Дальше я оказываюсь среди одинаковых тёмно-серых пиджаков и скучных осенних пальто того же цвета. Слева мужских, справа женских. Одинаковой раскраски и фасона.
Продавщиц здесь оказывается целых две. Они сидят на стульях, вытащенных из примерочных, и листают журнал.
— Вы не подскажете, когда вернётся продавец из отдела фото?
— А куда она ушла? — спрашивает одна.
— На склад, — отвечаю, — если верить табличке.
— Кто там? — интересуется вторая.
— Натаха, — уточняет первая.
— Значит, никогда! — они обе заливаются весёлым смехом.
— Если там Мишка грузчиком на смене, то и завтра не придёт! — утирает слёзы вторая.
— Как, никогда?!
— Да ты чего так переживаешь? — заботливо говорит первая. — Ты что, жаних ейный?
— Нет, мне фотоплёнку купить надо, — говорю. — Может, вы мне продадите?
— А нам это накой? — хитро и вроде как с кокетством говорит первая.
У неё заплывшие жиром щёки и крохотные свинячьи глазки. С равным успехом продавщице может быть и тридцать, и пятьдесят.
— Я покупку сделаю. Выручку магазину принесу.
— Выручкууууу… — они переглядываются и хохочут обе, — мы что, на рынке, чтоль?! Тебе надо, ты и жди свою Натаху.
— К обеду вернётся, — говорит вторая.
— Если Мишки не будет, — прыскает первая.
Других работниц торговли в универмаге не обнаруживается. Хотя магазин и больше чем «Универмаг» в Берёзове, который так и хочется не совсем корректно обозвать «сельпо», но до областного ЦУМа и Кадышевскому оплоту торговли далеко.
— Ладно, чего ты в бутылку лезешь? — успокаивает Женька. — пошли лучше пивка попьём! А там и Натаха твоя вернётся.
— Да не моя она!
— Без разницы, всё равно пошли!
— А нам продадут?
— Почему нет? — удивляется приятель, — это же пиво.
Мы выходим из негостеприимного магазина. Женька уверенно ведёт меня в сторону рынка. Проходим пару кварталов и оказываемся возле автостанции. В стороне стоит лупоглазый ЛАЗ, сияя свежей краской на боках. Рядом лениво курит молодой водила в лихой фуражке. У платформы волнуются пассажиры, поглядывая на большие круглые часы на столбе. Автобус, похоже, опаздывает на посадку, но водитель относится к этому с олимпийским спокойствием.
За автостанцией прямо на тротуаре стоят две жёлтых бочки с надписями «ПИВО» и «КВАС».
К ним, несмотря на раннюю пору, тянется длинная очередь. Человек пятнадцать стоят с бидончиками, стеклянными банками в авоськах и просто с пустыми руками, но неутолённой жаждой в глазах.
— Ого, может, попозже подойдём? Рассосётся?
— Ты чё? — Женька становится следом за мужичком в потёртом пиджаке, — повезло, народу мало.
— Свежее подвезли, — сообщает сосед по очереди, жадно двигая кадыком.
— А какое пиво? — интересуюсь я.
— Как какое? — не понимает меня Женька, — разливное, конечно.
Вспоминаю анекдот про два сорта пива в Союзе: «пиво есть» и «пива нет». Кажется, он недалёк от истины.
Очередь движется достаточно быстро. Мужички перед нами нерешительно спорят с дородной продавщицей.
— Там пены полбидона… дайте отстояться…
— Проходите, не задерживайте! У всех так!
— Давайте, я пену отхлебну, а вы дольёте?
— Пущай, она сама отхлебнёт! — советует кто-то из хвоста.
Мужики хохочут, продавщица громче всех. Минут через двадцать доходит наша очередь. Меня немного смущает наш с Женькой возраст, но паспорта продавщица не спрашивает.
— Пол-литра разливного, — просит Женька.
Та щедро наливает пиво в пузатую стеклянную кружку. Пена чуть стекает с краю. Продавщица вытирает её тряпкой сомнительной свежести.
— А вам?
— Квас. Тоже пол-литра.
Очередь глядит на меня осуждающе. Из-за такой ерунды я людей задерживаю.
— Ты чё? — удивляется Женька, — Пивка возьми, никто ж не увидит.
Для него отсутствие родителей и знакомых играет ключевую роль. Дорвался до соблазнов большого города.
— Не хочу.
Понятия не имею, как отреагирует на пиво организм Альберта. На специалиста по спиртному он не похож. В таком случае кружка пива с утра легко может стать шагом в неизвестность. Хотя я не считаю себя трезвенником, но придерживаюсь принципа «сначала работа, потом удовольствия». А у меня на сегодня ещё дел выше крыши, и ни одно не сделано.
Да и, если честно, слишком жив в памяти пример «фотографа из области», который приехал на съёмку гашёным, чтобы повторять его перед Лидкой.
Расплачиваемся за напитки горстью монет и отходим с кружками в сторону. Поблизости нет ни одной лавочки, зато есть цветник с высоким бетонным парапетом. Присаживаемся на него. Женька мелкими глотками пьёт пиво, щурясь от удовольствия. Надо будет тоже попробовать в ближайшее время этот знаменитый напиток.
Всё что, я слышал о советском пиве, чётко делится на две категории. Одни считают его божественной амброзией, вторые ослиной мочой, разбавленной водой со стиральным порошком ради пены. Причём мнение и одних и других жёстко завязано на отношение к Советскому Союзу в целом.
Сам я с наслаждением отпиваю глоток кваса. Он холодный настолько, что ломит в затылке, хотя я представить себе не могу, как такой температуры можно достичь в простой железной бочке. Наверно и правда привезли недавно. Квас пахнет свежей ржаной коркой, мёдом и еще чем-то неуловимым, родом из самого детства.
Помню, как после школы мы отстаивали длиннющие очереди, и выпивали по целой «огромной» пол-литровой кружке, раздуваясь, как клопы.
Мы с Женькой сидим и смотрим, как спешит по делам народ. Женщины тащат авоськи и сетки, с торчащими из них батонами или перьями лука. Любители дворовых посиделок перемигиваясь ищут тихую беседку, чтобы раздавить на троих бутылку красного.
Цокают каблуками девушки, особенно прекрасные тем, что ты их совершенно не знаешь и никогда больше в своей жизни не увидишь. Они появились для того, чтобы украсить собой этот момент твоей судьбы, а затем сгинуть в неизвестности.
Меня вдруг накрывает чувство того, что эти люди не осознают своего счастья. Они толкаются в троллейбусах, хамят друг другу в магазинах, завидуют тем, у кого есть джинсы или диск Дженис Джоплин.
В их мире нет смертельных вирусов, наркомании, войны. Советский Союз всех сильнее. Шоколад и мороженое самое вкусное. И коммунизм однажды, безусловно, наступит. Надо только подождать ещё совсем немного.
— Давай похаваем. — предусмотрительный Женька разворачивает свёрток, в котором лежат два бутерброда с сыром на толстом слое сливочного масла.
Современные тощие диетологи от одного их вида повесились бы на листьях сельдерея, но я уже привычно беру один и откусываю большой кусок.
На десерт покупаем сочащиеся маслом жареные пирожки «с повидлой» по 8 копеек у улыбчивой бабульки, которая достаёт их из стальной фляги, чтобы сохранить тепло.
Лениво убиваем время и спохватываемся, когда стрелки часов приближаются к часу дня.
— Пошли, — говорю, — если сказали «к обеду», то уже пора.
Меня подводит моя наивность. Я трактую понятие «обед» как время дня. Мне и в голову не может прийти, что единственный в городе промтоварный магазин возьмёт и закроется НА ОБЕД!
Входная дверь не поддаётся моим рывкам и толчкам, а на ней висит табличка. «Обед с 13.00 до 14.00».
— Стой тут, — говорю Женьке.
Маятник умиления советской эпохой раскачивается в моей голове в другую сторону. К осознанию глубокого и зафиксированного на законодательном уровне идиотизма в отдельных проявлениях.
Я обхожу здание кругом и предсказуемо обнаруживаю с другой стороны пандус для разгрузки с металлической сварной лестницей и дверь без опознавательных знаков. Тяну ручку на себя. Открыто.
Пришлось мне по молодости пару месяцев поработать грузчиком в гастрономе. Там царило подобное раздолбайство, хотя на дворе стояли куда более беспокойные девяностые.
Длилось оно до тех пор, пока пара алкашей не прошла через заднюю дверь на склад и не унесла оттуда ящик водки. После этого в коридоре поставили видеокамеру. Но чтобы запирать дверь?! Нет, ни в коем случае. А как же бегать курить?
Прохожу по одинаковому для таких мест крашеному коридору, заставленному с одного бока коробками. Слева открытый дверной проём, завешенный марлевым пологом. Чтобы мухи не налетели.
Через щель видно женщину лет около тридцати, с аккуратной причёской в дорогом брючном костюме. Сразу вспоминаю Подосинкину. Видимо, этот вид одежды у деловых дам — писк сезона.
Женщина воюет с большой стопкой бумаг, пересчитывая что-то на архаичных счетах. Щелк-щелк! — так и мелькают под её длинными ухоженными пальцами костяшки. На ногтях маникюр, и видно, что делала себе не сама. Первый раз встречаю такую особу в советском прошлом.
— Здравствуйте, — решительно шагаю внутрь.
— Вы к кому, молодой человек? — хмурится, кажется, я сбил её со счёта.
— К вам Людмила… забыл ваше отчество, простите ради… ради… — не знаю, как она отнесётся к упоминанию бога, даже в обиходе. — В общем, простите.
— Людмила Прокофьевна, — говорит она.
— Честно сказать, непохожи, — вырывается у меня, — вы намного красивее.
Женщина внимательно смотрит на меня, а потом улыбается. Словно солнце выглядывает в хмурый день.
— Надоели уже с этим фильмом, — говорит она, — ну что им стоило назвать героиню как-нибудь иначе? Людмила Дмитриевна? Или Людмила Степановна?
— Людмила Дормидонтовна, — предлагаю, — тогда никто бы не стал сравнивать столь эффектную женщину, как вы, с какой-то «мымрой».
— А вы не молоды, чтобы рассуждать о женской красоте? — смеётся она.
— Это моя работа, — говорю, — я же фотограф. Собственно по этому вопросу я к вам и пришёл.
— Фотографировать меня будете? — спрашивает.
— Обязательно, — говорю. — Но сначала надо плёнку купить. А то фотоаппарат есть, а плёнки нет.
— Долго же вы до нас добирались — она поддерживает шутливый тон. — Не спешили. Обед у нас.
— Так чуть свет уж на ногах, и я у ваших ног, — отвечаю, — но, к сожалению, некая Натаха с утра умчалась на склад ради романтического свидания с таинственным Михаилом, и разрушила мои планы.