Тарег осторожно выглянул из-за лошадиной шеи. И увидел радостно улыбающегося аз-Захири. Тот просиял:
– Вот видите, мой сумеречный друг, а вы спорили со мной о промысле Всевышнего! А ведь я говорил вам: угодно будет Господу Миров, чтобы я завершил хадж, – и это случится безо всякой назойливости с моей стороны! И что же? Вот я, ничтожный раб милостивого Аль-Малику,[30] через несколько дней окажусь в Святом городе!
– Чего? Ты мой раб, говнюк, а не какого-то там Альмалика, – мрачно прохрипел Лайс и сплюнул под стремя.
– Слезай, – тихо сказал Тарег.
– Чего?!
Через некоторое время аз-Захири сумел-таки устроиться в седле и даже перестал рассыпаться в благодарностях, потирающий ушибленный при падении с хадбана зад Лайс взгромоздился на верблюда, а Тарег взял коня под уздцы и повел вперед.
– Ну надо же, какое богатство речи! – воскликнул аз-Захири. – Вы слышали, о юноша? «Лядащий»! Какое емкое слово! Услышал бы я его в столице? Нет! А все остальные слова, не столь изящные по смыслу, но точные и красноречивые, что этот благородный юноша произнес при падении с лошади, – я их тоже услышал впервые! Как жаль, что калам и бумага остались во вьюке! Да и писать в седле несподручно! Боюсь, я все перезабуду к тому времени, как доберусь до письменных принадлежностей!
– Ничего, о шейх. Я все запомнил, – усмехнулся Тарег и прищурился на горизонт.
Вдали, по левую руку, из жаркого марева вставали неровные желто-серые горные зубцы – Асир. В низкой седловине, там, где хребет проседал, соединяясь с Хиджазом, в длинной каменной долине их ждал Город. Медина.
5Перекрестки Медины
Их троица (хотя на самом деле в Медину шло не трое, а пятеро – считая верблюда и хадбана, а учитывая отвратительный нрав обеих скотин, то горбатого и копытного следовало считать за троих, а потому их получалось уже несметное количество, и ведь не к кому даже было обратиться с мольбою сократить это странное число ртов и неприкаянных душ) – так вот, их троица прошла через аль-Куфас без приключений.
Оазис встретил тишиной. Вдоль улицы тянулись дома – все как один обвалившиеся. Сразу за фасадами вставали не очень подросшие, робкие пальмы, словно дома были поддельными, а улицы ненастоящими. Проломы в глинобитных стенах обнажали крохотные клетушки с земляными полами. Забранные деревянными – крест-накрест – рамами оконца светились насквозь: за ними не было второй стены, кирпичная кладка беспорядочной грудой съехала в сад, придавив ближайшие пальмы.
И ни единой души. На кладбище – красновато-желтой пустоши с плавными холмиками, над каждым холмиком по обломку камня – свежих могил тоже не обнаружилось. Впрочем, аллатины «глазки», столь памятные по Хайбару, тоже не встретились. Обобрав никнущие пальмы от фиников, троица двинулась дальше по караванной дороге.
Дорога тянулась через пыльную, свистящую на все лады долину Улы. Желтые слоистые скалы наползали огромными ломтями, крошились гигантскими плоскими обломками. Под отвесными стенами песчаника лежали груды источенных булыжников – словно кто-то огромный подмел долину от строительного мусора и сгреб оставленные ангелами глыбы в аккуратные кучи.
За одной такой грудой камней – старой-старой, из наметенной в щели земли уже пробивалась верблюжья колючка – они обнаружили мертвую семью. Поколений пять прикорнуло за камушками: старики, родители, молодые, внуки, еще дети. Лежали кучно, но не вповалку, словно сбились перед смертью в теплый комок – пытались удержать жизнь общим дыханием. В сухом жарком воздухе тела скукожились и потемнели, кожа ввалилась, кости выпятились. Жалко трепались под ветром края покрывал, рукава рубашек. Выражение пергаментных лиц еще читалось, но на них не было страха. В долине Ула не осталось даже стервятников, глаза трупов не выклевали. Веки были плотно прикрыты. У всех. Казалось, что они умерли во сне. Все шестнадцать человек.
Тарег осторожно пригнулся над длинным костистым телом мужчины. Желтозубый рот с треснувшими сухими губами казался каким-то странно… разинутым. Как будто человек хватал воздух перед смертью. Нерегиль долго колебался, прежде чем решился прикоснуться к высокому стоячему воротнику. Сморщился, легонько оттянул – двумя пальцами. И, резко выдохнув, отпустил ветхую ткань.
– Чего там? – мрачно вопросил с высоты верблюда Лайс.
Их щербатый благодетель благоразумно не покидал седла. В самом деле, смотреть на непонятно чьи трупы – кому это понравится…
– Что скажешь, шейх? – тихо спросил Тарег жалостно сморщившегося языковеда.
Аз-Захири поднял худые плечики и нахохлился – то ли от холода (вечерело, а на старике трепался только латаный бурнус), то ли от страха.
На горле трупа, слева от выпяченного, как хребет ящерицы, кадыка, темнели два длинных отпечатка клыков.
– Аждахак… – тихо сказал сам себе Тарег. – Какие спокойные лица… Выходит, они даже не сопротивлялись…
– Кто? Кто-кто? – озабоченно поинтересовался Лайс и пугано завертел головой. – Какой такой Адж-Даххак? Местный разбойник? Не слышал о таком!.. Надо поскорее отсюда делать ноги, эй, вы, чего встали!..
На его увещания никто не обратил внимания.
– Как так вышло? Как можно просто подставить шею дракону?.. – кривясь и морщась от невообразимостей, продолжал упираться нерегиль.
Подобное не вмещалось в голову.
– Один за другим? Он просто подходил к каждому, смотрел в глаза и разевал пасть? А они?..
– Судьба… – коротко бормотнул аз-Захири.
– Эй, вы, ноги, говорю, надо…
– Замолчи.
Тарег обернулся и смерил бедуина взглядом.
– Молчи и слушай. Или не слушай. Ковыряйся в носу. Не мешай нам.
Лайс обиженно притих на горбу шумно дышащего верблюда. Тот потянулся к колючке и принялся жевать ее мягкими пушистыми губами.
– Это святые места, – жалобно пискнул языковед. – Святые места! Сюда… сюда заказан путь язычникам!
И тут же осекся, быстро втянув голову в плечи.
– Я это очень хорошо заметил в Хайбаре, – мрачно ответил Тарег. – К тому же вдруг это правоверный аждахак?
– Не кощунствуй! – снова пискнул аз-Захири, пугаясь собственной храбрости.
Годы, проведенные в стойбище кальб, научили его нерушимости причинно-следственных связей: ты говоришь неприятную правду, а потом тебя бьют. Языковед ожидал от Тарега затрещины.
– Молись своему Всевышнему, чтобы этот дракон не оказался паломником, также стремящимся в Медину, – дернул плечом нерегиль.
Слоистые скалы Улы сменились каменными осыпями «благословенной долины» – Мунтазах Байдах, приводящая путника прямо к святыням, истомно таяла под неярким осенним солнцем.
Громадная пустошь неоглядным песчаным полотном тянулась к горизонту. Справа вставали конусовидные безжизненные холмы, слева они подползали грядами, словно поджидая удобного момента, чтобы подкрасться ближе. Над щебенистой землей колыхались колючие кусты: казалось, их высадили ровными рядами ради оживления бесприютного пейзажа. Мягкий песок Улы, натекающий под ветром ребрышками-грядками, сменился каменной россыпью, больно ранящей босые ступни.
Споткнувшись и отбив в очередной раз правую ногу, Тарег сдался. Сел на землю прямо посреди дороги и принялся баюкать ушибленный большой палец. Его спутникам пришлось спешиться и раскинуть походный тент.
Устроившись в тени и жуя финики, они пригляделись к окрестностям.
И Лайс вдруг сообразил: вон те темные пятна под склоном рыжеватой горки справа – походный лагерь таких же путешественников! И быстро погнал к ним верблюда. Остатки фиников бедуин забрал с собой: ну как же, нужно обменяться дарами со свободными сынами пустыни, обычай есть обычай…
Вернулся он очень быстро. Глядя, как мчащийся обратно Лайс колотит верблюда палкой, аз-Захири аж застонал:
– Ой, плохо, ой, плохо, ой, что будет, судьба отвернулась от нас, жестокая насмешница…
– Хватит стонать, – злобно прошипел Тарег, щурясь на заплывающий дымкой горизонт с одинокой фигуркой всадника.
Неяркое солнце и пересекающие землю тени облаков скрадывали силуэт, и казалось, что Лайс сам собою плывет над жухлой травой и песками.
Бедуин разродился новостями, еще не успев поставить верблюда на колени:
– Ужасное бедствие! Карматы! На Медину идут карматы! Эти люди – из племени таглиб, все роды снимают шатры и бегут куда глаза глядят! Над Асиром стоит туча пыли, закрывающая небеса! Карматская армия неисчислима!
Нелепо задирая ногу, Лайс выпростался из седла, спеша, зацепился штаниной за медные бляхи на оторочке – и с жалобным воплем завалился на бок. Коленопреклоненный верблюд продолжил отрешенно жевать что-то съедобное. Аз-Захири охнул и схватился за сердце. Лайс дернул ногой, ткань с треском подалась, и освобожденный бедуин метнулся к вьюкам:
– Скорее! Быстрее! Делаем ноги!
Языковед взмахнул ручонками и замельтешил рядом.
– Куда ты так спешишь, Лайс? – спокойно спросил Тарег, дожевав, наконец, финик.
Оба человека дернулись и одинаково обернулись на его голос.
– В Медину? – усмехнулся нерегиль. – Карматы идут туда же. А куда вы, почтеннейшие, собрались бежать из Медины?
Лайс и аз-Захири в ужасе переглянулись. Они, пусть и с запозданием, сообразили, к чему клонит Тарег.
Медина возникла на широкой и некогда оживленной караванной дороге из Лаона на север. Цепь оазисов в котловине у подножия горы Ухуд оказалась крайне удобным местом для стоянки купцов, возивших из Лаона стекло, вина и ткани. Дальше торговый путь уходил на север, к Бадру, а от Бадра тянулся через земли племен кальб, мутайр и руала, через красные дюны пустыни Дехна к благословенному городу Куфе, древней столице зайядитского благочестия. Другая дорога уходила от Медины на восток, к Хайбарскому оазису, а от него уже начинала петлять вдоль отрогов Асира, пока не переваливала через хребет. Из ущелий Асира она вытекала на плодородные влажные земли аль-Ахсы, которые еще называли житницей аш-Шарийа.