– В тридцатом, – сказала она.
Большой Нильс переключил передачу и рванул с места. Поток теплого воздуха из вентилятора овеял ее замерзшие посиневшие ноги, она перевела дух.
– Так лучше? – спросил Большой Нильс.
Она кивнула, улыбнулась. Ее будущий свекор, дедушка ее детей.
Он ответил на ее улыбку.
– Отлично. Мне надо только проверить здание администрации в Калтисе. Это займет не больше минуты. Потом отвезу тебя домой.
Закрыв глаза, она облегченно вздохнула, подавив тошноту.
Большой Нильс свернул влево на Калтисвеген, понесся прочь от поселка. Карин почувствовала, как от легких покачиваний машины расслабляются спина и ноги. Через несколько минут машина подъехала к длинному зданию, темный силуэт которого четко выделялся на фоне леса.
– Подожди здесь, я сейчас вернусь.
Он отключил двигатель, перегнулся через нее, чтобы добраться до бардачка, коснулся рукой ее бедра. Карин вздрогнула.
– Я случайно, – произнес он, открыл бардачок и достал большую связку ключей. Затем вышел, захлопнув за собой дверцы машины, отпер входную дверь длинного здания и скрылся из виду.
В салон тут же проник мороз. Ледяные ветра завывали в щелях дверей. Карин откинулась назад, начала засыпать.
Но Большой Нильс все не возвращался. А ведь он сказал, что будет отсутствовать всего минуту. Там что-то случилось?
У Карин снова застучали зубы. Она так жалела, что у нее нет часов.
Вскоре в машине стало холоднее, чем снаружи. Карин принялась топотать ногами по полу, чтобы восстановить кровообращение. Дыхание висело у лица белым облачком, превращаясь в лед на лобовом стекле.
После долгого ожидания – кажется, прошло целых полчаса, или же всего пятнадцать минут, – она открыла дверцу и подошла к зданию. Дверь была не заперта. Она вошла в темный теплый холл, закрыла за собой дверь, перевела дух.
– Нильс! – осторожно окликнула она.
Заметила, что из-за двери далеко вправо по коридору сочится электрический свет, шагнула туда.
В следующую секунду откуда-то сзади протянулась большая рука, зажав ей нос и рот, другая обвила ее за талию. Она хотела закричать, но звук получился тихий и придушенный – не хватало воздуха.
– Тссс! – прошептал ей на ухо Большой Нильс. – Я знаю, что ты хочешь.
Ей удалось приоткрыть рот, его палец попал ей между зубов. Она укусила его изо всех сил, почувствовала во рту вкус крови. Большой Нильс взревел, ударил ее кулаком по голове. У Карин подогнулись ноги. Он поймал ее за подмышки, положил прямо на пол в коридоре. Запустил руку ей под юбку, сорвал с нее трусики и нейлоновые чулки. Она кричала, пытаясь подняться на ноги, но он снова повалил ее, положил руку ей на горло, крепко прижал, так что она не могла вздохнуть. Сознание ускользало, перед глазами все покраснело, потом посерело.
Он убрал руку, Карин стала хватать ртом воздух.
– Ну что, будешь еще орать?
Она почувствовала, как слезы льются ручьем, стекают по вискам, затекая в уши. Он навалился на нее, разжал ее ноги. Когда он проник в нее, боль была адская, но Карин не могла кричать. От его тяжести у нее снова перехватило дыхание. Она отвернула голову набок, чтобы не чувствовать смрада у него изо рта, и тут ее вырвало. Он все дергался и дергался на ней, потом тихо взвыл и замер. Увидел ее рвоту, ударил Карин ладонью по лицу.
– Ну-ка вытирай!
Поднялся на ноги, брюки свисали на лодыжках. Рывком поднял ее за руку и толкнул к двери, за которой виднелся свет.
– Возьми тряпку.
Едва стоя на ногах, она поплелась к двери. Там оказалась небольшая кухня. На кране висела тряпка для мытья посуды. Карин взяла ее, но руки так тряслись, что тряпка упала.
Ей пришлось сходить два раза, чтобы убрать всю рвоту. Она смыла все в раковину. Большой Нильс ждал ее, стоя у входной двери.
– Ну что ж, давай отвезу тебя домой, – сказал он, открывая дверь машины. – Садись.
– Дьявол бы тебя побрал, – сказала Карин и попятилась.
Большой Нильс сел в машину.
– Разве ты не замерзла? Поехали, я тебя отвезу.
Она продолжала пятиться, пока не уперлась в сугроб.
– Ну, как хочешь, выбирай сама, я никого не заставляю, – сказал Большой Нильс и уехал.
Вокруг стояла безмолвная непроглядная ночь. Одну туфлю Карин потеряла, ногой в рваном нейлоновом чулке стояла на заледеневшем гравии. Если она останется здесь, то замерзнет насмерть.
Она закрыла глаза, сделала глубокий вдох. Увидела перед собой его насмешливое лицо. «Ну что ж, давай отвезу тебя домой».
Широко распахнула глаза.
Он сразу сел в машину.
Не запер дом.
Она снова поковыляла к двери, ощущая голой ногой обжигающее дыхание мороза. Дернула за ручку – так и есть. Дверь открылась. Карин шагнула в тепло, закрыла за собой дверь. Расплакалась от облегчения. Провела рукой по стене, нащупала выключатель. Под потолком замигала лампа дневного света. Оглядевшись по сторонам, Карин увидела длинный ряд закрытых дверей. Она двинулась вправо. Комнаты были заставлены архивными шкафами. Справа находились кухня, туалет, маленький кабинет и кабинет побольше.
В маленьком кабинете на спинке стула перед письменным столом висела вязаная кофта. В большом висел на крючке мужской пиджак, в углу стояли галоши. Карин натянула на себя и кофту, и пиджак. Галоши оказались велики. Карин принесла газету, которую заметила в кухне, смяла страницы и набила галоши. Газетная бумага помогает сохранить тепло, это она и раньше знала. Коленки замерзнут, с этим ничего не поделаешь.
Тут раздался звук приближающейся машины. Карин охватила паника. Вдруг он вернулся?
Но машина унеслась прочь в сторону Калтиса. Карин долго стояла, тяжело дыша, чувствуя, как отчаянно бьется сердце в груди.
Она должна выбраться отсюда.
Дорога была темная и скользкая, целый километр. Или даже два. Жгучая боль между ног. Поначалу Карин плакала, но потом заставила себя перестать.
«Выбирай сама».
Она решила: не ляжет в сугроб и не замерзнет насмерть.
Первый дом, до которого она добралась, оказался бараком, где жил Густав. В некоторых окнах еще горел свет, ведь был канун Нового года, но у Густава и Ларса-Ивара окно было темное. Проскользнув через темный холл, она подошла к их двери, постучала. Ответа не последовало. Она принялась колотить в дверь, но никто не открывал, и тогда она закричала в голос.
Ей открыл Густав, взъерошенный, в полосатой пижаме.
Глаза его округлились, а потом почернели.
И вот она лежала в своей комнатке за кухней. Ноги отмыты от крови и спермы. Шея красная и опухшая. Левая скула исцарапанная и с кровоподтеком, вся спина в синяках. На голове шишка. Слезы кончились – разве что вспоминая о нейлоновых чулках, она снова начинала плакать.
Большой Нильс сидел с Густавом и Ларсом-Иваром в полицейском участке на допросе – по подозрению в изнасиловании. В то время еще действовал закон 1864 года, дополненный, правда, параграфом от 1937 года, однако неуклюжий и морально устаревший. Изнасилование классифицировалось как преступление, но доказать его было чрезвычайно трудно. Уголовное дело заводилось редко, еще реже доходило до обвинительного приговора. Разве что женщина очень сильно травмирована, почти мертва, и к тому же надо было убедить суд, что она никоим образом не способствовала возникновению ситуации.
Большой Нильс не отрицал содеянного.
– Она сама хотела, – заявил он. – Сама села ко мне в машину. На ней почти никакой одежды не было, и она дала мне погладить себя по ляжке. Сама пошла вслед за мной в дом. Разгорячилась и выла от наслаждения.
– Ей пятнадцать лет, – сказал Густав.
Большой Нильс кивнул.
– Возраст согласия, – ответил он. – Я не сделал ничего плохого.
Густав оглядел грубо сложенного мужчину, широкую челюсть, буйную шевелюру. Поговаривали, что в молодости он был хорош собой, но Густав видел только отвратительное животное. Вспоминал женщин, которых тот загубил. Старшую сестру Сару, которую выдали за него замуж, – она упала с лестницы и сломала себе шею. Ингрид, мать Карла, замерзшую насмерть в лесу на горе. Хильму, невесту Турда.
– У нее заметные повреждения, – произнес Густав. – Кровь, ссадины, синяки.
Большой Нильс развел руками.
– Ну да, у нее немного шла кровь, но так бывает с нетронутыми девушками. А еще ее вырвало на пол, так что она, вероятно, была под хмельком. В таком состоянии легко упасть и удариться.
– Пьяная она не была, – сказал Ларс-Ивар.
Густав кивнул на повязку на пальце у Большого Нильса.
– У тебя тоже повреждения? Как это произошло?
Большой Нильс тяжело вздохнул.
– Мне всегда не везло с женщинами, – проговорил он. – Они нанесли мне столько ран. Упрямые, неверные. И ни одна не осталась со мной. Но я никогда не жаловался.
Он поднялся, надел шапку.
– Послушайте, мальчики, – сказал он. – Судьба девчонки мне не безразлична. Мне бы не хотелось, чтобы ее имя полоскали в грязи на суде. Но если вы считаете, что это необходимо, исполняйте свой долг, я не буду мешать правосудию.
Сделав несколько шагов к двери, он остановился и обернулся. Посмотрел на них, переводя взгляд с одного на другого.
– Как там с этим делом, содомия уже не считается преступлением? Но в психушку за нее по-прежнему сажают?
Надев перчатки, он вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.
Густав и Ларс-Ивар долго сидели, глядя ему вслед. Большой Нильс был прав, гомосексуализм считался диагнозом.
– Отведем девочку в амбулаторию? – спросил наконец Ларс-Ивар.
Густав сжал кулаки.
– Из-за чего? Из-за шишки и пары синяков?
– Чтобы зафиксировать повреждения.
Густав посмотрел в окно. Стоял вечер, синий час уже миновал. В темноте угадывались очертания сухого русла реки, позади нее темнела гора Стормбергет.
– Думаю, надо поговорить с Турдом и Эрлингом, – произнес он.
Лето 2021 года
Викинг приехал заранее. Поставил машину перед онкологическим отделением