Более того, есть и обратное движение. Молчанов, Подсинкина. Та же моя нынешняя родительница, которая приехала в район из областного театра. Для человека двадцать первого столетия это кажется неправильным. Нерациональное использование человеческого ресурса.
Но я вижу, что благодаря этому Берёзов сейчас живёт. Райцентр из будущего — бледная тень современного. Построят здесь больницу и бассейн. Только работать и плавать там будет некому. Вытянут социальные лифты из посёлка всю душу.
«А сам то ты, Ветров, готов тут жить и состариться? Снимать пастухов и хлеборобов? Завести огород?» — спрашиваю себя, — «жениться на местной, основать трудовую династию и бегать до пенсии с верным „Зенитом“, сетуя, что всё вокруг захватила цифрА? Не готов? Тогда заткнись и слушай капитана».
Острый ум и избыток свободного времени — страшное сочетание. Грибову стало любопытно, он начал присматриваться ко мне, и теперь пытается впихнуть свои наблюдения в рамки собственного понимания.
Где-нибудь в Штатах решили бы что я сатанист или жертва похищения пришельцами. А тут свои «страшилки». Идеологические. В СССР лучше быть рептилоидом, чем диссидентом. Выкручиваться пора.
— Сергей Игнатич, я вам признаться хочу.
— В чём? — радуется капитан.
— Кажется, я влюбился.
— Так это нормально… В твоём возрасте.
— Я в Марину Викторовну влюбился, — трагически восклицаю, — разве это правильно?! Кто она, и кто я?! Взрослая женщина… Начальница моя…
Сейчас главное не переборщить. Капитан не зря в драмкружке занимается. Хреновую игру может и раскусить.
— В Подосинкину?! — Грибов от неожиданности обжигается чаем.
— С первого взгляда, — киваю.
— Бегом поэтому занялся? — додумывает капитан.
— Впечатление хотел произвести, — вздыхаю, — а потом втянулся. Вы только Николаю не говорите, он же меня по стенке размажет. Он к ней тоже неровно дышит, вы в курсе?
— Да знаю я, — отмахивается капитан, — всю плешь уже проел мне своей редакторшей. И ты туда же… Вот ведь «фам фаталь»…
— Комсомолка, спортсменка… — подсказываю.
Капитан озадачен. Все его наблюдения прекрасно укладываются в новую схему. При этом в ней нет ничего уголовно наказуемого. На меня он смотрит с опаской, как на душевнобольного. Знает, что такое подростковые чувства. Хотя у него же Степанов под боком…
Самое ценное, что он со мной снова откровенен.
— Ты насчёт политеха уверен?
— Мне товарищ Молчанов сказал, что хороших инженеров в стране много, а хороших фотографов по пальцам пересчитать, — безбожно перевираю слова первого секретаря.
— Товарищ Молчанов… — хмыкает милиционер, — приятно, конечно, когда тебя такой человек поддерживает. Но ты своей головой думать должен.
— Так вы тоже мне советуете…
Капитан морщится, попав в собственную логическую ловушку.
— Я не советую, я предостерегаю, — говорит он, — вокруг редакции, и этой твоей Подосинкиной какая-то ерунда творится. И ты уже влез в неё по самые уши. Туристы из ниоткуда. Кражи, которые никто не хочет раскрывать. Фотокамеры из прошлого… Доказательств у меня нет. Но если окажется, что ты в этом замешан, тогда не спасёт тебя ни мам, ни золотая медаль, ни любовь твоя белокурая.
— Да я…
— Алик, — говорит капитан с доброй улыбкой Дзержинского, — я пока на твоей стороне. Учти, безнаказанность и влюблённость — плохие союзники. И если ты оступишься, я тебя выручить не смогу.
— Спасибо за чай, товарищ капитан, — отвечаю, — пойду я. Мама волноваться будет.
Разговор с Грибовым оставляет неприятный осадок. Скрытым ницшеанцем, сектантом или психопатом он меня больше не считает. Но его последняя фраза до сих пор звучит у меня в голове.
«Я буду присматривать за тобой», — сказал мне капитан. Вот уж не было печали!
Играть в детектива Грибов может сколько угодно. К происшествию в газете он меня не привяжет никаким образом. Официально кражи не было. Дело не заводилось. Разве что пальчиком погрозит и скажет «а-я-яй». Что он, собственно, и делает.
Вот мои невинные манипуляции с книгами уголовно наказуемы. Как там в частушке: «Неужели ж нас посадят… да за такие пустяки?» Юное сердце Алика Ветрова колотится от переполнившего его волнения. А в моём взрослом циничном мозгу вместо страха просыпается злость.
Ерунда, значит, вокруг редакции творится. И каждый раз эта ерунда упирается вовсе не в меня, как решил доморощенный Аниськин, а в товарища Комарова.
Он вечно выставлял Подосинкину крайней. У него лежал странный список студийного оборудования. А теперь оказывается, что он ещё и личный интерес в редакции имеет.
В любой войне главное — ввязаться. Так что я, не смотря на поздний час, заезжаю домой, беру плёнки с лидкиной фотосессией, а затем запираюсь в студии на всю ночь.
Утром сердитый и невыспавшийся стою на перроне и жду электричку до Белоколодецка. Я навьючен как маленькая лошадка. Книги, а особенно сумка с кассетами жгут мне руки. Объяснить их происхождение я не смогу.
Паранойя во мне цветёт пышным цветом. На станции вглядываюсь в лица ждущих электричку. Опасаюсь увидеть Грибова или Володю Степанова. Естественно, никого не обнаруживаю. Делать ему больше нечего, кроме как за мной следить. До областного центра доезжаю без приключений.
— Ты где это взял? — говорит «книголюб».
Он крутит в руках Саймака. Я вижу, как у него трясутся руки.
— Друг продаёт, — не моргнув глазом говорю, — из домашней библиотеки.
— Двадцать рублей, — выдыхает Сергей
По глазам вижу — предложение плохое. Не умеет филолог торговаться. Голос даёт такого «петуха», что на него оборачиваются.
— Тридцать, — предлагаю. — Друг от сердца отрывает.
— Пускай, тридцать, — быстро соглашается «книголюб» и я понимаю, что продешевил.
Ну ничего.
Жестом фокусника достаю ещё три тома и кладу их поверх первого. С каждой новой книгой глаза у бывшего доцента округляются. Сейчас совсем из орбит выпадут.
— Ты же говорил, из домашней библиотеки!? — книголюб потрясён моим коварством.
— Та из библиотеки, а остальные из магазина, — говорю, — с тебя сто двадцать рублей.
Все книги я, естественно, с собой не беру. Иначе обрушу рынок. Серёжа, увидев что книг несколько, сбил бы цену ниже плинтуса.
Насколько я знаю, книжный дефицит сохранится ещё лет пятнадцать. Так что вкладывать деньги в редкие тома сейчас выгоднее, чем в акции. Тем более что акций всё равно нет.
— Скажи, а те книги, которые я в первый раз принёс, у тебя сохранились?
— Сабатини, да, — отвечает Сергей, — И ещё «Айвенго». Остальные ушли все.
Предлагаю выкупить их обратно. Каждый раз видя свою родительницу, опасаюсь что она зайдёт и обнаружит пустые полки. Да и совесть ёкает. Не надо считать, что её у меня нет.
Книголюб «заряжает» мне цену вдвое выше, чем я за них выручил. «Грабёж», возмущаюсь я, но он только пожимает плечами. С чего ему прибыль упускать? Но я нахожу на него управу.
— Ахматова в двух томах.
— Ооо! — восхищается книготорговец.
— На обмен, — останавливаю его. — На Сабатини и Вальтера Скотта.
Завершив торговлю, я оказываюсь владельцем фантастической суммы в триста десять рублей. Серёже даже приходится сбегать до сберкассы. Жду его в рюмочной.
Народ за соседними столиками быстро меняется. Чтобы выпить сто граммов под бутерброд с селёдкой много времени не надо. Люди приходят, в основном, культурные. В пиджаках сидят. Некоторые даже с портфелями. Некультурные пьют по лавочкам и по беседкам. По мне скользят равнодушным взглядом.
Серёжа приходит не один. С ним мутный тип с цыганистыми быстрыми глазами. Тот начинает втирать про какие-то фирмовые джинсы и ГДР-овские нейлоновые плащи.
— Где деньги, Серёжа? — спрашиваю.
Тот глядит виновато. Мутный тип не затыкается. Говорит, что «фирму» выгоднее взять сейчас, в обмен на книги. Потом можно продать в два раза дороже. А можно носить самому и быть «первым парнем на деревне». Тип произносит «на дерёвне» и гыгыкает.
Молча встаю. Мутный хватает меня за сумку, удерживает. Наклоняюсь к нему и резко бью лбом в переносицу. У того закатываются глаза, из носа льётся струйка крови.
— Помогите! — кричу, — человеку плохо!
Вокруг поднимается суета. Из за стойки выскакивает дородная продавщица, в белом халате серого цвета. Она пытается куда-то звонить. Подхватываю сумки и выхожу.
«Книголюб» догоняет меня на улице.
— Зачем вы так?! — ужасается он, переходя на «вы».
— Ещё раз увижу постороннего, — говорю сквозь зубы, — и наше сотрудничество закончится. Думаешь, мало в городе барыг?
— Я не знал, — оправдывается Серёжа, — это знакомый мой, я у него просто занять хотел. Он вместе пойти предложил…
На этот раз мы просто доходим до сберкассы. Очередь длинная, но я терпеливо жду. Получив деньги, с трудом перебарываю желание свалить из города как можно скорее. У меня остаётся ещё одно дело.
Подхожу к площади с другой стороны. С опаской поглядываю на рюмочную. Ожидаю увидеть «скорую» или ментовской УАЗик, но вроде всё спокойно. Убеждаю себя, что писать на меня заявление никто не будет. «Мутный», будь он жулик или торгаш, привлечёт к себе ненужное внимание. Дребезжащие нервы слегка успокаиваются.
Привычная троица стоит на прежнем месте. Хиппушка снова босиком. Теперь на ней пёстрая блуза с большим отложным воротником. Она расстёгнута до середины и завязана в узел над пупком. Двое остальных, длинный и коренастый, топчутся поблизости. Из динамика играет «Отель Калифорния».
Вспоминаю, как в пионерлагере пригласил под «Калифорнию» свою первую девочку. Песня была длинной, и у меня от волнения вспотели ладони. Я так смутился, что потом не разговаривал с ней два дня.
Девушка качает головой в такт музыке. Вижу своё отражение в её зеркальных очках. Прядь длинных волос заплетена в косичку. В ней видны разноцветные резиночки.
Подхожу, глядя только на неё. Адреналин после недавней драки ещё бурлит в крови. Ставлю сумку на землю.