– Макс? А это правда, что ты расстался с девушкой… ну, потому что она далеко жила и тебе приходилось по четыре часа возвращаться от неё домой? – Аня отложила скетчбук, чудом уцелевший после всех переездов, и склонилась с верхней, третьей полки.
– Что? – Максим, лежавший на второй полке, высунулся в проём. Посмотрел на Аню с недоумением. Затем улыбнулся: – Это тебе Дима сказал?
– Ну да.
– Понятно. – Тихо рассмеявшись, Максим вернулся к тетрадям. Так и не ответил.
Аня сама выбрала именно третью полку. Подумала, что на ней будет спокойнее. Они ехали слипер-классом. Могли купить билеты первого класса, но Максим даже в подобных мелочах предпочитал соблюдать осторожность. Должно быть, думал, что безопаснее смешаться с простыми индийцами.
Ни белья, ни матрасов, ни подушек тут не выдавали, и влажные от пота руки липли к винилискоже. Добравшись до своего места, Аня первым делом протёрла полки и державшие их цепи, посетовала, что не догадалась купить в дорогу каких-нибудь простынок.
В вагоне было жарко и душно. Не спасали даже три громоздких потолочных вентилятора – они непрерывно жужжали, точнее, громыхали металлическими лопастями, но в итоге лишь перемешивали затхлый воздух. Единственное спасение – держать голову поближе к окну, незастеклённому и забранному решёткой. Тёплый сквозняк приятно тревожил волосы, скользил по шее и ключицам. Иногда в окно утыкались ветки деревьев, так что приходилось беречь глаза.
Как и в обычном плацкартном вагоне в России, дверей тут не было, а одно купе от другого отделяла тонкая переборка. Под потолком она вовсе переходила в жёлтую сетку-рабицу, через которую Аня подсматривала за соседями. Поначалу просто развлекала себя, наблюдая за их путевой жизнью, а теперь взялась делать зарисовки – слишком уж необычной и пёстрой оказалась царившая за сеткой суета.
Аня нарисовала тщедушного старика в набедренной повязке, с оранжевой бородой, красными полосками-тилаками на лбу и с крохотным ведёрком, в отверстия которого проглядывало живое свечение, будто он перевозил самые настоящие угли. Возле старика сидели паренёк с козой на коленях и старуха с высвободившимися из-под сари складками пожухлого живота. Аня старательно переносила черты индийцев на бескислотные листы скетчбука и была по-своему рада, что Максим выбрал именно такой вагон. В первом классе их ждало бы куда более чинное и потому скучное окружение.
По коридору непрерывной вереницей тянулись торговцы попкорном и жареной кукурузой, слепые проповедники и просто блаженные индийцы, возвещавшие своё появление звоном десятка колокольчиков. Торговцев сменяли высокомерные сикхи с бородами, скрученными в жгут и заткнутыми под синие тюрбаны. Они в праздности прогуливались по вагону, что-то напевали и своим видом неприятно напоминали Сатунтара. Их Аня зарисовывать не стала.
Мороженщики разносили в вёдрах алюминиевые колбы, из которых, нанизав на прутик, вытягивали цветастые сардельки талого фруктового льда. Следом торопились штатные железнодорожные торговцы в коричневых костюмах. Они предлагали готовые обеды – от омлета без яиц и гамбургера без говядины до простых овощных смесей, при этом моторным голосом тараторили призывное: «Чай-чай-чай-ча-а-ай!» Аня удивлялась тому, что в Индии слово «чай» звучит совсем как в России, а потом окончательно развеселилась, увидев в коридоре двух высоченных мужчин, одетых в сари. С броским макияжем на рябых лицах, с браслетами на руках и ногах, они принимали по десять рупий, после чего дарили благословение – по меньшей мере, это выглядело именно так. Мужчины прикладывали раскрашенные хной руки ко лбам пассажиров и принимались бормотать что-то напевно-молитвенное, при этом двигались на удивление женственно, легко, словно не замечая тяжести своих больших тел. Люди обращались к ним охотно, вне зависимости от возраста и религий – индусы всех мастей и даже мусульманки в парандже; правда, последние предпочитали выставлять под благословение своих детей.
Аня была в восторге. Не сводила глаз с прекрасной парочки в сари и при первой возможности поздоровалась с ними улыбкой. Один из переодетых индийцев зашёл к ним в купе и сразу потянулся к Максиму. Не стоило этого делать. Аня сдавленно рассмеялась, услышав, с каким негодованием Макс вспылил, едва его коснулась раскрашенная мужская рука с разноцветными браслетами. От благословений он, разумеется, отказался. Аня же, напротив, свесившись с полки, приняла их с радостью и даже заплатила условленные десять рупий. Потом, правда, старательно прошлась по лбу гигиенической салфеткой.
Максим никак не прокомментировал произошедшее. Молча вернулся к записям отца. Его можно было понять. Он торопился прочитать их целиком. Утром передал Ане первую тетрадь, в которой открытый текст записал прямиком под буквами шифра и заодно расставил необходимые знаки препинания. Ключ «Города Солнца» сработал без затруднений. Неразгаданным осталось лишь число на корешке книги. Впрочем, Максим решил, что это порядковый номер в какой-нибудь домашней библиотеке, не более того.
Содержание тетрадей оказалось несколько не тем, на которое они рассчитывали. Надежды, что шифр скрывает переписанный дневник Затрапезного, не оправдались. Это больше походило на дневник самогó Шустова, точнее, на его письмо Екатерине Васильевне. Письмо сухое, почти деловое. Никаких приветствий, тёплых слов и сожалений, будто Сергей Владимирович адресовал его не жене, а старому коллеге. Максим в тетрадях вообще не упоминался.
Катя, ты проделала большой и сложный путь. Прости, я должен был убедиться, что ты готова. С того дня, как мы расстались, многое изменилось, прежде всего ты сама.
Невероятно! Все эти загадки, указывавшие одна на другую, не просто защищали тайну Шустова-старшего, они к тому же стали чем-то вроде испытания. Возможно, Сергей Владимирович и не представлял, до чего опасной будет отмеченная им тропа, не верил, что на ней прольётся столько крови. И все его указатели, от маски Ямараджи до фотографии с пика Адама, – не крик о помощи, не просьба довести до конца начатое им и по каким-то причинам не завершённое дело, нет. Шустов просто давал Екатерине Васильевне возможность присоединиться к его поискам, исследованиям или чем он там занимался. Но Екатерина Васильевна предпочла остаться с сыном. Аня поёжилась, представив, какой была бы жизнь Максима, если бы безумная mysterium tremendum поглотила и его маму тоже.
Когда Андрей свёл меня со Скоробогатовым, я сразу понял, что назревает интересное дело, однако не догадывался, что оно заведёт меня так далеко. Всё началось отчасти буднично и предсказуемо.
В 2005 Скоробогатов основал в Мадриде благотворительный фонд «Форталеза». Как я понимаю, открытие фонда для помощи краеведческим музеям и провинциальным художественным галереям по всей Испании стало предсмертным желанием его жены. В 2006 «Форталеза» восстановила здание одной из галерей в Малаге, заодно обустроила хранилище для их архива документов. В благодарность директор галереи преподнёс Скоробогатову подарок – приходную книгу одного из испанских коллекционеров-торговцев начала девятнадцатого века. В книге упоминались живописцы из России, однако все указанные в ней имена были незначительными, и подарок считался символическим. Скоробогатову посоветовали передать его в какой-нибудь музей родного Екатеринбурга. Он бы так и поступил, однако через неделю к нему на приём явился Гаспар Дельгадо – исследователь, работавший в малагской галерее. Идея подарить Скоробогатову приходную книгу принадлежала ему. И он, разумеется, сделал такой выбор неспроста.
Гаспар хотел заручиться финансированием своего исследовательского проекта. Три года получал отказы, в итоге пошёл на хитрость. Увидел в Скоробогатове мецената, а на приёме сказал ему, что приходная книга не такая простая.
Вся информация в ней распределена по пяти колонкам. В первую записывалось наименование поступившего памятника (картины, ювелирного изделия, гобелена и т. п.), во вторую – имя его автора, в третью – год создания, в четвёртую – технические характеристики (техника исполнения, основа, материалы и т. п.), а в пятую – год, когда памятник поступил в распоряжение коллекционера (с 1793 по 1815). Кроме того, была дополнительная колонка, в которой коллекционер, не просто собиравший предметы искусства, но активно их перепродававший, отмечал заказы на создание дубликатов. Картина, помеченная значком дубликата, потом непременно появлялась в списке поступивших памятников искусства. Казалось бы, ничего особенного. Однако тут и крылось самое любопытное.
Начнём с того, что коллекционер получал работы одних и тех же мастеров. Двадцать семь имён. В основном испанцы, несколько голландцев, итальянцев, французов и три живописца из России. Все имена малоизвестные. Гаспар сумел разыскать архивные сведения лишь по шестнадцати из них, да и то весьма скудные. Все шестнадцать в своё время считались талантливыми и многообещающими, однако не успели раскрыться – погибли молодыми: утонули, сгорели или просто пропали без вести. Ничего не напоминает? Уверен, ты успела изучить картину Берга. Я надеялся на это, верил в твой профессиональный интерес.
Все шестнадцать мастеров погибли в промежуток с 1774 по 1791, то есть коллекционер, если ориентироваться на такую выборку, а она потом подтвердилась, покупал и перепродавал исключительно картины погибших мастеров. Живые мастера его не интересовали. Однако это не мешало ему заказывать дубликаты проданных памятников и затем отмечать их именами изначальных художников, скульпторов и ювелиров.
Наконец, главная странность заключалась в том, что в датировке почти всех поступлений во второй половине приходной книги был указан один и тот же год – последний год жизни соответствующих авторов. В некоторых случаях получалось так, что перед смертью молодой живописец умудрялся создать чуть ли не больше, чем за все годы до того.
Гаспар назвал коллекционера мошенником, предположил, что тот занимался обычными подделками. Только оставалось непонятно, почему он подделывал работы малоизвестных мастеров. Гаспар посчитал, что для коллекционера игра с заслуженными именами была бы слишком рискованной.