающие перед невзыскательной публикой горе-комики. Однако Яковлев – великий и по-настоящему серьезный исполнитель. Разглядеть в каждой его роли методологию выдающихся учителей – особое наслаждение. «Пусть умрет натурализм в театре!» – настаивал Евгений Багратионович, а Юрий Васильевич распространил данный принцип еще и на киноискусство. Проявил себя как доблестный рыцарь вахтанговской школы, неизменно нарушая правило «жизни в формах самой жизни».
«Ирония судьбы» – великое кино, но, пожалуй, самое большое откровение в нем – момент, когда Лукашин признается, что Ипполит, «если говорить честно», ему очень понравился. В действительности амплуа последнего – гипертрофированно заурядный человек с колоссальным самомнением, крайне недалекий зануда-эгоист. Однако же со словами Жени вольно или невольно соглашаешься: да, пожалуй, и нам, зрителям, Ипполит пришелся по душе. Безукоризненно выполнив как драматургическую, так и режиссерскую установку, Юрий Васильевич обе враз опроверг. И самое удивительное происходит минутой позже. Когда Надина мама спрашивает: «Это вы Ипполита окатили? Он сейчас шел весь мокрый», – Лукашин раздумчиво бормочет: «Это он мокрый от слез». Сценаристы написали, кажется, просто забавный диалог, но благодаря тому объему характера, который показал Яковлев, Женина реплика вырастает до уровня космической, а не комической гиперболы. Здесь – момент истины: Ипполит, каким его сотворил артист, оказывается, не бытовой склочник, не мелочный педант, но личность, приговоренная к страданию, более того – принимающая земные напасти с образцовым смирением.
Неожиданно начинаешь понимать фильм заново, обнаружив внутри себя два типа реагирования на непредсказуемость жизненных перипетий. Первый, воплощаемый главным героем, есть жанровая идеализация: человек – «в потоке»: судьба измывается над ним, опутывает цепью невероятно абсурдных событий, но, будучи донельзя пластичным, он виртуозно приспосабливается. Его история так и просится в современное пособие «Как стать абсолютно счастливым за 24 часа, ничего не предпринимая и ничему не сопротивляясь». Второй тип реакции воплощен Ипполитом. Тот подвергается испытанию невероятными казусами, пытаясь до последнего сохранить здравый смысл и достоинство, и когда персонаж из учебника «Как стать счастливым» изрекает свою простенькую философему – «это он мокрый от слез», – происходит короткое замыкание, мгновенное прозрение: герой Яковлева – такой же, как и мы, никакой не злодей, а просто растерявшийся страдалец. Если бы на месте Юрия Васильевича был столь же крупный актер, но с иной манерой игры, склонный, например, к психологической детализации, его персонаж вряд ли вышел бы за пределы предложенного сценарием морального облика. Последовательный вахтанговец, попав в картину совершенно случайно, в одиночку ее переформатировал. «Может быть, я хочу простудиться и умереть…» – последняя стадия отчаяния корректируется фирменным яковлевским стоицизмом. Так что Ипполит – ни в коем случае не «раз плюнуть», не второстепенная киноюмореска, не сатира, но плач по человеку и одновременно песнь ему.
Похожая история случилась с гайдаевским «Иваном Васильевичем…». Подобно Олегу Басилашвили, отказавшемуся играть в «Иронии…», Юрий Никулин отверг предложенную ему центральную роль. Его тезка, напротив, невзирая на предельную занятость в театре и на радио, подобрал «чужое». Да как подобрал! «Ты пошто, смерд, боярыню обидел!» – он легко присваивает архаичную лексику, моментально вживается в образ легендарного, репутационно неоднозначного царя. Очень хорошо сказал про себя этот актер на склоне лет: «Я скрипка, ближе к виолончели. Если загрузить меня с ног до головы Моцартом, то и прозвучит Юрий Васильевич Яковлев в полную силу».
Отдельная статья – его голос, поразительной плотности и выразительности, с красивейшими обертонами и неподражаемым нижним регистром, сохраненный на протяжении всего творческого и жизненного пути, звучащий в сотнях записей на радио, дикторских пояснениях множества картин. После того как артист прочувствованно и строго продекламировал монолог «от автора» в ленте Григория Чухрая «Баллада о солдате», состоялся, можно сказать, новый художественный жанр – «Закадровый комментарий от Юрия Яковлева». В таких классных фильмах, как «Пропало лето», «Берегись автомобиля», «Старики-разбойники», это – фирменная работа, великолепная, не имеющая аналогов интонационная игра.
«У него была природа деликатного человека», – характеризует артиста Валентина Талызина. «Главная черта отца – эгоизм – естественная самозащита, потребность некоторые проблемы от себя отталкивать», – подмечает один из сыновей. Сам же артист многих подкупал рассказом о том, как в годы учебы его, не умевшего плакать по заказу, вынудил прослезиться гениальный педагог Владимир Иванович Москвин, который орал на него матом. «Не от мата я плакал. Это было очень оскорбительно. Я самолюбив очень, и это был большой удар по самолюбию».
«Пойду учить на Яковлева», – усмехался, отправляясь преподавать в «Щуку», его лучший друг Владимир Шлезингер. Последний, по-видимому, имел в виду метод, технологию, по которой выучить «на Яковлева», в принципе, можно. Впрочем, осознав, что та была доведена автором до совершенства, понимаешь степень сарказма, содержащегося в реплике Шлезингера. А уж сохранить при этом внутреннюю цельность среди людей амбициозных, обидчивых, зачастую мстительных – дело и вовсе немыслимое. Юрий Васильевич справился.