— Рад был познакомиться, — дружелюбно улыбаюсь.
Подосинкина встаёт и молча кивает. Видно, она уже со всеми знакома, или же этому обстоятельству совершенно не рада.
В коридоре она замирает и в растерянности вертит головой. У няши вид человека, который получил амнистию уже на эшафоте и теперь не представляет себе, как жить и что делать дальше.
— Пошли, — беру её за запястье и веду к лифту.
— Куда? — она переставляет ноги словно кукла, — Сергей Владимирович сказал подождать…
— Но не в коридоре же, — загружаю её в кабину и тычу на кнопку второго этажа.
Плохо, конечно, без сотовых телефонов. Освободится Молчанов раньше времени и будет нас ждать в машине, а мы и не узнаем об этом.
Но полчаса у нас есть железно. Быстрее эти волчары друг от друга не отцепятся. Ваграмян обмишурился по полной программе. Статья не вышла по вине редакции, сотрудник заврался, ни в чём не повинная Подосинкина едва не пострадала.
Теперь первый секретарь будет выбивать из областной прессы бонусы и преференции. А присутствие обкомовского работника только добавляет этим переговорам легитимности. По крайней мере, так было в мои времена, будь на его месте чиновник из администрации. Не думаю, что с тех пор их функция сильно изменилась.
Чем дальше мы идём, тем сильнее чувствуется запах сдобы, ванили и корицы. Столовая «Дома Печати» славилась на все окрестные районы. Сюда бегали обедать сотрудники трамвайного депо, конторы строительного треста, текстильной фабрики и ещё кучи разных мест. В суровые девяностые, когда прессе дали свободу, прежде всего от денег, мне казалось, что именно столовая поддерживает предприятие на плаву и приносит наличку в истощившиеся закрома.
Её главным коньком была выпечка. И не какие-нибудь ватные круассаны, которые рассыпаются в руках, не успев попасть в рот. Здесь пекли плюшки, ватрушки, рогалики, коржики, баранки… Всего и не перечислишь. Можно было неделю питаться одной выпечкой и ни разу не повториться в заказе. Мой приятель Вовка Севастьянов, перейдя на постоянную работу в «Дом Печати», за пару месяцев набрал лишних пять кило. Старожилы говорили, что традиция эта осталась с советских времён, и, оказывается, не врали.
Для отходняка после стрессовой ситуации, быстрые углеводы — самое лучшее средство. А на женский организм действуют круче алкоголя. «Гормон радости» в чистом виде.
— Ты бывал раньше в «Доме печати»? — удивляется няша.
— Нет, конечно.
— А откуда знаешь, где буфет?
Журналистская въедливость пробуждается у блондинки в самое неподходящее время.
— По запаху нашёл!
Столовая это, а не буфет. В буфете готовым торгуют, а тут с пылу с жару. Сейчас это богатство для посторонней публики закрыто. Работает только на журналистскую братию, которая в Советском Союзе всегда содержалась в условиях тепличного микроклимата.
Я беру четыре рогалика с корицей. Их принесли из недр столовской кухни прямо при нас, и они ещё горячие. До буржуйской привычки наливать кофе в чашки или кружки здесь пока не доросли. Так что нам достаётся кофе со сгущёнкой в гранёных стаканах.
— Рубль двадцать четыре копейки, — выдаёт мне румяная женщина в странном белом головном уборе, похожем на чепчик и на пилотку одновременно.
Понятия не имею, много это или нет. Совершенно не могу привыкнуть к советским деньгам. Пока главное, что хватает.
Няша лезет за кошельком, но я царственным жестом отсчитываю нужную сумму.
— Сэкономленное, всё равно что заработанное, — глубокомысленно сообщаю ей.
— Ты серьёзно хотел заплатить за ущерб?! — Подосинкина вспоминает о том, что было в кабинете и кривится, как от больного зуба.
— Марина, ну какой ущерб? — удивляюсь, — разве я что-то ломал? Я точно знал, что когда выпустил из рук камеру, она была в порядке. Ты рогалик попробуй.
— Я не ем мучного, — говорит няша и тут же откусывает уголок рогалика, — ну разве что чуть-чуть… м-м-м…
— Как ты думаешь, что у него с камерой случилось? — интерес к жизни возвращается к блондинке с каждой поглощённой калорией.
Я не думаю, я знаю. Криворукий товарищ не соизволил проверить настройки на своей камере, и продолжил лупить кадры, считая, что сработает «автомат». А освещение в коровниках, цехах и кабинетах совсем не такое, как на улице в солнечный день.
Не то, чтобы я нарочно не вернул объектив в исходное положение. Скорее просто представить себе не мог, что такую технику доверят полному идиоту.
— Понятия не имею, — пожимаю плечами. — Пьяный был, наверное.
Незадачливого коллегу мне абсолютно не жаль. Одно дело — накосячить. Это случается с каждым. Совсем другое, свалить свою вину на постороннего. Подосинкину точно сегодня бы сняли. Для этого товарища из обкома и пригласили.
— А как у тебя такой снимок вышел?! — перескакивает она.
— Так я давно фотографией занимаюсь, — набиваю себе цену, — тут главное — чувствовать фактуру. Это ведь не просто на кнопки нажимать. Это искусство.
— Даже фото товарища Долгополова в его кабинете, искусство? — няша сверкает глазами.
— Почему нет? — пожимаю плечами. — Во-первых, не обязательно в кабинете. Он может быть в цеху с передовым оборудованием, или на складе рядом с продукцией. А ещё лучше с сотрудниками во время обхода. Во-вторых, главное в фото — передать характер. А сейчас в газете это простая иллюстрация. Чтоб лицо не перепутали. Как в «Их разыскивает милиция».
Няша хохочет, приступая к очередному рогалику.
— А ты его сфотографировать сможешь? — хитро блестит глазами.
«На слабо» меня решила взять? Прихлёбываю кофе, а в душе ликую. Моя выходка приносит свои плоды. Пока ещё весьма смутные, но из мрака неизвестности я уже вылез. И засветился знатно.
— Я-то смогу, только кто меня к нему пустит? — резонно возражаю. — опять же, не на «Смену», его снимать. Тут нормальное оборудование нужно, а оно больших денег стоит.
Подосинкина открывает рот и тут же замолкает.
— Пойдём, — говорит она, — а то без нас уедут.
Как в воду глядит. Когда мы спускаемся на первый этаж, чёрной начальственной Волги на парковке не обнаруживается. Подосинкина паникует. Я обегаю всё здание по кругу. Пусто.
— Молодые люди! — кричит нам от порога вахтёрша. — Вы не из Берёзова?
— Оттуда! — говорю.
Пожилая женщина крайне возмущена и нашим поведением и тем, что ей пришлось покинуть свой пост. Сподвигнуть на такое её могли только события чрезвычайной важности.
Советские вахтёры, это особая каста. Мне порой кажется, что их, вместе с гардеробщицами и уборщицами воспитывают в особом закрытом учебном заведении, где прививают чувство собственной исключительности и презрения к окружающим.
Удивительно, что Союз распался, а этот подпольный ВУЗ, судя по всему, продолжает существовать.
Вахтёрша оглядывает нас с головы до ног, словно оценивает, достойны ли мы полученной информации, и сообщает:
— Ваш руководитель по делам отъехали. Велели передать, чтобы вы здесь были ровно в 13.00.
— Да что за день такой?! — Подосинкина разворачивается ко мне едва ли не со слезами.
— Нормальный день, — отвечаю. — солнечный. Пошли погуляем?
Да, я пофигист. Тем более что всё прошло хорошо, со мной симпатичная девушка, а до «Времени „Ч“» ещё больше часа.
— Пошли, — соглашается редакторша.
Я бы охотно сейчас прошвырнулся по магазинам. Купил бы себе кроссовки, если бы хватило денег. Или хотя бы приценился и выяснил, что вообще сейчас есть в свободной продаже. Но из магазинов сейчас даже в областном центре есть только ЦУМ и пара универмагов. И до каждого из них ехать на автобусе не меньше получаса.
Так что мы просто переходим дорогу и оказываемся в парке «Молодёжный». Я с умилением смотрю на жидкий поток машин. Едут Москвичи, «копейки», нередко мелькают двадцать первые Волги с оленем на капоте. Раскатисто звенит трамвай.
В парке я вижу тележку с мороженым и едва не бегом бросаюсь к ней.
— Эскимо есть?
— Вам тут что, Мааасква? — сурово отвечает мне продавщица.
У неё молодое, но уже усталое от жизни лицо. Ярко-синие веки и брови с комочками туши.
Сзади хихикает Подосинкина.
— А что есть?
— Глаза разуйте, — продавщица тычет пальцем вниз.
— Два пломбира.
— Мелочи нет!
Глядя на цену, разгадываю нехитрый маркетинговый ход. Пломбир стоит девятнадцать копеек. Если покупатель отказывается от законной сдачи, то копейка с каждой порции остаётся работнице прилавка. Курочка, как говорится, по зёрнышку.
Отдаю сорок копеек и получаю, наконец, в руки долгожданные вафельные стаканчики. На каждом сверху бумажная нашлёпка. Очевидно, чтобы микробы не насыпались.
Ничто не способно испортить мне сегодня настроение. Идём с няшей по аллее. Парк только недавно построили. Деревца вокруг маленькие, некоторые посадили только в этом году, они подвязаны к деревянным кольям цветными тесёмочками.
Мимо нас важно проходят молодые мамаши с колясками. Детвора играет в классики, расчертив мелками на асфальте квадраты.
Мы едим мороженое. Особой разницы с современностью не замечаю. Да я никогда и не был особым ценителем.
Навстречу попадается компания молодёжи. Пёстрые, лохматые в широченных джинсах клёш. Пялятся на нас и что-то обсуждают. Наверное, в их глазах мы выглядим странно. Эффектная блондинка и типичный ботаник. Возмущённая Подосинкина берёт меня под руку.
После этого все встречные девушки глядят на меня с интересом. Срабатывает инстинкт: «если у этого парня клёвая девчонка, значит, что-то в нём есть».
— Странный ты, — говорит Марина, — хотя нет, необычный.
— Чем же? — удивляюсь.
— Я знаю прекрасно, что ты только в этом году школу заканчиваешь, — объясняет, — а чувствую я себя рядом с тобой так, словно ты старше меня лет на десять. Я так спокойно себя чувствовала только рядом с отцом или старшим братом. А он, между прочим, капитан второго ранга.
Вот ведь женская интуиция! Готовлюсь сказать какую-нибудь забавную глупость, как вдруг нас перебивают.