— Ограбить меня пытались, — уступаю ей в словесной дуэли.
— В Берёзове творятся такие страсти, — она ловко, не прекращая говорить, обкалывает мою рану новокоином. — И почему вы стали жертвой? Носите при себе большие ценности?
— Аппаратура у меня не дешёвая, — отвечаю, — но, к счастью, всё уцелело. Ай!
— Терпите. А как вы с Катей познакомились?
Вот ключевой вопрос. Поэтому я удостоился чести оказаться в руках у зам. глав. врача.
Силантьева откладывает шприц, и о дальнейших манипуляциях я могу только догадываться. Бок быстро и полностью немеет, а я с момента появления на сцене колющих предметов упорно смотрю в стену. Не люблю я их.
Ситуация располагает к откровенности. Конечно, она мне не ногти вырывает, анестезия действует отлично. Но всё это позвякивание медицинских инструментов по металлу создаёт атмосферу доверия.
— Нас товарищ Игнатов познакомил, — леплю из всех событий наиболее правдоподобный вариант, — вы знаете товарища Игнатова из обкома партии?
— Я то знаю, — удивляется Силантьева, — а вот вы с ним каким образом встретились?
Доктор берёт несимпатичного вида щипцы и принимается аккуратно, но резко извлекать остатки прежнего шва.
— Так, он к нам в Берёзов приезжал, снимки мои смотрел, — рассказываю, уходя от скользкого момента знакомства с Кэт, — Они с нашим первым секретарём, с товарищем Молчановым дружат.
— Ах да, с «декабристом», — усмехается Силантьева, как мне кажется, довольно ехидно, — А что, Владлен разбирается в фотографии?
— Наверное, — пожимаю плечами, — он меня в районку рекомендовал, и теперь вот там работаю. А почему «декабристом»?.
— Неважно, — отмахивается доктор, и видно, что она сказала лишнее.
«Декабрист», для меня это слово связано с восстанием, но Молчанова в этом трудно заподозрить. Ещё со ссылкой, и должность в Берёзове очень её напоминает. Неужели это вызывает такую иронию?
Что ещё связано с декабристами? Жёны. Символ преданности семье и своим мужьям, безропотно отправившиеся в ссылку. Молчанов в Берёзове живёт один. И Силантьеву это явно веселит. Сейчас для меня это не играет никакой роли, а вот на будущее стоит запомнить.
— Не знаю, как сам Игнатов, а вот его знакомый оказался человеком очень знающим. Орлович Афанасий Сергеевич, — делаю восхищённые глаза. — Вы его, наверное, тоже знаете.
— Знаю, — Силантьева к сожалению отвечает совершенно равнодушно, — а Катя тут при чём?
— Так, она тоже фотографией увлеклась! — заявляю с честной физиономией, — попросила помочь ей, дать пару уроков. А мне не жалко.
— И вы, молодой человек, этого в Белоколодецк примчался? — с подозрением прищуривается доктор, так что рука с иглой замирает у моего бока.
— Я сюда за аппаратурой езжу, — говорю, — у нас в райцентре только сельпо есть. Ну и встретились. Кэт — девушка интересная, начитанная, в искусстве разбирается.
— Лучше бы она чем-то полезным занялась, — морщится Силантьева. — А то каждый раз новые игрушки. И терпеть не могу этого дурацкого прозвища.
— Творческие люди не сразу себя находят, — аккуратно пытаюсь поддержать Кэт в глазах родительницы. — Особенно если они талантливы.
— Пока она только нервы мотает талантливо, — неожиданно сварливо заявляет Силантьева, — и мозги крутит. Вот это у тебя откуда⁈— Силантьева резко переходит на «ты».
Она тычет пальцем в свежий лиловый синяк, который расплывается с правой стороны груди. Джон зарядил туда кулаком.
— И не ври, что это следы ограбления, — предупреждает Силантьева, — Я, всё-таки хирург. Вижу, что он свежий.
— У Кати очень нервный парень, — отвечаю, — и ревнивый.
— Нет у неё парня, — категорически заявляет родительница.
— Но вы ведь догадываетесь, о ком я, — улыбаюсь.
— Вокруг Кати много кто увивается, — отвечает Силантьева уклончиво.
Она девушка видная, и из хорошей семьи. Не чета тебе, фотографу из дыры, — говорит её взгляд. Этот наивный снобизм «советской аристократии» настолько умиляет, что я, не выдержав, ей подыгрываю.
— Ну, вам же они все не нравятся.
— Вот только у меня не они, а ты оказался.
— Но зато с Катей! — торжествую я, — а все остальные побеждены и обращены в бегство.
— Ну-ну, герой, — фыркает Силантьева, — готово, можешь одеваться. А зачем у тебя была рука забинтована?
— Чтобы в электричке место уступали.
— Так ты ещё и жулик⁈ — поражается она.
— Наоборот, — не соглашаюсь, — я даю людям возможность совершить хороший поступок. Мне действительно тяжело стоять, но со стороны этого не видно.
— Занятная философия, — качает головой Силантьева, — но участвовать в этом я не собираюсь.
— До свидания, Мария Дмитриевна, — прощаюсь я.
— Вряд ли мы встретимся, — качает головой она, — так что не морочьте себе голову, молодой человек, и не питайте лишних надежд. Катя, девушка увлекающаяся, и я сейчас не про фотографию. После спасибо мне скажете.
— Я и сейчас скажу, — отвечаю. — Спасибо, что в помощи не отказали.
В ответ она удостаивает меня только коротким кивком.
— Что она тебя спрашивала? — пытает меня Кэт в такси до самого вокзала.
Я вкратце пересказываю ей свою версию нашего знакомства. Та с облегчением кивает.
— Фото я тебе привезу, — говорю, — похвастаешься перед родителями.
— Вряд ли они обрадуются, — кривится Кэт. — Мать уже все уши мне проела, пока не найдёшь себе нормального парня, никаких выставок.
— Кэт, — пазл, который вертится весь день, складывается в голове, — так ты уже меня нашла!
— Вот ещё! — она даже отодвигается подальше от меня на сиденьи, — губу закатай! На фиг ты мне нужен!
— Но ведь твои родители об этом не знают!
Когда я дохожу от станции до дома, то мечтаю только о том, чтобы упасть в кровать и пролежать там несколько часов без движения. Но уже на издалека вижу на крыльце нездоровую активность.
Меня поджидают. Слава богу, что коллектив женский, так что драться в очередной раз не придётся. На ступеньках стоит встревоженная мама. Рядом с ней, опустив глаза, перетаптывается с ноги на ногу Лидка. Вид у неё настолько виноватый, что мне становится не по себе. Мало какие обстоятельства могут привести эту бесстыжую особу в подобное состояние духа.
Перед ними, словно тигрица в клетке ходит темноволосая женщина, похожая на Лидку как яблочка и яблонька.
— Вот он! — женщина замечает меня первой, — явился, похабник! Да как ты посмел мою дочку на всю страну ославить? Я тебя за это изведу, паршивца!
В руках у Лиходеевой старшей всё тот же злополучный журнал «Советское фото». Им она потрясает в воздухе, словно дубинкой. Мать тоже смотрит на меня с осуждением. Вероятно, ожидание длится давно, и её успели основательно накрутить.
Мне становится смешно. Настолько, что я хватаюсь за живот, и сажусь на корточки.
— Алик! — бросается ко мне мама, — что с тобой? Всё хорошо?
— Поделом ему! — поджав губы бросает Лиходеева.
— Вы, — говорю, продолжая ржать, — на вторую страницу смотрели?
— Зачем? — бросает она сердито.
— Посмотрите, — настаиваю я.
— Автор, Орлович, — читает она, — какой Орлович⁈ Это же твои фотографии⁈ Я же остальные видела!
— И они вас не смутили?
— Так, они не в журнале были, — резонно возражает Лиходеева. — Одно дело, в фотоальбом положить, меня тоже в купальнике фотографировали, и я очень неплохо в нём смотрюсь, — зачем-то сообщает она, — и другое дело на весь Советский Союз титьками сверкать!
— Ну мааааам… — подаёт голос Лидка, за что тут же получает затрещину.
— Тогда кто такой Орлович? — недоумевает мама.
— Он, небось, — тычет в меня пальцем Лиходеева, — Псевдоним егойный. У них так принято — псевдонимы брать, чтобы потом им морду не начистили за их фотографии.
— Ошибаетесь, — говорю, — есть такой фотограф. В Белоколодецке живёт. Если хотите, ему скандалы устраивайте или в суд подавайте, я тут официально ни при чём.
— Так он что, у тебя работу украл? — первой соображает мама.
Ей, как бывшей жительнице областного центра, которая вращалась в театральных кругах, слово «плагиат» было хорошо знакомо.
— Пойдёмте в дом, — предлагаю, — незачем нам здесь спектакли устраивать, на радость соседям.
Все вчетвером мы усаживаемся вокруг кухонного стола. Мама суетится, ставя чайник. Лидка порывается ей помочь, под удивлёнными взглядами собственной мамаши. Та вообще зыркает недовольно, но молчит.
Не зря Митрич перепутал на плёнке Лизку с её матерью. Видно, что в юности Светлана Лиходеева разбивала мужские сердца с небрежностью кошки, гуляющей среди хрустального сервиза. Но одиночество и забота о единственной дочери превратили её в вариант «женщины-тарана», которая своим напором готова решить любую проблему.
Выясняется, что единственный экземпляр «Советского фото», Лидка выкрала из моего дома, пользуясь моим отсутствием и маминым доверием. Слишком сильно хотела похвастаться. Лиходеева-старшая обнаружила его, и тут же закатила скандал, жаждая моей крови.
Я рассказываю без особых подробностей. Мол, фотографии попали к Орловичу случайно, он пожадничал. Но теперь скандал никому не выгоден, поэтому его будут стараться замять любыми способами.
— Не собирался я Лидины фотографии ни в какой журнал отсылать без вашего разрешения, Светлана Михайловна, — объясняю, — для меня это неожиданность полная.
Лиходеева-старшая надувает щёки, но уже не скандалит. Прижать меня за «аморалку» никак не получается. Тем более что журнал столичный, и раз фотографию пропустила редколлегия, то любой суд признает её цензурной.
— Зато меня теперь могут в Москву пригласить, — заявляет Лидка.
— Никуда ты не поедешь! — стучит кулаком по столу её мать. — Кому ты там нужна, дура? Хочешь «лимитчицей» по общагам всю жизнь мытариться?
— Я в театральный поступлю!
— Там конкурс сто человек на место! Поедешь в театральный, а станешь посудомойкой!
— Ну я же поступила, — неожиданно вступается за Лидку моя мама.