— Взятка, — он морщит нос принюхиваясь.
— Никак нет, — басит Степанов, — как младший лейтенант милиции, заявляю — это подарок.
Руководитель экспедиции хмыкает и соглашается.
Домой иду уже в глухой темноте. Мама, на удивление, не спит, суетясь на кухне.
— Ты где шлялся? — спрашивает она.
— У археологов… по работе. — зачем-то добавляю я.
В руках у меня кастрюля, свёрнутая скатерть и ещё куча походного барахла. За спиной рюкзак
— Ты на себя в зеркало посмотри, работничек, — вздыхает мать, но улыбка у неё добродушная, — Ты про экзамены не забыл? Послезавтра английский.
— Помню, мам, всё будет в порядке, — успокаиваю её.
Три месяца съёмок в Сирии для «Таймс» вместе с репортёром Джимом Марло не только намертво вбили в голову все неправльные глаголы, но и поселили в моей речи аристократическую гнусавостьОн начинал диктором на ВВС, а по этим ребятам сверяют английское произношение, как хронометр по Гринвичскому мередиану. Кроме того Джим был каким-то там по счету графом Девонширским и окончил Оксфорд.
— Самый худший английский в Оксфорде, — говорил он, — тебя учат говорить так, чтобы никто не понимал.
— Зачем?!
— Классовое общество, — пояснял потомственный лорд, начищая себе кремом армейские ботинки. — Аристократов не надо понимать. Мы должы оставаться для всех прочих сословий долбаной загадкой. Наши желания должны угадывать интуитивно.
Ботинки он себе чистил каждый вечер.
— Ты долго собираешься своей редакторше голову морочить? — возвращает меня в реальность мама.
— В каком смысле?
— Она на тебя рассчитывает, а тебе поступать скоро.
Назревший разговор всё-таки всплывает. Как не вовремя.
— А я тебя мясо принёс, — невпопад отвечаю, — будешь шашлык?
— Поздно уже, завтра поем, — и добавляет, чтобы не обидеть, — пахнет вкусно.
— Давай завтра поговорим, — окончательно соскакиваю с опасной темы. — Устал я что-то, спать хочу.
По пути в ванную заглядываю в зеркало. Губы распухли, ниже на шее красуются. тёмно-лиловый засос. Надя на прощание пометила. Оставила, так сказать, послание всем моим знакомым женского пола.
— Комаров заходил, — говорит мне мама вслед.
— Что хотел? — оборачиваюсь.
Уж если сам ответственный товарищ не пожалел времени и ног и лично заглянул к простому внештатному фотографу…
— Просил с утра какие-то плёнки ему занести, — сообщает она, — говорит, в твоих же интересах поторопиться. Какая-то выставка у них намечается.
Молча киваю, но мама не останавливается,
— Алик, ты поосторожнее с ним, — говорит она, — Гадкий он человек. Гладко стелет, да потом неизвестно где проснёшься. Им для района мальчик на побегушках с фотокамерой понадобился. Заморочат тебе голову то газетой, то выставками…
Молодость пройдёт, не успеешь оглянуться. Были возможности и утекли сквозь пальцы.
Она говорит убеждённо, и видно, что внутри рассказывает о самой себе. Захолустный дом культуры, крохотная зарплата, рассохшийся дом с текущей крышей. Все нормальные родители хотят своим детям лучшей жизни. Для неё это областной ВУЗ, диплом инженера, «путёвка в жизнь».
Для меня, знающего историю наперёд — Афган, ранение, периодические запои, месяцы без зарплаты, закрытие НИИ, которому посвятил жизнь, работа грузчиком на челночных рынках.
Не хочу такой судьбы всей огромной стране, но в первую очередь не хочу Алику Ветрову.
— Всё будет хорошо, мам, — неожиданно для себя обнимаю эту хрупкую сильную женщину, — всё будет хорошо.
Лучше бы крышу в доме починил, чем пикники закатывать, ругаю себя. Пижон.
Перед тем как уснуть, долго ворочаюсь. Мама не запомнила самое главное. Про какую выставку говорил товарищ Комаров?
Глава 11
— К девчонкам пойдем сегодня? — басит Степанов.
— Сходи, — говорю.
Смешно наблюдать, как на физиономии этого бугая проступает смущение. Отправить человека в нокаут для него милое дело. А пойти в лагерь к археологам к своей ненаглядной Татьяне в одиночку Николай стесняется.
Пробежка — это святое. Чувствую, как за прошедшее время организм окреп. Пять километров для него становится привычной нагрузкой. Даже не нагрузкой. Скорее привычным удовольствием, когда мышцы работают как отлично собранный и смазанный механизм, прохладный утренний воздух заполняет легкие, а мысли текут сами по себе, обретая удивительную четкость.
Николай приноровился к моему темпу и уже не пытается убежать вперед, хотя с его ножищами это не составит труда. Обычно мы бегаем молча, но сейчас бывшего десантника переполняют эмоции.
— А чё я один пойду? — говорит он.
— А чё со мной?
— Ну, ты с их главным «вась-вась»… и вообще из газеты, тебе везде рады.
Поводов появиться на раскопках у меня масса. У Аникеева я теперь в почёте, а девчонки — благодатная натура для фото. Вряд ли они мне откажут. Тем более, что я обещал Аникееву отснять сокровища его камералки. Можно сделать это на «отмахнись», и археолог даже не заметит разницы. Но я так не люблю.
Каждое задание это вызов, и это практика. Только «задрачиваясь» по вещам, которые кажутся элементарными, ты переводишь знания в навык, а навык — в интуицию. Хороший фотограф видит композицию и свет. Профи видит финальный образ.
Сколько раз, болтая с человеком в кафе или на улице я не мог успокоиться, потому что у него сзади был неудачный фон, или какой-нибудь предмет «торчал» у него из-за головы. Приходилось менять позу, чтобы «картинка» стала нормальной. Иногда пересаживаться. Особенно смешно это выглядит, когда общаются два фотографа.
Для предметной съемки нужен свет. Его у меня нет. Остаётся либо тащить находки в ателье к Митричу, либо обзаводиться собственной аппаратурой. Мобильной, поскольку генераторов на раскопках я не заметил. Да и не представляю, есть ли в эту эпоху что-то мобильное для получения электричества и размерами меньше, чем КАМАЗ.
Задача непростая, но, возможно, на аппаратуру удастся раскрутить косматого предводителя археологов. Он казённые средства будет тратить, а не свои.
На первом месте у меня сегодня товарищ Комаров с выставкой. Для времён в которых нет интернета и соцсетей, выставка — это лучшый способ продвижения. Даже если она сборная, и кроме твоих работ там будут представлены снимки других фотографов. Одно смущает. Почему Комаров сказал о ней только через неделю, после того как запросил пленки.
Надоело за мной бегать, и добавил к кнуту пряник? Настоящий ли он, или мне перед носом муляж подвесили?
— Ну так чего? — выводит меня из задумчивости Николай, — пойдем?!
Вспоминаю Надю, её мягкие губы, молодое гибкое тело… Р-р-р… нет! Первым делом самолёты.
— Сходи по «форме», — предлагаю, — с доцентом познакомишься, проведёшь беседу о профилактике алкоголизма в студенческой среде. Заодно остудишь горячие головы. если до кого-то вчера не дошло.
Идея, которую я преложил для отмазки, нравится мне все больше. Милицию сейчас уважают. А похмельный Серёжа обоссытся по полной программе, и из его дурной головы уйдут любые идеи сорвать зло на девчонках.
— Нормально! — расцветает Степанов.
— Алик! Ты-то мне и нужен! — слышу прелестный голосок, в котором сейчас звенит сталь.
— Физкульт-привет, Марина Викторовна! — младлей продолжает бег на месте, изображая образцового советского физкультурника.
Заболтавшись, мы не заметили, как добежали до главной достопримечательности маршрута — дома главного редактора.
На лице Степанова замечательное выражение. Он похож на ребёнка, который втихоря слопал все конфеты. И стыдно, и радостно, что никто об этом не знает. Его чувства к редакторше не прошли совсем, но заметно отступили.
Подосинкина, в обтягивающей белой маечке и спортивных брючках-шароварах, очаровательна. А вот взгляд не предвещает ничего хорошего.
— Здрасте, — выдаю я.
— Где снимки с фабрики? — редакторша упирает ручки в бока. — Ушел вчера, и с концами!
— Марина, у меня что, Полароид?! — охреневаю.
— А что это? — поднимает бровки Марина.
— Фотоаппарат такой, — злюсь на себя за несдержанность. — Импортный. На кнопочку жмешь, а оттуда готовая фотография вылезает. Про него в «Советском фото» статья была.
— Вот ведь! — с сельской непосредственностью крутит башкой Николай, — Ишь, придумали.
Кажется, я опять промахнулся с эпохой. Да, я знаю что в Союзе «Полароиды» начнут штамповать только через десять лет. Но ведь Подосинкина — столичная жительница. Должна была слышать про такую буржуйскую «приблуду».
— Бесперспективная технология, — закрываю тему, — тупиковая ветвь развития. Отрыжка общества потребления.
— Ты мне зубы не заговаривай! — нагоняет строгости Подосинкина, — Ты где вчера весь день был?!
Николай густо краснеет, как всё тот же школьник, которому предъявили извлечённые из шкафа пустые фантики. Подосинкина переводит взгляд с меня на него и обратно. Не понимая, в чем дело, она постепенно закипает.
— В работе фото, — отвечаю спокойно и по существу. — Сегодня до вечера отдам.
Не её блондинистое дело, где я вчера был. В очередной раз радуюсь, что наши отношения не перешли из деловых в более близкие. Кажется, у нас назрел разговор о личных границах.
— Я погнал, — Николай чувствует, что градус разговора накаляется, и спасается бегством. — На работу опаздываю. Алик, спасибо за совет! Наде привет передать?
У кипящего чайника, который представляет собой голова Подосинкиной, срывает крышечку.
— Что за разгильдяйство, Альберт?! — заявляет она, — фотографии не готовы! Найти тебя невозможно! Ответственные люди своё время тратят, а тебя на месте нет!
От её крика Степанов вжимает голову в плечи и ретируется, не дожидаясь от меня ответа.
— Мариночка, звезда моя! — в ответ начинаю говорить еще тише, — ты не забыла, что я в школе учусь? И твои права на мою скромную особу ограничены трудовым законодательством? К экзамену я готовлюсь. К английскому. Собрал учебники и в лес упи… — чувствую, что начинаю заводиться, и одергиваю сам себя, — ушел, чтобы не отвлекали. Завтра экзамен у меня, андестенд?!