Почему джинсы стали самой популярной одеждой в мире? Какой псих додумался шить их из жёсткой как дерево парусины? Зачем штаны, единственное достоинство которых в том, что можно ползать на карачках по камням, не протирая коленки, носят айтишники и модели, музыканты и домохозяйки, студенты и миллиардеры?
В них жарко летом и они накаляются от холода зимой. Они не пропускают воздух, под ними чешется кожа, они сдавливают бёдра и дико трут между ног.
— Алик, а что круче: «Ливайсы» или «Ли»? — переживает Женёк.
Ему как раз достались «Ли», ещё и на молнии, а не на «болтах». Ассортимент, хранящийся у Кэт, был ограничен. Я и так ломал голову, как произвести впечатление на капризную заказчицу свадьбы, и тут такое везение.
Американские штаны стоили по 200 рубчиков за пару. Джон кряхтел, краснел, но кивал. Не знаю, как он будет отрабатывать свои долги перед Кэт — фарцовкой или каким другим способом. Меня это волновало меньше всего.
Мои на мне еле сошлись и нещадно жали. Я понадеялся на свойство денима растягиваться и терпел. Зато заметно окрепшая за последний месяц фигура выглядела как на буржуйском плакате. Кэт чуть не мурлыкала рядом, то и дело стараясь задеть то рукой, то коленом. Джон при этом кряхтел ещё больше.
Изрядно сэкономив я решил потратиться. Купил две рубахи с огромными остроконечными воротниками. Себе взял простую, без рисунка из тёмно-синего сатина, а Женёк запал на огненно-рыжую в «огурцах».
— Шузы надо, — критически оглядела нас Кэт, — на платформе.
— А кросы сможешь? Адики?
— Дорого выйдет, — задумалась она, — а так — все смогу.
— Ничего, к тому времени Джон снова накосорезит.
Посмеялся даже Джон, правда невесело.
Сейчас мы, сияя обновками, идём за аппаратурой. Птицы поют, солнце светит, девушки оглядываются. Новые джинсы похрустывают при каждом шаге.
— Так какие круче?
Женьку этот чудесный факт чрезвычайно радует. Он даже начинает смотреть на мои «ливайсы» немного свысока.
Мы сворачиваем с проспекта. Индустриальная, бывшая «Межевая» зеленеет газонами и шумит липами. Тихий райончик рядом с центром облюбовала номенклатура и примкнувшая к ней творческая и промышленная интеллигенция.
Основательные трёх-четырех этажки с лепниной по стенам и полукруглыми балкончиками на глаз смотрятся выше, чем соседние пятиэтажные хрущёбы.
«Сталинский ампир» в провинциальном исполнении. Тот недолгий период в советской архитектуре, когда для класса-победителя строили дворцы. Потом станет понятно, что дворцов на всех не хватит, а жить где-то надо.
На широченной полуторной двери табличка с гравировкой. «А. С. Орлович. Член Союза художников СССР»
— Может, ну его? — робеет Женька.
На него все эти признаки сословного неравенства оказывают ожидаемый эффект. Не с вашим рылом — в калашный ряд.
Решительно жму кнопку звонка. За дверью отдаётся напевной канареечной трелью. Даже звонки здесь особенные, не как у простых смертных.
Дверь открывает хмурая женщина сельского вида с косынкой на голове. Она не произносит ни слова. Просто неодобрительно смотрит на нас.
— Антонина, кто там? — слышится мягкий мужской голос.
— Мы к Афанасию Сергеевичу! — говорю намеренно громко. — Он нас ожидает. Здравствуйте.
— Проводи ко мне ребят, пожалуйста! — отзывается голос из глубины.
— Ботинки снимайте, — произносит мегера.
Орлович фамилии не соответствует. Он невысокий, округлый, с небольшой залысиной и аккуратной шкиперской бородкой без усов. Борода очень чёрная. Кажется, он её подкрашивает.
Впервые вижу мужчину в домашнем халате. Афанасий Орлович вальяжен и благожелателен. Он усаживает нас на приземистый диван, кричит Антонине относительно чая, и не получив никакого ответа, принимается нас разглядывать.
— Вы оба увлекаетесь фотографией? — наконец спрашивает он.
Женёк отчаянно мотает головой:
— Только Алик, — тычет он в мою сторону.
— И зачем вам, молодой человек, понадобился широкоугольник? — интересуется Орлович.
Похоже, он из тех мэтров, которые любят поспрашивать «чем дышит молодёжь». Будет о чём потом поворчать в своей профессиональной тусовке, мол «мы вот в их годы…а они…».
— В помещении снимать, — говорю, — там, где расстояния недостаточно. Ещё когда нужна большая глубина резкости. Я ведь репортёр… в газете работаю… у меня свои задачи.
Орлович одобрительно кивает, чувствую себя как на экзамене. Изображаю прилежного ученика. Знакомства во все времена нужны как воздух. Всемогущий «блат» который в будущее пришёл из этой эпохи. Своих продвигают, чужих «задвигают». Я покуда ничейный. Поэтому так важно примелькаться, запомниться.
Антонина вкатывает в комнату сервировочный столик. На нем чайник с гнутым носиком, чашки, пряники, одуряюще пахнущие бутерброды с сервелатом. Женька тут же хватает один.
На жену Антонина непохожа. Скорее такой буржуазный атрибут, как домработница. Орлович вальяжен, как старый холостяк и непоседлив как мальчишка.
— Теорию вы подготовили неплохо, — шутит мэтр, — а вот с практикой наверняка не знакомы.
Он стремительно уходит и возвращается с видом фокусника.
— Знаете что это?!
Я знаю. Похожий на блинчик объектив — знаменитый Руссар, которым принято гордиться славянофилам от техники.
Как многое хорошее из отечественного — он был создан для военных нужд. Какой-нибудь аэрофотосъёмки, наверное, или топографии. На гражданку попал почти случайно.
Оптическую схему потом кто только не копировал, от «Цейс Шнайдер» до «Родденшток». Один из случаев, когда мы были первыми, но этим всё и закончилось. В моей современности его даже стали производить снова межфабричным способом. Специально, для ценителей легенд.
— Нет, — говорю, — не знаю.
— Вот, — радуется Орлович, — взгляните. Правда непривычно?!
Он тычет камеру. Это оказывается «Зоркий-4». В крепление для вспышки установлен видоискатель, похожий на оптический прицел. Военные технологии, угу.
Комната в видоискателе сразу «распахивается» во все стороны. Вполне предсказуемо. Сейчас такой эффект даёт любой мобильный телефон. Там сплошь стоят ширики.
— Удивительно, — выдаю ожидаемый восторг.
— Могу уступить, — улыбается мэтр. — По сходной цене.
— У меня зеркалка, — говорю, — Зенит Е. Опасаюсь, что не подойдёт.
— Правильно опасаетесь. — мой уклончивый отказ его ничуть не расстраивает. Тогда вам нужно что-то другое…
— Афанасий Сергеевич, вам нужно ехать на зачёты через полчаса, — появляется в дверях Антонина.
Орлович резко скучнеет. Похоже, он из тех людей, что не дружат со временем. То в отместку постоянно подкидывает им сюрпризы.
— «Мир — 10»? — подсказываю
— Вполне… — Орлович нетерпеливо качает ногой в мягком тапочке, — а почему бы и нет…
— А его возможно купить в ЦУМе?
— Сомнительно, очень сомнительно… — мэтр уже тяготится нашим присутствием, — Вот загляните… — он быстро пишет адрес на блокноте, — скажите, что я порекомендовал…
Он чуть ли не выпроваживает нас из квартиры.
— Афанасий Сергеич, — спрашиваю уже в дверях. — Вы ничего не слышали про выставку работ молодых фотографов.
— Нет, ничего не слышал, — бурчит Орлович, — а вы откуда? — вдруг интересуется он.
— Из Берёзова, — говорю.
Мэтр хмурится.
— У своих местных товарищей узнавайте, — почему-то сердится он, — я ничего не знаю.
С этими словами он захлопывает дверь за нашей спиной.
— Держи, — говорит Женька, как только мы выходим из подъезда.
Он протягивает мне два бутерброда с сервелатом, сложенных колбаса к колбасе.
— С паршивой овцы хоть шерсти клок.
— Не такая и паршивая, — я машу запиской, — кажется, это пропуск в пещеру Алладина.
Пещера называется без изысков: «Комиссионный». Слово магазин где-то потерялось, а может на нем сэкономили. Всем и так понятно.
За прилавком сидит очень худой человек с грустным лицом. Даже не стоит, а сидит, так что его макушка с редкими волосами едва видна из за прилавка. На витрине всё скучно. Курносый Зенит 3 м со штатным «Индустаром», целых четыре «Смены» разной степени потрёпанности, вездесущий «Зоркий»…
Имя Орловича резко меняет ситуацию. Из-под прилавка появляется «Мир — 10» в основательном кожаном футляре. Эти объективы потом неожиданно полюбят видеооператоры, за надёжность, «неубиваемость» и чудесные блики в виде «звезды шерифа», которую создают лепестки диафрагмы особенной формы.
Мне он важен тем, что идеально подойдёт к моему Зениту. Правда весит полкило, зато и выглядит солидно, не то, что какой-нибудь «блинчик». Хотя на футляре выбито «90 руб.», хотят за него двести, и мне приходится уступать. Расплачиваемся и бежим на электричку.
Простодушная натура дикарей падка на предметы яркие и блестящие.
Они производят такое сильное воздействие на их неокрепшее сознание, что способны вытеснить все прочие мысли и эмоции.
Едва Лида открывает рот, что произнести много разных, и в большинстве своём неприятных слов, как я разворачиваю перед ней свой подарок.
Как тореро перед быком. Как флейтист перед коброй.
— Это тебе! — говорю, — нравится?
Самый настоящий ковбой. В самой настоящей ковбойской шляпе. Щурит свои заграничные глаза и затягивается сигаретой. А ещё слово «Мальборо» большими буквами по всему низу пластикового пакета.
Лиходеева даже дышать перестаёт.
— Ну ты гад, Ветров, — произносит она таким тоном, что это звучит как комплимент. — Значит, думал обо мне всё-таки.
— Постоянно, — говорю, — только глаза прикрою, как перед глазами твой образ встаёт.
— Врёшь, конечно, — вздыхает Лида, — но всё равно приятно.
— Почему, вру? — отвечаю. — Помнишь, ты мечтала на обложке появиться?