— Какую? — не могу сообразить, о чём речь.
— Зоркий-5, — поясняет капитан. — ту, которую из редакции украли несколько дней назад.
— Вот радость какая! — улыбаюсь, а внутри у меня холодеет, — как нашли-то? Дело ведь не заводили.
— Дело не заводили, но список я всё равно у Комарова попросил, — говорит Грибов, — Павел Викентич не отказал мне в такой малости. Любопытно мне стало, кто в МОЁМ посёлке мог такое дело учинить. Нагло… как ты тогда сказал? Цинично… И что дальше ожидать от этого деятеля?
— Вроде турист же? — подыгрываю ему. — С сельпо перепутал.
— Может, и турист — легко соглашается капитан. — Другое удивительно. Кража произошла неделю назад. А фотоаппарат нашелся два года назад.
Грибов делает драматическую паузу. Я увлечённо слушаю, разве что рот не открыл. Дело и правда вырисовывается любопытное.
— Его в Белоколодецк в комиссионку сдали. — продолжает капитан, — Только инвентарный номер затерли плохо. Заведующая сразу в органы сообщила. Взяли продавца или нет — не знаю. Не заинтересовался я тогда этим делом. А сейчас сразу вспомнил. По ориентировке подходит. Тогда по всем районам ориентировку направили, определить, откуда техника пропала. Получается его что, путешественник во времени украл?
— Почему это?
— Так ты его неделю назад видел!
— Я видел КАКУЮ-ТО технику в коробке, — осторожно поправляю я. — Кюветы видел, бачки. Может и ещё что-то было. Не разглядел. Поэтому про опись и напомнил. Так что вы не у меня, а у товарища Комарова спрашивайте, куда его имущество подевалось.
— Спрошу, не сомневайся, — Грибов старательно разливает чай по стаканам и предлагает мне, — меня другое удивляет.
— Что? — меня начинают раздражать его псевдориторические вопросы.
— Я ведь тебя, Алик, с детского сада знаю, — говорит капитан, — не то, чтобы лично за тобой слежу. Но родительница твоя часто про тебя рассказывает. Гордится она тобой сильно. И заслуженно гордится. Отличник. Умница, хоть и тихоня. Мамина радость.
Слова-то подбирает какие. Колючие. Вроде и хвалит и поддеть норовит. На эмоцию выводит.
— Мне нравится учиться, — соглашаюсь, — легко всё даётся…
— И тут вдруг из каждого происшествия торчат твои уши, — не слушая продолжает Грибов, — бегом ты увлёкся, хоть раньше тебе пятёрку по физкультуре натягивали, чтоб картину не портить. Печать десятипальцевую освоил, хотя дома пишущей машинки нету. Вместо политеха в газету пошёл. Степанов рассказывает, ты вместе с ним грушу пинаешь. Мопедом обзавёлся. И всё это за две недели…
— А что, нельзя? — слишком нагло для подобной ситуации отвечаю я.
— Вот, что я говорю, — качает головой Грибов, — в тебе сейчас даже волнения нет. Да, будет тебе известно, честный человек всегда в милиции волнуется. Даже если не совершил ничего. Потому что у него совесть есть. И эта совесть поедом его ест. Даже без причин. Вхолостую. А ты спокоен.
В психологию капитан ударился. Скучно ему. Вот и лезет в дела, в которые не надо. Опасно лезет.
— Чего мне боятся? — говорю, — вы мамин знакомый, и человек не чужой. Она мне про вас тоже рассказывала. Только хорошее, между прочим. Вот когда меня в Белоколодецке ваш коллега в «обезьяннике» истязал, в туалет ходить запрещал, вот тогда я волновался. Хотя совесть у меня чиста была, я за девушку заступился. Что, товарищ капитан, удивляетесь? Не было у вас в сводке такого? И всё равно я себя тогда не оговорил. А с вами мы просто чай пьём, правда?
— Ты почему на это не заявил? — охреневает Грибов.
Надо же, не зачерствел на службе.
— А зачем? — пожимаю плечами, — всю жизнь потом правды искать? Или, думаете, в областной милиции так легко своего коллегу сдадут? У нас люди любят ярлыки вешать. Не отмоешься потом. Даже вы сейчас это делаете.
— Пойми, я тебе помочь хочу, — капитан заходит с другой стороны, и этот тон мне совершенно не нравится.
Как там, «чистосердечное признание облегчает душу, но удлиняет срок»? Только в чем он меня обвинить пытается? До чего докапывается? Точно не про книги, там был бы разговор короткий. Насчёт кражи в редакции? Дела нет, да и остальное — его досужие домыслы.
— Бывает, Альберт, такое дело, — говорит Грибов, — что знаешь ты одного человека. А потом, раз! И человек перед тобой совсем другой. Словно подменили его.
Глава 5
Приготовление чая в 78-м году — процесс не быстрый. Электрочайник, металлический и блестящий, похожий на обычной только со штепселем сзади, греется минут пятнадцать. Никаких пакетиков. Грибов насыпает в фаянсовый заварник крупнолистовой чай из небольшого бумажного кубика. Грузинский. У заварника отколота ручка. Видимо, поэтому он сослан из дома в рабочий кабинет. Капитан оборачивает его полотенцем, чтобы не обжечься и наливает чай в стаканы.
За окном быстро темнеет. Если выйти на улицу, обнаружишь, что сумерки только начались. Но электрический свет в комнате создаёт впечатление, что снаружи непроглядная тьма. Капитан похож сейчас на следователя из фильма «Берегись автомобиля». Умный и грустный.
Грибов держит «МХАТовскую паузу», надеясь, что пацан «поплывёт». Но добивается неожиданно противоположного. Этот глупый допрос напоминает мне другой. Происходивший в другое время и в других обстоятельствах.
Весной 2013 года я прилетел в Южный Судан, а оттуда рванул в Банги, столицу Центральноафриканской республики. Я мечтал о славе Кевина Картера и Кена Остербрука и едва не повторил их судьбу.
Страной тогда правил Мишель Джотодия. Наш человек в Африке, выпускник университета Дружбы Народов. Десять лет он прожил в Советском Союзе и привёз оттуда диплом бухгалтера, русскую жену и идеи свободы, равенства и братства.
Возглавив то, что местные называли «демократической оппозицией», бывший налоговый инспектор взял штурмом президентский дворец, отменил конституцию и объявил себя самым главным Чёрным Властелином в стране.
Армия Джотодии состояла из мусульман, которых прежний режим принижал и угнетал. Почуяв власть, они принялись резать своих христианских оппонентов. Те организовали отряды самообороны.
Последователи Пророка пользовались мачете. Христиане предпочитали огнестрел. Первые практиковали ночные погромы. Вторые «геноцидили» в отрытую целые кварталы.
«Советский мечтатель» Джотодия пришёл в ужас. Он не контролировал даже собственную охрану и готов был дёрнуть из страны в любой момент.
Под угрозой оказалось святое — добыча алмазов. Цивилизованный мир забеспокоился. Франция собралась ввести в ЦАР войска. Для этого требовалась поддержка масс.
Публика хотела подробностей. Желательно кровавых. Публика требовала «мяса». За неделю работы я поднимал стоимость двушки в пределах МКАДа. Но это не главное. Мои снимки брали все агентства мира. Мои фото были на первых полосах. Это был успех.
Я мотался по истерзанной стране на разбитом «фольксвагене» от одной бойни к другой. Правительство выделило мне водителя в красивой новой форме, с красным беретом и глухими солнцезащитными очками. Он напоказ носил мачете и демонстративно размахивал им, общаясь с гражданскими.
На остановках он задумчиво смолил маленькую трубку. Судя по запаху в ней был гашиш.
Считалось, что он поможет мне решать проблемы, но вышло наоборот. То ли мы сбились с пути, то ли текущая обстановка резко поменялась. В посёлке, куда мы приехали снимать, оказались повстанцы.
Я стоял на коленях на покрытом трещинами глиняном полу и слушал, как во дворе убивают моего водителя. Умирал он долго и плохо. Меня допрашивал старый негр с морщинистым лицом и бульдожьими глазами навыкате. Он говорил на ломаном французском, которого я не знал.
— Пресса… русский… рашен… пресс… фотограф… руссо… — повторял я как заведённый.
Вот тогда мне было действительно страшно. А в кабинете Грибова — нет.
Капитан пряниками угощает. Говорит вежливо. Смотрит внимательно. Прикладом не бьёт. Пистолетом в голову не тычет.
Тогда меня спас крестик на шее. По какой-то странной блажи повстанцы не стали убивать единоверца. Меня выкинули без аппаратуры с мешком на голове у правительственного блокпоста. После этого я снимал в ЦАР ещё год.
— А вы то сами как думаете, Сергей Игнатич — спрашиваю.
— Что? — капитан удивляется.
Ему нравится действовать по собственному сценарию. Не привык, когда его сбивают с мысли.
— Почему человек так поменяться может? — говорю, — а то я сам себе удивляюсь.
Вот так. Сколько можно в «угадайку» играть?
— У тебя светлая голова, — говорит Грибов, — а в такие головы иногда приходят очень тёмные мысли… опасные мысли.
— Горе от ума, — киваю, соглашаясь, — знаю, мы проходили.
— Не ёрничай, — капитан впервые проявляет раздражение, — таким, как ты начинает казаться, что правила и мораль на них не распространяются. Что они сами лучше знают, что хорошо и что плохо… Что вокруг них обычные люди, а они… — Грибов подбирает слово, — сверхчеловеки.
Это он что мне сейчас, Ницше цитирует? Интересно, труды «сумрачного германского гения» имеют хождение на территории СССР, хотя бы в виде машинописных брошюр? Могут ли они и вправду смущать умы советской молодёжи?
Собственная эзотерика в советской стране тоже была мощная. Один Рерих с Блаватской чего стоят. Понятия не имею, в каком состоянии она сейчас. Скорее всего, загнана в глубокое подполье. Вряд ли уничтожена совсем, учитывая, как пышно она расцвела в Перестройку. На пустом месте такое не случается.
Спросить не решаюсь, а то потом от подозрений не отделаешься. Грибов и без того в лицо мне вглядывается. Смотрит, не триггернусь ли я на знакомые фразы.
Скучно капитану в Берёзове. Это у него голова светлая. А он кражи копчёного окорока расследует «с применением технических средств». Будущая система активно высасывала таких людей с мест и тянула наверх. И там успешно гробила в большинстве своём.
Молодёжь уже сейчас живёт по этому принципу. Рвётся в область. Из области, наверняка, в Москву. А у старших «где родился, там и пригодился». Грибов, Уколов… та же Людмила Прокофьевна вообще акула в тихом пруду районного сельпо.