Сторона Германтов — страница 48 из 124

— Господин Легранден.

— Ах вот оно что. У Орианы есть кузина, урожденная Гранден. Я их прекрасно знаю, это Грандены де л’Эпервье.

— Нет, — возразила г-жа де Вильпаризи, — ничего общего. Эти просто Грандены, без Эпервье. Зато согласны на любую роль, лишь бы вам угодить. Сестру этого господина зовут госпожа де Камбремер.

— Да ладно вам, Базен, вы прекрасно знаете, кого тетя имеет в виду, — с негодованием воскликнула герцогиня, — он брат той травоядной толстухи, которую вы по каким-то непостижимым соображениям прислали мне в гости на этих днях. Она просидела час, я думала, что сойду с ума. Но сперва, видя, как ко мне входит незнакомая особа, похожая на корову, я подумала, что это у нее не все дома.

— Послушайте, Ориана, она спросила у меня, когда вы принимаете, не мог же я вести себя как грубиян, и потом, вы преувеличиваете, не похожа она на корову, — добавил он плаксивым тоном, ухитряясь одновременно окинуть гостей смеющимся взглядом.

Он знал, что остроумие его жены необходимо подстегивать противоречиями, основанными на здравом смысле, например, заметить, что женщину невозможно принять за корову; тогда герцогиня, расцвечивая новыми красками первоначальный образ, часто выдавала самые свои блистательные остроты. И герцог прикидывался наивным, чтобы незаметно поспособствовать успеху ее шутки: так в поезде человеку, оказывающему карточные фокусы, пособляет тайный соучастник.

— Согласна, она похожа не на корову, а на нескольких коров сразу, — воскликнула герцогиня Германтская. — Клянусь, я даже растерялась, видя, как в мой салон входит стадо коров в шляпке и спрашивает, как я поживаю. С одной стороны, мне хотелось ответить: «Эй, стадо коров, это недоразумение, мы не можем быть с тобой знакомы, потому что ты стадо коров», а с другой стороны, я порылась в памяти и в конце концов уверовала, что ваша Камбремерша — инфанта Доротея, говорившая мне, что как-нибудь ко мне заедет: в ней тоже есть нечто коровье, так что я чуть не сказала ей «ваше королевское высочество» и готова была обратиться к стаду коров в третьем лице. Вдобавок у нее такой же зоб, что у королевы Швеции. Впрочем, ее прямая атака была по всем правилам искусства подготовлена артиллерийским обстрелом. До этого она бог знает как долго бомбардировала меня визитными карточками, я находила их повсюду, под столами, под диванами, как рекламные листовки. Цель этой рекламы была мне неведома. В доме только и видно было что «маркиза и маркиз де Камбремер» с не помню каким адресом, да я и решила никогда им не пользоваться.

— Однако сходство с королевой весьма лестно, — заметил историк Фронды.

— О господи, месье, ну что такое в наше время короли и королевы! — сказал герцог Германтский, притязавший на остроумие и современные взгляды, а кроме того, желавший показать, насколько равнодушен к своим связям с королевским домом, хотя на самом деле он их весьма ценил.

Блок и г-н де Норпуа тем временем встали и перебрались поближе к нам.

— Месье, — произнесла г-жа де Вильпаризи, — вы поговорили с ним о деле Дрейфуса?

Г-н де Норпуа возвел глаза к небу, словно призывая всех в свидетели, исполнения каких чудовищных капризов требует его Дульсинея. Тем не менее он успел порассуждать с Блоком, причем очень благожелательно, об ужасных или даже убийственных годах, которые переживает Франция. Скорее всего, это означало, что г-н де Норпуа (которому, кстати, Блок признался, что верит в невиновность Дрейфуса) был пламенным антидрейфусаром, а потому его манера признавать правоту собеседника, выражать уверенность, что они, в сущности, придерживаются одного мнения, намекать, что они с Блоком единомышленники и способны вместе влиять на правительство, — все это льстило тщеславию Блока и дразнило его любопытство. Что это были за важные вопросы, по которым, если верить маркизу, он имел вроде бы единое мнение с Блоком, что он на самом деле думал о деле Дрейфуса, в каком смысле это могло их объединять? Блок был изумлен, что между ним и г-ном де Норпуа наметилось некое согласие, тем более что выходило, будто это согласие распространяется не только на политику, благо г-жа де Вильпаризи успела подробно поговорить с г-ном де Норпуа о литературных занятиях Блока.

— Вы принадлежите другому времени, — говорил ему бывший посланник, — и я вас с этим поздравляю, вы как-то выбиваетесь из нынешней эпохи, ведь никого больше не интересуют бескорыстные исследования, а публике продают лишь глупости да непристойности. Если бы у нас было правительство, ваши усилия не остались бы без поощрения.

Блоку было лестно, что он единственный выплыл посреди всеобщего кораблекрушения. Но и здесь ему хотелось уточнений, хотелось знать, какие именно глупости имеет в виду г-н де Норпуа. Блоку казалось, что он работает в том же направлении, что и многие другие, он вовсе не считал себя таким уж исключением. Он вернулся к делу Дрейфуса и опять не сумел выяснить, каково, собственно, мнение г-на де Норпуа. Он попытался навести его на разговор об офицерах, чьи имена в эти дни часто мелькали в газетах; эти офицеры вызывали больший интерес, чем политики, также связанные с делом Дрейфуса, потому что в отличие от тех были до сих пор меньше известны и только что возникли перед публикой в своих особых одеждах, выйдя из недр совсем другой жизни, прервав священное молчание, которое до сих пор никто не смел нарушать, — точь-в-точь Лоэнгрин в ладье, влекомой лебедем[135]. Блоку удалось с помощью знакомого адвоката-националиста побывать на нескольких заседаниях суда над Золя[136]. Он приходил туда с утра и уходил только вечером, с собой у него были бутерброды и бутылка с кофе, словно он шел сдавать общий экзамен или писать сочинение на степень бакалавра, и эта перемена в привычках порождала в нем нервное возбуждение, еще возраставшее из-за кофе и переживаний; он выходил оттуда настолько влюбленный во все, что там происходило, что вечером, дома, ему хотелось вновь окунуться в прекрасную мечту, и он бежал в ресторан, где бывали обе партии, чтобы встретиться с товарищами, с которыми без конца обсуждал то, что произошло днем, повелительным тоном заказывал ужин, что давало ему иллюзию собственного могущества, и тем вознаграждал себя за голод и усталость, накопившиеся за длинный день без обеда. Тот, кто вечно колеблется между опытом и воображением, жаждет проникнуть в воображаемую жизнь тех, кого знает, и узнать тех, чью жизнь только воображает себе. На вопросы Блока г-н де Норпуа отвечал:

— В этом деле замешаны два офицера, о которых я слыхал отзыв от г-на Мирибеля, человека, внушающего мне огромное доверие: это полковник Анри[137] и полковник Пикар — он относился к обоим весьма уважительно.

— Но как же, — вскричал Блок, — ведь божественная Афина, Зевесова дочь, вложила в разум этих двоих идеи, прямо противоположные. И они сражаются друг с другом, словно два льва. Полковник Пикар сделал блестящую карьеру в армии, но Мойра его завела в ту сторону, куда ему не надлежало идти. Меч националистов пронзит его нежное тело, и послужит он кормом диким хищникам и птицам, что питаются мертвечиной.

Г-н де Норпуа промолчал.

— О чем они там рассуждают в уголке? — спросил герцог Германтский у г-жи де Вильпаризи, кивая на г-на де Норпуа и Блока.

— О деле Дрейфуса.

— Черт побери! Кстати, знаете, кто, оказывается, яростный сторонник Дрейфуса? Ни за что не угадаете. Мой племянник Робер! Даже в Жокей-клубе, скажу вам, когда узнали об этом выверте, все возопили и буквально встали на дыбы. А ведь его через неделю будут представлять членам клуба…

— Ну разумеется, — перебила герцогиня, — если они там все как Жильбер, который всегда утверждал, что всех евреев надо выслать в Иерусалим…

— Ну, в таком случае принц Германтский совершенно того же мнения, что и я, — перебил г-н д’Аржанкур.

Герцог хвастался женой, но не любил ее. Он был весьма самодоволен и терпеть не мог, чтобы его перебивали, а кроме того, в домашней жизни обращался с ней грубо. К ярости сварливого мужа, которого прерывают, у него добавлялась злоба известного говоруна, которого не слушают; он резко замолчал и бросил на герцогиню взгляд, смутивший всех, кто его видел. Наконец он изрек:

— Что на вас нашло, при чем тут Жильбер и Иерусалим? Речь совершенно не о том. И все же, — добавил он уже мягче, — согласитесь, если в Жокей-клуб не примут одного из наших, тем более Робера, у которого отец десять лет был президентом клуба, это будет уже слишком. Что вы хотите, дорогая, их это коробит, они этого не одобряют. Не могу их за это осуждать; сам я, как вам известно, не имею никаких расовых предрассудков, по-моему, это все давно устарело, а я все же считаю себя человеком современным, и тем не менее какого черта! Если зовешься маркизом де Сен-Лу, не к лицу тебе быть дрейфусаром, ну что я еще могу сказать!

Слова «если зовешься маркизом де Сен-Лу» у герцога прозвучали с пафосом. А ведь он прекрасно понимал, что зваться герцогом Германтским гораздо лучше. Но даром что самолюбие побуждало его несколько преувеличивать превосходство титула герцога Германтского, он, повинуясь правилам хорошего тона, а всего вернее, законам воображения, старался это превосходство как-то преуменьшить. Прекрасным всегда кажется то, что мы видим на расстоянии. Ведь общие законы перспективы, управляющие воображением, приложимы к герцогам точно так же, как ко всем прочим. И не только законы воображения, но и законы языка. А в этом случае приложим был один из двух законов языка: один из них требует, чтобы мы изъяснялись подобно людям нашего умственного уровня, а не касты, которой принадлежим по рождению. Поэтому герцог Германтский, даже когда он говорил о знати, выражался, словно отпрыск самой что ни на есть мещанской среды, который сказал бы именно так: «если зовешься герцогом Германтским», а вот человек образованный, какой-нибудь Сванн или Легранден, так бы не сказал. Какой-нибудь герцог может даже о великосветских нравах писать мещанские романы, дворянские грамоты тут ничего не меняют, а произведения плебея могут заслужить эпитет аристократических. У какого буржуа подслушал герцог Германтский это «если зовешься», он наверняка и сам не знал. Но другой закон языка состоит в том, что время от времени, подобно тому как вспыхивают, а потом сходят на нет некоторые болезни, о которых в дальнейшем никто и не вспоминает, точно так же, — не то самопроизвольно, не то по чистой случайности, сравнимой с тем, как во Фра