— Время еще есть. Слушай, Монах: это далеко отсюда?
— Поляна? С полчаса — если шагом.
— Пошли.
Он поднялся с земли. Уве-Йорген заявил:
— Нет, хватит шататься по лесу без охраны.
— Почетный караул не нужен, — возразил я. — Это не официальный визит.
— Не забудь, — ответил он, — что войны нам не объявляли, и мы не знаем, когда на нас нападут.
— Чего ты хочешь?
— Во-первых, пойти с вами. А во-вторых, четверо автоматчиков нам не помешают.
Мне не хотелось спорить, и я сказал:
— Ну давай.
Уве-Йорген скомандовал, и четверо мальчишек, донельзя гордых, мигом схватили свои автоматы.
— Только попроси, чтобы они ненароком не подстрелили нас, — предупредил я.
— Не беспокойся. У здешних ребят крепкие нервы.
— Это хуже всего, — сказал я. — Людей с крепкими нервами бывает труднее всего переубедить.
— Зато они легко переубеждают других, — серьезно сказал он, повесил автомат на грудь и положил на него ладони. — Ну идем?
Когда мы отошли от лагеря, я сказал:
— Ну как тебе лес? Благодать, правда?
И правда, было хорошо, если только отвлечься от наших забот. Птицы, вспугнутые нашими шагами, вспархивали и галдели наверху, какая-то четвероногая мелочь шебуршала в кустах — напуганная выстрелами, она затихла было, но теперь приободрилась.
— Я понимаю, что им не до того, — ответил Уве-Йорген, — но я назначил бы сюда хорошего лесника.
Я сначала рассердился, а потом подумал, что лесник и в самом деле не повредил бы.
Дальше шли молча. Валежник хрустел под ногами. Иеромонах что-то бурчал под нос, отыскивая оставленные им знаки.
Минут через сорок вышли на поляну.
— Добрели, — сказал Никодим. — Вот просека, а та, другая, заросла.
Мы убедились, что так оно и было.
— Теперь посередке послушайте…
Земля тут не то чтобы дрожала, но была ощутимо теплее, чем вокруг, и если прильнуть к ней ухом, можно было услышать басовитое жужжание.
— Что станем делать? — озабоченно спросил Иеромонах.
— Какое-то устройство на ходу, — прикрикнул я вслух. — Наверное, того же возраста, что сам корабль, но работает. А раз тут бывали беспокойные времена, думаю, что его не оставили без страховки.
— Шкатулка с секретом, — сказал Уве-Йорген, — нажмешь кнопку, выскочит чертик. И хорошо еще, если просто чертик…
— Посмотрим, — согласился я, — со вниманием.
Мы принялись чуть ли не ползать по поляне — вдвоем, потому что остальные все равно ничего не понимали; мы принюхивались минут двадцать, потом Уве сказал:
— Нет, видимо, пусто.
— Считаешь?
— Рассуждаю. Даже подстраховка здесь должна быть устроена недолго; значит, не в траве.
— Да, пожалуй.
— Поищем на опушке, а?
— Знаешь, Рыцарь, деревья тоже умирают.
— Значит, не дерево. Что-то, внешне похожее на дерево. На пень. На… что угодно.
Мы поискали, и безуспешно.
— Наверное, — мрачно проговорил Рыцарь, — у них была своя логика, наизнанку. Придется копать. Но никто не отдал приказания взять лопаты, и никто их, естественно, не взял. Возвращаемся?
— Ничего другого не остается, — согласился я.
В лагере после обеда парни ушли сменять посты. Остальные улеглись поспать. Жизнь была, как на курорте, и не хотелось думать об уходящем времени, как на курорте стараешься не думать об этом.
— Анна, — сказал я. — Пойдем, поговорим?
Она сразу согласилась:
— Пойдем.
Мы шли по лесу, и я не знал, с чего начать. Она тоже молчала.
— Слушай, — сказал я наконец таким голосом, что слова можно было принять и в шутку, и всерьез. — Что за мода — бродить с ребятами по лесу?
Она покосилась на меня:
— Это не опасно.
— Почему?
— Несерьезно.
— А со мной — серьезно?
Она помолчала, потом сказала — тоже как бы в шутку:
— Смотри — проспишь. Прозеваешь.
— Тебя?
— Меня.
— Анна…
— Не надо, — сказала она.
— Что, значит — конец?
— Нет, — сразу же ответила она. — Мне с тобой интересно.
— Ну тогда…
— Нет. Так — не надо.
У меня опустились руки. Потом я сказал ей:
— Знаешь, в дядюшки я не гожусь.
— Дурак, — сказала она.
— Я?
— Ты.
— А-а! — сказал я.
Мы еще помолчали.
— Может, ты объяснишь, в чем дело?
— Ни в чем, — сказала она. — Просто так.
— Да почему… — начал было я, но тут же сообразил, что спрашивать об этом и в самом деле не очень-то умно.
— Ладно, — сказал я невесело. — Погуляем еще?
— Да.
Мы пошли дальше.
— Ты просто не представляешь, какое было множество дел…
— Я ведь тебя не спрашиваю.
— Неужели ты думаешь, что я…
— Я думаю, что я тебе не нужна, — сказала она холодно.
— Ну как ты можешь…
— Ты что — не мог даже поговорить оттуда?
— Не мог! Не мог я выйти на связь. Я был далеко от катера!
— Нет, мог, — сказала она упрямо.
Продолжать я не стал, потому что продолжать было нечего. Мы прошли еще немного.
— Пойдем назад? — предложил я.
Она без слов повернула назад.
И тогда мы услыхали выстрелы в той стороне, где были посты.
Я глянул и на миг оцепенел: по просеке двигались люди.
Они были вооружены неказистыми, увесистыми ружьями. Некоторые держали пики.
Раздумывать было некогда. Я схватил Анну за руку.
— К лагерю! Быстрее!
Мы бежали что было сил, отступая под натиском превосходящих сил противника. В лагере все были уже на ногах. Уве-Йорген все же успел научить парней чему-то; во всяком случае, залегли они быстро и, я бы сказал, толково. И оружие изготовили. Но стволы всех автоматов были направлены в небо.
Наступавшие теперь перебегали меж деревьев со всех сторон. Впечатление было такое, что нас окружали.
Я достал пистолет, достал патрон и вытянул руку.
Люди с ружьями приближались. Они были пока что метрах в шестидесяти, а я знал, что из моего пугача можно вести действенный огонь метров на двадцать пять — тридцать. Иначе это будет трата патронов. Я ждал, пока они подойдут поближе, и не спеша выбирал цель.
Подошла Анна. Остановилась. Я схватил ее за руку и дернул:
— Не изображай неподвижную цель!
Она неспешно прилегла и с любопытством спросила:
— Что вы будете теперь делать?
«В самом деле, что же?» — подумал я.
Я лежу тут, на песке чужой планеты, и собираюсь стрелять в людей, населяющих ее. Я считаю, что прилетел спасти их, и вот лежу и собираюсь стрелять в них. И убивать. Потому что, когда я был солдатом, меня учили: стрелять надо не мимо, а в цель. Надо убивать врага, потому что иначе он убьет тебя.
Но были ли эти люди моими врагами?
Я был чужой им, они — чужими мне.
Может быть, их вина в том, что они мешают нам спасти их?
Но надо ли спасать человека любой ценой — даже ценой его собственной жизни?
Пусть погибнет мир — лишь бы торжествовала справедливость?
Или все-таки как-нибудь иначе?
Они были метрах в сорока, когда я встал.
Встал, сунул пистолет в карман и с полминуты смотрел на них, а они — на меня. Они не остановились, не замедлили шага.
Я оглянулся и на лицах наших парней увидел облегчение. Здешних парней, воинов Рыцаря. Люди из экипажа лежали спокойно. Иеромонах отложил автомат и подпер подбородок ладонями, словно загорал, а остальные продолжали держать оружие наизготовку.
Я ждал. Наконец от наступавших отделился человек и, убыстрив шаг и размахивая руками над головой, направился ко мне. Он был без оружия. Парламентер, понял я. Просто они не знают, что в таких случаях полагается нести белый флаг.
— Дай-ка автомат, — сказал я Никодиму.
Не вставая, он протянул мне свой. Я закинул оружие за спину.
— Я с тобой, — сказала Анна. На лице ее было любопытство.
— Попробуй только, — пригрозил я и двинулся навстречу парламентеру.
Мы встретились недалеко от наших позиций.
— Думаю, — сказал я ему, — нам надо поговорить, пока не началась серьезная стрельба.
Он, кажется, немало удивился.
— О чем говорить? Вам надо сдаваться.
— Да неужели? — удивился я.
— Конечно, — сказал парламентер. — Ты умеешь воевать? Тогда смотри: мы вас окружили. Вы проиграли. Значит, надо сдаваться. Ведь иного выхода нет?
— Это как сказать, — произнес я, сомневаясь.
Он описал рукой круг, потом наставительно поднял палец:
— Ты же видишь: мы вокруг вас. Это и есть окружение. В таких случаях полагается сдаваться.
Я вздохнул.
«Бедные человеки, — подумал я. — Что для вас война? Что-то вроде игры в шахматы. Все строго по правилам. Ходы, сделанные с нарушением правил, не считаются. В безнадежной позиции полагается сдаваться, а не тянуть до момента, когда тебе объявят мат. Чемпионат на солидном уровне. Очень хорошо. Вы ни с кем не воевали. Вам не с кем воевать. И не надо. Но почему те, кто послал вас теперь, не объяснили вам, что драка — не шахматы, и ведется она по тем правилам, какие изобретаются в ходе игры?»
— Ага, — сказал я вслух. — Значит, нам полагается сдаться. Что же тогда с нами будет?
Он пожал плечами.
— Да уж, наверное, придется вам всем повозиться в Горячих песках, — сообщил он почти весело. — Будете строить там башни, не иначе. Наверное, там вы быстрее поймете, что нельзя забираться туда, куда не разрешено.
— Может, тогда и поймем, — согласился я. — Однако в этой позиции еще можно играть. Предлагаю ничью.
Он не понял, и я повторил:
— Предлагаю ничью. Ты заберешь свое войско и отправишься восвояси.
— А вы?
— А мы останемся здесь. Нам тут очень нравится, понимаешь? И мы собираемся здесь побыть — ну, допустим, еще два дня. Потом можешь приходить и поднимать свой флаг: нас здесь уже не будет. Договорились?
— Вам нельзя здесь оставаться, — сказал он; — Это не разрешено, разве я непонятно объяснил?
— Ну ладно, — сказал я хмуро, уразумев, что сквозь его логику мне не пробиться. — В последний раз спрашиваю: смоетесь вы отсюда, или придется выгонять вас силой?