Щеколду на моём окне изнутри открыла Лиходеева. Я сам её об этом попросил после нашего разговора.
Фигура молча движется ко мне. А если я просчитался? Если он сейчас довершит начатое? Возьмёт подушку с соседней кровати и удавит как слепого котёнка. Я сейчас не особо сильнее.
Сжимаю в правой руке прихваченную за ужином вилку. Оружие «последнего шанса», если что-то пойдёт не так. Она мягкая, алюминиевая, с гнущимися зубцами. Но в крайнем случае загоню в бок, подниму шум, на него прибежит дежурная медсестра…
Если она не спит где-нибудь в ординаторской или в процедурной на свободной кушетке. С каждой прошедшей секундой понимаю, что план мой шит белыми нитками и основан на интуиции и знании человеческих характеров.
— Ты хоть понимаешь, как тебе повезло? — говорю, подталкивая его мысли в нужном направлении. — Сантиметром выше, и ты бы на Колыму отъехал лет на пятнадцать. Умышленное убийство — это тебе не шутка. Весь Берёзов перевернули бы, и тебя из-под земли б достали.
Именно так я расставляю акценты. Ему повезло, то что я выжил. Не мне.
— Я не хотел, — отвечает Копчёный.
Лица я не видел, но не узнать его джинсы, со вшитыми тканевыми клиньями по бокам не мог. Как только пришёл в себя, как сразу вспомнил, где я видел эти пижонские клёши.
— Зачем тогда нож взял? — спрашиваю.
При этом тщательно игнорирую тот факт, что он этим самым ножом меня пырнул.
— Пугнуть тебя собирался, — говорит, — чтобы ты от Лидки отстал.
— Ты присаживайся, — киваю на соседнюю койку, — Чувствуй себя как дома.
Он садится на край кровати, и я вижу, насколько он напряжён. Словно зверь, который боится ловушки и в любой момент готов убежать. Время от времени косится на входную дверь. Он что, думает, что за ней ментовская засада дежурит?
— Ты же умный парень, Валера, — говорю, — ты сам не видишь, что она с нами со всеми делает? Ни ты ей не нужен, ни я, ни Макс из Заречья, — при этом имени Копчёный заметно дёргается. — Ей нужна исключительно Лида Лиходеева, единственная и неповторимая. От меня она хочет фото на обложке журнала, от тебя — чтоб не приставал никто, а от Макса — хрен его знает что, но наверняка тоже что-то хочет.
— У него мопед есть, — встревает Копчёный, — он Лидку на мопеде катал.
Вот как оно выходит. Оказывается, у меня теперь на руках сразу два ключа к Лидкиному корыстному сердцу. Но об этом я ревнивому сопернику, конечно, не сообщаю.
— Она нас за дураков держит, а мы как дураки себя ведём, — продолжаю, чувствуя, что мои слова падают на благодатную почву. — И я не лучше, драться с тобой полез.
— Я ей убежать предлагал, — признаётся он, — на БАМ, на комсомольскую стройку. Там люди нужны… получили бы комнату в общежитии… никто б нас там искать не стал бы… я ж думал, я тебя совсем… того… — Копчёный опускает глаза.
Картинка, которая нарисовалась у меня в голове, в целом оказалась правильной. Пырнув меня ножом, Копчёный тут же помчался домой к Лиде, где, в лучших традициях жанра, предложил ей бежать в Мексику, ну, то есть, на БАМ.
Обалдевшая Лиходеева быстро вытрясла из парня подробности и кинулась к месту преступления. Там она обнаружила меня, мирно храпящим в луже собственной крови. Надеясь запутать следствие, Лида засунула мой рюкзак под ближайшие кусты, чтобы перепрятать утром. После чего с криком «Алика убили!» предала события всеобщей огласке.
— Лидка сказала, что ты меня узнал, — задаёт главный вопрос Копчёный, — почему тогда не выдал?
— Не хочу тебе из за этой стервы жизнь ломать, — отвечаю совершенно честно, — ты нормальный парень, я слышал, рисуешь хорошо. Да и не хотел ты этого делать, не зря у тебя рука дрогнула.
— Не хотел, — кивает он. — Увидел тебя ночью, шагаешь себе, улыбаешься… как представил, что от Лидки… и такая на меня обида накатила… такая злость… — Копчёный старательно смотрит себе под ноги. — Я уже потом понял, что натворил. Страшно стало до усрачки. Как будто зимой по реке идёшь, и под тобой лёд трескается. И понимаешь, что ничего исправить нельзя.
— Со свадьбы я шёл. Работал, фотографировал…
— Да знаю я уже, — Копчёный ещё ниже опускает голову. — И что теперь?
— Живи, — говорю. — Езжай в город… поступай в техникум. Здесь, с твоим характером, или сопьёшься от тоски, или начудишь чего-то по новой.
— Алик, да я… — Копчёный вскакивает от переполняющих чувств, — я думал ты… а ты пацан настоящий… ты правильный… да я за тебя порву теперь, если что…
— Лидке напомни, чтоб рюкзак вернула, — перебиваю его, — если это не будут считать разбоем, то и копать глубоко не станут. Все живы, свидетелей нет. Так что вали домой, душегуб, а то на твои вопли сюда вся больница сбежится.
Копчёный, не веря своему счастью, кивает, пятится к окну и исчезает в чернильной темноте июньской ночи.
Утро в больнице начинается в шесть ноль-ноль. Сначала радио пищит «Широка страна моя родная», потом звучит гимн, который с тех времён не слишком изменился.
Мне, ещё сонному и ничего не соображающему ставят градусник, вгоняют в вену два шприца и оставляют скучать в одиночестве.
Точнее, шприц один, мощный и стеклянный. Молчаливая медсестра по очереди набирает им лекарства из специальных баночек. Про СПИД в эти благословенные времена не знают. Игла, судя по всему, тоже одна на всё отделение. Причём до меня ею, видимо, кололи носорогов. Или об чью ещё кожу её могли так затупить?
Игла входит в руку с хрустом и ненавистью.
— А что это? — спрашиваю не столько от любопытства, сколько чтобы отвлечься от процедуры.
— Что надо, — лаконично отвечает медсестра.
Через два часа приносят завтрак. Тарелку остывшей молочной кашей с пенкой на поверхности и жёлтой лужицей растаявшего масла. Она даже выглядит тошнотворно. Чувствую, что самая большая опасность для моего здоровья, это загнуться от истощения.
У меня нет часов, так что о времени могу судить только по очнувшейся в коридоре радиоточке. Проходит жизнерадостное «С добрым утром», затем назидательная «Пионерская зорька».
Посередине истории о единственном в классе отличнике, который зазнался и перестал помогать по дому и участвовать в самодеятельности, ко мне в палату закатывается добродушный пухлик в докторском халате.
Бейджи в российскую действительность придут намного позже, но по архиву газеты я узнаю главврача Константина Мельника. После того как я едва не прокололся не узнав первого секретаря райкома Молчанова, мне пришло в голову изучить по фотографиям хотя бы ключевых лиц района.
— Кто здесь у нас? — расплывается он в улыбке, словно мне лет семь.
— Альберт Ветров, — говорю на всякий случай.
Вдруг он забыл, или с таким выражением лица вообще умственно отсталый. Но тот только машет ладошкой, словно вопрос был риторическим.
— Как чувствуешь себя, Альберт Ветров? — интересуется он.
— Гораздо лучше, — говорю, — доктор, когда меня домой отпустят?
— Шустрый какой, — смеётся пухлик. — А вчера совсем не таким шустрым был. Так что придётся тебе, молодой человек, полежать под нашим, так сказать, наблюдением… восстановиться…
— От чего восстановиться? — спрашиваю, — я слышал, серьёзных повреждений нет.
— Кровушки ты потерял изрядно, — качает он головой, — хорошо, что у нас запас был. Сделали переливание, и вот уже как новенький. А так… пугать не хочу, но до Белоколодицка могли и не довезти. Считай, в рубашке ты родился, Алик Ветров. Так что недельки две ты у нас поваляешься как миленький. И это только в лучшем случае.
Надеюсь, где-то внутри, что главврач сгущает краски. Обычная врачебная тактика, чтобы пациент не спорил и выполнял их указания. И всё равно внутри гуляет неприятный холодок. Спасибо, что система центральных районных больниц, которую активно станут «убивать» после «Перестройки», сейчас работает.
После визита Мельника я окончательно убеждаюсь, что нахожусь на особом счету. Отдельную палату ещё можно списать на случайность. Может быть, в Берёзове проживают исключительно здоровые люди и в больницу здесь попадают крайне редко.
Но то, что моим лечащим доктором оказывается сам главврач, говорит об особом контроле. К сожалению, никаких привилегий мне это не даёт.
Единственное, что приносит мой ВИП-статус, это относительную свободу. Точнее, мне она без надобности. Сам я до сих пор встаю с трудом. Зато ко мне пускают без ограничений. Как и положено для больного, все мне что-то несут.
Сначала ко мне забегает Женька и приносит мне книги. «Заповедник гоблинов» Клиффорда Саймака из наших стратегических запасов, и «Три закона роботехники» Айзека Азимова.
— В Снегирёвке лежало, — хвастается он, — Они её в учебную литературу запихнули, думали, что там задачки по кибернетике.
— Сам нашёл? — удивляюсь.
— Твоя «страшная тётка» наводку дала, — говорит Жендос. — Когда тебя отмазывали.
— В смысле «отмазывали»?!
— В милиции решили, что ты подрался с кем-то, — рассказывает приятель, — Причём сначала, что со мной! А у меня ещё башка трещит с утра, ничё не соображаю. Рассказываю про свадьбу, вижу — что не верят. Хорошо, что не забрали сразу.
Никаких подтверждений тому, что мы вчера были, на свадьбе у Женьки не было. Свидетели, которые довезли нас до его дома и видели мою уходящую в ночь фигуру, проживали в Телепне. Как с ними связаться, Жендос не знал.
Так что он сел на мопед и погнал в Кадышев к заведующей универмагом. Людмила Леман не только позвонила Авдеевой, но и сама помчалась в Берёзов.
— У неё «Волга» белая, прикинь! — таращит от восторга глаза Женька, — А сиденья в ней красные, кожей обтянутые.
Для Женьки это верх элегантности и роскоши, да и я понимаю, насколько не стыкуется такой автомобиль со скромной должностью заведующей магазином в райцентре. Непроста Людмила Прокофьевна, ой непроста.
Побывав и в больнице, и в райкоме, Леман умчалась обратно, напоследок дав Женьке несколько адресов книжных магазинов. Бизнес есть бизнес, и он стал крутиться без меня, чему я очень рад.