— Но, Базен, не хотите же вы сказать, что особа, которая была патронессой всех полков своей страны и которую сватали за шведского короля…
— Ах, Ориана, не преувеличивайте, уж будто вы сами не знаете, что дед шведского короля пахал землю в По[419], а мы-то уже девятьсот лет задаем тон всей Европе.
— И все равно, если на улице скажут: «Глянь, вот шведский король», все бегут за ним аж до площади Согласия, а если скажут: «Вот герцог Германтский», никто не знает, кто это такой.
— Прекрасный довод!
— И вообще, я не возьму в толк, как вы можете претендовать на титул герцогов Брабантских, если он перешел к бельгийской королевской семье.
Вошел лакей с визитной карточкой графини Моле или, вернее, с тем, что она оставила вместо карточки. Сославшись на то, что карточек у нее с собой нет, она вытащила из сумки полученное письмо и, вынув его из конверта, сложила сам конверт так, чтобы видно было ее имя: графиня Моле. Конверт был довольно большой, подходящий к формату почтовой бумаги, модной в том году, и эта написанная от руки «карточка» оказывалась вдвое больше обычной.
— Вот что называется простотой графини Моле, — с иронией в голосе заметила герцогиня. — Она хочет нас уверить, что у нее нет с собой карточек, и подчеркнуть свою оригинальность. Но нам это все известно, правда, милый Шарль, мы уже не так молоды и сами достаточно оригинальны, чтобы понимать, что на уме у дамочки, которая начала выезжать четыре года назад. При всем ее очаровании не думаю, что она представляет собой достаточно заметную величину, чтобы полагать, будто способна всех удивить с такой легкостью — завезти конверт вместо карточки в десять часов утра. Ее матушка, мышка-старушка, и та лучше ее разбирается в этих уловках.
Сванн не удержался от улыбки при мысли о том, что герцогиня, несколько ревновавшая к успеху графини Моле, придумает какой-нибудь дерзкий ответ посетительнице и сочтет, что это вполне в духе германтского остроумия.
— Что до титула герцога Брабантского, я сто раз говорил вам, Ориана… — начал было герцог, но герцогиня перебила его, не слушая:
— Милый мой Шарль, мне не терпится взглянуть на вашу фотографию.
— А, extinctor draconis latrator Anubis[420], — сказал Сванн.
— Да, вы такие милые вещи мне рассказывали, когда сравнивали его со святым Георгием Венецианским. Но я не понимаю, почему Анубис.
— А как выглядит тот, который был предком Бабаля? — осведомился герцог.
— Вам бы только на эту рожу полюбоваться — отрезала герцогиня Германтская, всем видом показывая, как презирает свой вульгаризм. — Мне бы хотелось посмотреть их все, — добавила она.
— Послушайте, Шарль, давайте спустимся, — сказал герцог, — и, пока не подали карету, вы все это нам покажете в вестибюле, потому что жена не даст нам покою, пока не увидит вашу фотографию. Я, по правде сказать, могу и потерпеть, — добавил он самодовольно. — Я человек спокойный, а вот она готова нас со свету сжить.
— Я совершенно с вами согласна, Базен, — сказала герцогиня, — пойдем, и пускай мы никогда не уразумеем, с какой стати мы восходим к графам Брабантским, по крайней мере нам ясно, зачем мы нисходим в вестибюль.
— Я вам сто раз объяснял, каким образом этот титул перешел к дому Гессенов, — сказал герцог (пока мы шли смотреть фотографию и я вспоминал те, что Сванн приносил мне в Комбре). — Это случилось в тысяча двести сорок первом году, когда один граф Брабантский женился на дочери последнего ландграфа Тюрингии и Гессена, так что скорее титул принца Гессенского перешел к дому герцогов Брабантских, а не титул Брабантских к дому Гессенов. Кстати, вы же помните, наш военный клич был тот же, что у герцогов Брабантских: «Лимбург завоевателю», пока мы не сменили герб Брабантов на герб Германтов, что, на мой взгляд, было ошибкой, и пример Грамонов меня не убеждает.
— Однако, — возразила герцогиня Германтская, — Лимбург был завоеван королем бельгийцев… И вообще, бельгийского наследника называют герцогом Брабантским.
— Дружок, то, что вы говорите, не выдерживает никакой критики и в корне ошибочно. Вы не хуже меня знаете, что титулы, на которые по праву притязает какой-либо род, сохраняются за ним, если территория занята захватчиком. Например, испанский король сохраняет за собой титул герцога Брабантского и ссылается при этом на право его носить, пускай не такое древнее, как наше, но древнéе, чем у короля бельгийцев. Он еще и герцог Бургундский, и король Западных и Восточных Индий, и герцог Миланский. А ведь он точно так же не владеет больше ни Бургундией, ни Индией, ни Брабантом, как я не владею Брабантом, да и князь Гессенский тоже. Испанский король и австрийский император объявляют себя еще и королями Иерусалима, хотя ни тот, ни другой Иерусалимом не владеют.
Он на мгновение остановился, встревожившись, как бы слово «Иерусалим» не смутило Сванна из-за недавних событий, но быстро оправился и продолжал:
— А то, что вы говорите, так ведь это обо всем можно сказать. Мы были герцогами Омальскими, и это герцогство тоже перешло к французскому королевскому дому, точно так же, как Жуэнвиль и Шеврез к дому Альберта. Мы претендуем на эти титулы не больше, чем на титул маркизов де Нуармутье, который тоже принадлежал нам, а стал уделом дома Ла Тремуйлей, но из того, что некоторые передачи титулов получили законную силу, не следует, что это всегда так и бывает. Например, — продолжал он, обернувшись ко мне, — сын моей золовки носит титул принца Агриджентского, доставшийся нам от Хуаны Безумной[421], точно так же как Ла Тремуйлям достался титул принца Тарентского. Так вот, титулом принцев Тарентских Наполеон одарил солдата, который, возможно, был прекрасным бойцом[422], однако император распорядился тем, что ему принадлежало еще меньше, чем Наполеону III, сделавшему кого-то герцогом де Монморанси[423], потому что у Перигора хотя бы мать была из Монморанси, а принц Тарентский, созданный Наполеоном, с принцами Тарентскими не имел ничего общего, просто такова была воля Наполеона. Это не помешало Ше д’Эст-Анжу, намекая на нашего дядю Конде, осведомиться у имперского прокурора, не подобрал ли он титул герцога де Монморанси во рву Венсеннского замка[424].
— Послушайте, Базен, я рада и счастлива следовать за вами в ров Венсеннского замка и даже в Таранто. И кстати об этом, милый мой Шарль, я как раз хотела вам сказать, пока вы рассказывали об этом венецианском святом Георгии. Дело в том, что мы с Базеном подумываем провести весну в Италии и на Сицилии. Подумайте, как было бы чудесно, если бы вы поехали с нами! Уж не говоря об удовольствии вас видеть, но вы только вообразите, после всего, что вы мне так часто рассказывали о следах нормандского завоевания и о следах античности, вы только вообразите, какая радость будет для нас путешествовать с вами! Даже Базен бы охотно послушал, да и Жильбер, а уж мне-то как было бы интересно: вы бы рассказывали и о притязаниях на неаполитанскую корону, и обо всех этих интригах, и мы бы вместе ездили по старинным романским церквам и деревушкам, прилепившимся к склону гор, как на картинах старых мастеров. Но давайте посмотрим вашу фотографию. Вскройте пакет, — велела герцогиня лакею.
— Нет, Ориана, не сегодня! Вы посмотрите это завтра, — взмолился герцог, который уже украдкой делал мне знаки, полные ужаса перед необъятными размерами фотографии.
— Но мне хочется посмотреть ее вместе с Шарлем, — сказала герцогиня с улыбкой, полной притворного вожделения и тонкого психологизма, потому что, желая обласкать Сванна, она говорила об удовольствии рассматривать фотографию так, как больной о том, с каким наслаждением он бы угостился апельсином или как если бы она с друзьями затевала какую-то шалость и одновременно рассказывала биографу о своих пристрастиях, выставляющих ее в выгодном свете.
— Ну хорошо, он придет в другой раз, нарочно, — объявил герцог, и жене пришлось уступить. — Вы проведете вместе хоть три часа, если это вас развлекает, — иронически добавил он. — Но куда вы уберете игрушку такого размера?
— В свою спальню, я хочу, чтобы она была у меня на глазах.
— А, это как вам угодно, если она будет у вас в спальне, мне, к счастью, никогда не придется на нее смотреть, — сказал герцог, не замечая, что необдуманно проговорился о плачевном характере своей супружеской жизни.
— Разверните это осторожнейшим образом, — велела слуге герцогиня Германтская (из любезности к Сванну она не поскупилась на указания). — И не повредите конверт.
— Мы даже над конвертом должны дрожать, — сказал мне герцог на ухо, воздевая руки к небу. — Но, Сванн, — добавил он, — я, бедный, вполне прозаичный муж, восхищаюсь в особенности тем, что вы ухитрились добыть конверт такого размера. Где вы его разыскали?
— Дом фотогравюр часто рассылает свои товары подобным образом. Но какой невежа надписывал конверт, я вижу: «Герцогине Германтской», без «ее светлости».
— Я его прощаю, — рассеянно обронила герцогиня, которую, очевидно, в этот момент осенила некая мысль, потому что она повеселела и, согнав с лица легкую улыбку, обратилась к Сванну: — Вы так и не сказали, поедете вместе с нами в Италию?
— Мадам, боюсь, это будет невозможно.
— Что ж, госпоже де Монморанси повезло больше. С ней вы ездили в Венецию и в Виченцу. Она мне говорила, что с вами видела то, чего никогда бы не увидала без вас, то, о чем она даже никогда ни от кого не слыхала; вы показали ей поразительные вещи, и даже в том, что она уже знала, ей открылись такие детали, мимо которых она без вас двадцать раз прошла бы не заметив. Решительно, к ней вы оказались благосклоннее, чем к нам… Возьмите этот огромный фотографический конверт, который принес господин Сванн, — сказала она слуге, — загните угол и отвезите нынче в половине одиннадцатого вечера в дом ее сиятельства графини Моле.