Опустившись перед ней на колени, Максим замер. Медлил. По-прежнему плакал. Или это только ветер холодил следы от уже высохших слёз?
А ведь в квартире вполне могли оказаться и Шахбан, и Баникантха. Тогда ему бы не удалось уйти. Он мог столкнуться с ними на улице. Спускаясь с крыльца, угодить прямиком к ним в руки. Как он вообще спустился и почему совершенно не помнил этого мгновения? Разве так бывает?
Следовало вызвать полицию. Хотя это наверняка уже сделали другие. Видели, как белокожий парень лезет в окно в одной одежде, а возвращается в другой, к тому же окровавленный. Быть может, кто-то даже пытался его остановить? Вряд ли. Такое Максим точно запомнил бы.
Так и не подняв записку, огляделся. Рикша уехал. Даже не спросил плату. Был слишком напуган. Нехорошо. Внешний вид Максима по-прежнему привлекал внимание.
Заставил себя встать. Распугав пеликанов – они неуклюжей походкой заторопились в сторону, – спустился к воде. Достал из рюкзака футболку и, смочив её, старательно обтёр лицо и руки. Только сейчас заметил, что средний палец кровоточит. Ноготь на нём был сорван до половины. Так и не понял, где и как успел его ободрать.
Приведя себя в порядок, вернулся к синей бумажке. Теперь решительно поднял её. Отряхнул земляную крошку. Раскрыл. Долго стоял, всматриваясь в неровный и уже знакомый почерк монаха. Подумал, что, прочти он это раньше, ещё в горах, всё могло сложиться иначе.
Полтретьего. До поезда – полчаса. Нужно было поймать такси. По меньшей мере, теперь, получив записку, Максим точно знал, что делать.
Глава двадцатая. Предательство
До Коломбо ехали на «десятке», вторым классом. Первого класса в этом поезде не было. Вагон бросало из стороны в сторону. Иногда деревянное сидение трясло так, будто они ехали в автобусе по гравийной дороге. Дима и не знал, что в поезде может укачивать.
Когда ему стало дурно, он решил пройтись до тамбура. Сделать это было непросто. Пришлось твёрже ставить трость, а свободной рукой цепляться за спинки сейчас полупустых лавок. В тамбуре никого не оказалось. Неудивительно. Грохот тут стоял оглушительный. Всё вокруг дребезжало. Били колёса. Переходная площадка между вагонами ходила ходуном, скреблась стальными пластинами.
В вагон Дима так и не вернулся. Остался у открытых наружных дверей. Потом спустился на подножку, вцепился в поручень и сидел, глядя, как перед ним скользят пёстрые пряные пейзажи. Оцепенев, следил за дальними отрогами, за зелёными вершинами покатых и заострённых гор. Джунгли на острове лежали густые, насыщенные – их бы хватило, чтобы покрыть зеленью сразу несколько пустынных стран. Шри-Ланка казалась манговым нектаром. Дима представлял, как её, разбавив водой, разливают по раскалённым африканским пескам, по ледяным долинам Арктики. В этой фантазии было что-то чарующе жертвенное, по-своему вдохновляющее.
Мимо проскальзывали многоцветные пышные поля, вспаханные и дикие, белые ступы, деревушки из соломенных хижин и отдельные коттеджи со стеклянными стенами, с высокими, под два метра, статуями Будды. Будда здесь вообще встречался часто. Сидячий, стоячий, всё такой же яркий, броский. В окружении цветущих деревьев он смотрелся на удивление гармонично.
Диму знобило. Озноб не проходил с той минуты, как на вокзале в Канди появился Максим. Весь бледный, с запавшими глазами, одетый во что-то несуразное, с тёмным от крови пластырем на пальце. Макс даже не посмотрел на Диму. Говорил только с Аней. И Дима догадывался почему. Не знал, как поступить. Слишком ослаб после болезни. Слишком устал от круговерти собственных мыслей и сомнений.
«Твоя преданность – всего-навсего трусость. Ты бы ни одной секунды здесь не остался, если бы тебе было куда пойти».
В грохоте поезда Дима не услышал шагов и всё же почти с точностью определил тот момент, когда к нему в тамбур пришёл Максим. Первое время судорожно готовился к их разговору, а теперь в отчаянии отмахнулся от самого себя. Не было ни времени, ни сил что-то придумывать.
– Они убили Джерри.
Максим встал рядом. Сказал это негромко, но Дима его понял. И тогда озноб, сливаясь с дрожью вагона, ударил с новой силой. Дима крепче вцепился в поручень. Испугался, что вывалится наружу. Теперь при всём желании не смог бы встать. Не доверял своему телу.
Максим сказал что-то ещё. Дима качнул головой, показывая, что не слышит. Тогда Максим сел рядом. Их плечи соприкоснулись.
– Они его пытали.
Ещё один удар.
– Они сломали ему руку. Сожгли колени и пальцы на ногах.
«Хватит! Хватит! Прекрати!»
– Они разрéзали ему лицо. Ты бы его не узнал. И Джерри был до последнего жив.
Лучше бы Максим злился. Лучше бы кричал. Лучше бы ударил Диму. Ударил сильно, наотмашь. Но Максим говорил глубоким холодным голосом, чётко разделяя слова, стальными прутьями арматуры вбивая их в дребезжащий гул поезда.
– Под конец Джерри даже стонать не мог. Я снял кляп, но его рот уже не закрывался.
После этих слов Максим замолчал.
Дима сквозь забвение смотрел на стоявших у железнодорожного полотна людей. На неказистые, будто собранные из природного сора города. На сёла, дома в которых напоминали тканевые заплатки на жёлто-зелёном полотне. Между сёлами и городами – клубы однообразной растительности и яркие пятна бутонов.
– Ничего не хочешь сказать? – отчётливо спросил Максим.
Он так ни разу и не посмотрел на Диму. Будто говорил с призраком или с самим собой.
– Нет, – выдавил Дима.
Едва ли Максим его услышал.
– Это последний шанс. Скажи, пока не поздно.
И столько холода, столько высокомерия было в его голосе, что Диму передёрнуло. Во рту, где-то под языком, появился металлический привкус злости. Дима выставил руку наружу. По ладони скользнула высокая трава. Следом несколько раз мягко ударили ветки деревьев. А ему хотелось, чтобы удары были сильные. До крови.
Грохоча, выехали на мост. Под ногами открылось ущелье. Оно тянуло к себе. Так просто. Отпустить поручень. Оттолкнуться. Но Дима знал, что не сделает ничего подобного. И сейчас не мог понять, проявляется в этом сила или же слабость.
– Может, тебе намекнуть? – спросил Максим.
– Намекни! – громко ответил Дима и постарался так заломить руку, которой держался за поручень, чтобы почувствовать в её мышцах тянущую, рвущуюся боль.
– Ты ведь не решил загадку глобуса. Не знал об Ауровиле, пока тебе не сказали.
– Чушь.
Дима упрямился до конца, хоть и понял, что это бессмысленно.
– Про светодиоды в глобусе знали только мы втроём. Больше никто.
– Ты всё разболтал своей Кристине!
– Да. И я сказал ей, что на глобусе подсветились шесть названий. Не девять. А шесть.
– И что?
– Когда Скоробогатов допрашивал меня в подвале, он упомянул именно девять названий.
– И что?!
– Думаешь, он просто удачно оговорился?
– Не знаю.
– Это не всё. Я назвал Лизе не те острова и города. Из них, как ни старайся, Ауровиль не сложить.
– И что?..
– Когда же я сказал Скоробогатову, как решить загадку глобуса, он не удивился. Значит, он…
– А что?! Что мне оставалось делать?!
Поезд заехал в очередной тоннель. Здесь грохот стал невыносимым. Запахло гарью. Дима не умолкал. Говорил, срываясь на крик, давясь словами. Знал, что Максим бóльшую часть не услышит, но ему было всё равно.
– Когда ты сбежал, бросил нас, никого не предупредил, они пришли ко мне! Они всё про меня знали! Знали про родителей, Аню! И они сказали, что ты заигрался. Сказали, что ты упрямый, как и твой отец. Не сможешь остановиться! И всех погубишь! И себя, и других. Я хотел помочь. Я только хотел помочь…
Дима стиснул зубы. У него был шанс во всём разобраться, сделать что-то хорошее. Не путаться под ногами, не мешать другим. Калека, которого все утешали. Калека, над которым смеялись. Калека, который всегда всё портил. Он показал бы, что может гораздо больше. Взять на себя ответственность, не испугаться. Один, без чужой помощи, спасти и сестру, и Максима, и всех остальных. Увидеть, как они смотрят на него – с удивлением, с восторгом. И Екатерина Васильевна обняла бы его со слезами, сказала бы, как благодарна ему, что он уберёг её сына… А потом – Ауровиль. Шахбан и Аня… Нужно было признаться во всём Максиму, но Дима не мог. Знал, что его возненавидят. От него отрекутся. И решил играть до конца. До победы. А теперь Джерри…
Этих мыслей Дима вслух не произнёс. Едва поезд выкатился из тоннеля, прокричал:
– Что?! Что я должен был делать?
– Сказать мне правду.
– Правду?! – Дима взвился на месте и теперь так заломил себе руку, что от боли онемело плечо. – А ты?! Ты сказал правду? Про глобус, про то, что собираешься делать? Нет! Ты же самый умный. Ты как твой отец!
– Они сломали Ане два пальца. Они пытали её. У тебя на глазах.
– Да! Да! Это было наказание.
– Наказание?
– Они говорили, что ищут книгу. Я не знал какую. А в тайнике лежал «Город Солнца», и я подумал, что всё кончено. Когда ты сказал, что мы в тупике, я им написал. И я ошибся. Они наказали меня за это. А теперь ты нашёл тетради и вчера сказал, что опять тупик, а я устал от этих тупиков…
– Ты хоть сам понимаешь, что говоришь? Про ожоги Покачалова забыл? Не подумал, что у Ани могут появиться такие же?
Максим по-прежнему безучастно смотрел в сторону. Не имел права так поступать с Димой! Дима ещё позавчера лежал с температурой, вымотался, эти чёртовы таблетки… Почему всё так сложно? Хотелось лупить себя по груди, в которой, несмотря ни на что, растекалась жалость к себе, к собственной слабости. Никто из них не имел ни малейшего представления, через что Дима прошёл!
– Тебе не понять, – он теперь говорил тише. Больше не заламывал себе руку. – Твои родители в безопасности. Спрятались. И тебе всё равно никто не дорог. Ты ведь никого не любишь. Ты сам по себе. Захочешь – уедешь. А как мне быть?
– Ты сказал им про Джерри?
– Я ведь даже не знал, что они вот так сразу за нами приедут. Просто передал им про тетради, про то, как ты отчаялся их расшифровать. Ты же сам говорил…