– Сумеречное отродье! Он убил Аббаса! Убил колдовством, ааааа!!!..
Тарег успел оттолкнуть грамматиста подальше. А потом ему повезло – бежавший кальбит размахивал толстым пастушьим посохом. Который, конечно, очень быстро оказался в руках Тарега.
Сука-удача оставила его еще быстрее, чем в прошлый раз: вскоре он оказался на земле, закрываясь локтем и ладонью от сыплющихся со всех сторон ударов.
А потом все кончилось, и Тарег больше, к счастью, ничего не помнил.
В этот раз к коновязи его не подвешивали. Вытряхнув из вьюка, просто отволокли в палатку и бросили на землю. Видимо, на несколько дней, потому что в щели то пробивался свет, то тянуло жутким холодом. Скрученные запястья быстро перестали болеть – занемели.
В чувство Салман ибн Самир привел его хорошим пинком в живот. От какового пинка Тарег опрокинулся с бока на спину и проснулся.
– Вот же ж ты какая страшная собака… – укоризненно сказал шейх мутайр.
И присел над нерегилем на корточки. Тарег глупо ворочался, пытаясь приподняться или перевернуться обратно на бок. Прихватив за волосы, Салман ибн Самир вздернул его и распрямился сам. Получилось сесть.
– А хорошо ты им наподдал! – вдруг заржал бедуин. – Тебя надо с каракалами стравливать, ты любую котяру задушишь, сучье отродье!
И вдруг посерьезнел:
– Значится, так. Пока ты тут валялся, у меня серьезные дела были. За каковые дела ты мне остался заново должен. Слушаешь меня, сволочь?
Тарег кивнул.
– В Хайбаре этом сраном добычи мы взяли всего ничего – даже по одной бабе на пятерых не случилось. А шуму вышло страшно сказать сколько. Хорошо, смыться вышло вовремя. А вот у кальб смыться не вышло, а вышло дело между ними и гвардейцами. Каковые приехали к ним в становище большой силой и взяли там всех зачинщиков грабежа и смуты. Каковой смуте предшествовало избиение неведомо кем законных сборщиков налога из Медины. Мои дураки малешко спутали название города, так что не из Хайбара они были, а из самой Медины. Правда, то не гвардейцы были, а откупщиковы гулямы – там одному шибко умному и прыткому купчине сдали на откуп налоги с бедуинов, так он теперь и лютует, сын незаконнорожденных родителей, по три раза в год одну и ту же подать сдирая. Следишь за речью моей, о бедствие из бедствий?
Тарег снова кивнул.
– А зачинщиками того избиения, набега и разбойного грабежа оказались твои остроухие сумеречные сородичи. Каковые подбили легковерный бедуинский народ на неправедные дела, обморочив верующих своим колдовством и прочими злыми чарами. За что им, неверным тварям и вовсе выблядкам, положена справедливая казнь в Святом городе. Гвардейцы схватили твоих лаонских приятелей и в Медину увезли. Казнь сумеречников растревоженные чувства горожан и откупного купчины успокоит и всяко умиротворит. Понял?
– Нет, – тихо сказал Тарег.
– Чего ты не понял, сволочь?! Чего не понял?.. – зашипел Салман ибн Самир. – К нам тоже ихний отряд в главный лагерь приперся! Я девять верблюдов штрафу дал! Хорошо, мне каид по секрету шепнул, что шихна[29] Медины нам искренне благодарен за то, что мы гадючье это гнездо сожгли! Хайбар им во как поперек горла стоял, разбираться бы с ним пришлось, а мы там все попалили! И теперь – ни слухов, ни рассказов жутких! Потому как не про что больше рассказывать – нету Хайбара, все. Кончился. Понял, нет?
– Нет.
Салман ибн Самир медленно сел на корточки. И посмотрел Тарегу в глаза:
– Я каиду гвардейскому слово дал, честное благородное. Что наши удальцы с кальб в набег не кучно, а как бы заодно ходили. Что это ихние сумеречники своими языками так зазывно все растрепали, что устоять нашим горячим головам не случилось перед ихними сладкими песнями. За что и поплатился я девятью верблюдами. Все еще не понял?
– Это я убил тех айяров, кто бы они ни были! Это я уговарил вас идти на Хайбар! – прошипел Тарег. – Ты все наврал! Как ты дал честное слово?!
– А что такого? – возмутился Салман ибн Самир. – Мое честное слово: я дал, я и взял обратно!
– Ах ты подлый говнюк. Только попробуй развязать меня – убью на месте, – искренне признался Тарег.
– А я тебя развязывать не собираюсь, – ухмыльнулся шейх мутайр. – У меня на тебя уже покупатель есть. Из Басры.
– Я твоего покупателя… – тихо начал Тарег.
И не успел закончить. Оба – и он, и шейх – быстро обернулись к выходу из палатки.
За пологом стало совершенно тихо. Становище замерло.
Над шатрами плыл один-единственный, громкий, отчетливый звук – собачий вой. Псины выли в три глотки – заливисто. Жутко. Утробно.
Ну, здравствуй, Манат. Нужно признать – защитник из князя Тарега Полдореа вышел никудышный. Аз-Захири по-прежнему в рабстве у кальб, Амаргин с остальными – схвачены, и во всем виноват – кто? Правильно. Ты, Тарег.
Под пологи засунулась патлатая голова старейшины. И сказала:
– О Абу Фарис! Слышишь ли ты сей страшный вой? Это псы Хозяйки Медины! Они сидят прямо перед твоим шатром! Заклинаю тебя разводом моих жен и продажей всего имущества на благотворительность, о шейх! Если рассудок и жизнь дороги тебе, прошу: возьми ты этого проклятого сумеречника и выгони взашей из стана!
Словно услышав это, псы Манат зашлись в какой-то совершенно невыносимой руладе.
Смерив Тарега взглядом, шейх мутайр плюнул себе под ноги:
– Тьфу на тебя, воистину ты источник бедствий и неурядиц! Чтоб ты сдох и не смог приносить их кому-либо еще! Дайте ему мех с водой, лепешку и платок с дюжиной фиников – чтобы никто, кто найдет его труп в пустыне, не смог сказать, что мутайр отпустили путника из своих владений, не одарив на прощание едой. Все, сволочь. Иди куда хочешь.
С теми, кто вез его прочь от становища, у Тарега получилось договориться: его выведут на дорогу. Или караванную тропу. Идущую в сторону Медины. А Тарег их не убьет, когда его развяжут. Оставить сумеречника в пустыне связанным бедуины искренне ссали: псы посверкивали глазами из-за ближайших увалов и время от времени подвывали.
Вот почему к утру нерегиль оказался в небольшой травянистой долинке, за которой, впрочем, начинался все тот же безжизненный пейзаж из каменных гребней и осыпей. Салуги исчезли на рассвете. А вместе с ними Тарега покинули силы.
Он не представлял себе, сколько осталось идти до Медины. Зато очень хорошо понимал, что тощего меха, лепешки и фиников хватит – ну еще на завтра. И все. От Хайбара до Медины – пять дней пути. Каравану. Тарег находился западнее Хайбара, но шел пешком. Еще нерегиль знал, что где-то по пути есть оазис аль-Куфас. Но, во-первых, сейчас никто бы не поручился, что этот оазис не лучше обойти стороной: мало ли, может, там привязывают не только своих детей на солнцепеке, но и всяких забредающих в аль-Куфас чужаков. Во-вторых, ни у одного из жителей оазиса не было ни одной причины, чтобы накормить голодного сумеречника.
С такими мыслями Тарег выбрал ложбинку за каменюкой повыше и с тенью подлиннее. И свернулся в траве с намерением поспать. На скорпионов и фаланг, наверняка тоже подыскивающих место в тенечке, ему было плевать. Придут так придут, если их не трогать, то и они не тронут.
Снилась ему пустота. Черная. И спокойная. Как мягкая ночь. И в этой ночи, прохладной и беззвездной, голос вдруг шепнул ему:
Тарег, проснись. Иди в Медину. Выполни последнее поручение.
Я и так иду в Медину, изумился Тарег во сне. У меня друзья в беду попали, неужели я их брошу… А чего хотите от меня вы, госпожа?
Манат ответила из обморочной глубины:
Если ты поумнел – поймешь сам. А если не поймешь…
Где-то он уже такое слышал… Ах да, то же самое говорила другая сестра, Узза!
А если не пойму, то что, уважаемая? Вы подождете?
В ответ сонная глубь хихикнула так, что Тарег со страху замерз.
Нет. Если не поймешь, твоей никчемной жизни настанет конец. Прощай, глупый сумеречник!
И темнота раскатилась леденящим, как осенний град, смехом.
Подскочив, Тарег долго глотал воздух, выравнивая дыхание.
Дернувшись, он спугнул с рукава огромную мохнатую фалангу – десятиногий паучина быстро уперебирался подальше – и спешно похлопал себя по одежде: нет ли под бурнусом у сбежавшего паука приятелей.
И тут же услышал с дороги мерное позвякивание колокольчика. Выглянув из-за камня, Тарег увидел: шагающего навьюченного верблюда. Он и звонил колокольчиком. Верблюда вел в поводу старый невольник. А рядом ехал, видать, хозяин всего этого достояния – верхом на хорошем хадбане. Присмотревшись к всаднику, Тарег ахнул. И припустил к дороге:
– Лайс! Что ты здесь делаешь?!
Чуть не перекинувшись через пару острых каменьев, он подбежал к бедуину и схватил испуганно попятившегося хадбана под уздцы. Лайс был тем самым кальбитом, что поручился перед племенем за Амаргина с компанией.
Бедуин тоже узнал Тарега. Судя по ссадинам на скулах, разбитым изнутри губам – челюсть выглядела опухшей – и окровавленной и подранной одежде, Лайсу в последние дни тоже пришлось несладко. А когда бедуин открыл рот, Тарег увидел, что Лайс еще и передних зубов лишился.
– Вот ф Медину еду, – шепеляво буркнул кальбит.
Он почему-то совсем не удивился, увидев на дороге приятеля своих сумеречных друзей.
– Зачем?
– Ты што, сспятил? – зашипел бедуин отчетливее. – Што зачем?! Эти ублюдки сделали меня притчей во языцех среди детей ашшаритов! Я поручился за Амаргина, а они его выдали! Я еду к градоначальнику Медины! Я буду свидетельствовать о невиновношсти лаонсев!
– Так чего же ты ждал? – У Тарега получилось непроизвольно дернуть хадбана за повод, и конь храпнул.
– Пушти поводья, – нахмурился Лайс. – И не умничай. Они ижгнали меня из племени. Жена со мной развелась, сука. Продержали связанным пару дней в палатке – а потом дали верблюда, самого негодного раба и походный шатер. И велели убираться. Смотри, какой лядащий…