– А она – показалась? – мрачно поинтересовался нерегиль.
– Рассказывали, что у Камня принесли много жертв. Верблюдов. Коней. И…
– …людей, – еще мрачнее закончил Тарик.
– Да, сейид. И людей. Карматы устроили большой праздник, согнали на него всех, кто остался в живых, и все кричали: «Богиня пляшет! Радуйте Богиню!» Кровь, говорят, рекой лилась…
– Понятно… – тяжело уронил нерегиль.
И надолго задумался.
В желтом пустом небе над стеной крепости плавал канюк. Снизу ветер доносил обрывки криков и блеяние – у самых ворот шел оживленный торг, слуги закупали провизию для аль-касра.
– Скажи мне, о Абу Салама, – вынырнул наконец из долгих мыслей самийа, – а не бывало у вас в последнее время такого, что колодцы ни с того ни с сего пересыхать стали, источник – то иссякнет, то опять забьет, оазис песком занесет так, словно и не было его никогда. Пустыня, словом, не наступает?..
Шейхи принялись настороженно переглядываться:
– Откуда ты знаешь, господин?..
– Да уж знаю… – мрачно пробормотал Тарик. – Так что там у вас происходит?
– Да все, что ты сказал, сейид, – развел руками Абу аль-Хайджа. – И даже более того: когда пересохли колодцы в Северном Неджде, погибли целых два клана племени бану суаль – они пришли к водопою, а воды не было. Другие бану суаль добрались до колодцев племени тамим, но тамим – они из аднанитов, а бану суаль – из кахтанидов, между ними давняя вражда, еще с начала времен, и началась война. Тяжелая война, сейид, кровопролитная…
Самийа лишь молча кивнул.
– А наше племя, гафир, – подал голос седобородый тощий человек в полосатой длинной рубахе и – ото всех наособицу – огромном белом тюрбане, – потеряло несколько семей в прошлогоднем хамсине. Они пытались спастись в одном из оазисов близ Мариба, но их занесло песком вместе с источником и пальмами. А там был глубокий, полноводный подземный канал, непонятно, что с ним произошло, почему он пересох…
Тарик задумчиво потер ладонью нос:
– Выходит, она переродилась…
– Переродилась?..
– Да это я о своем…
Нерегиль медленно встал, подошел к стволу ближайшей пальмы и уткнулся в него лбом. Шейхи переглянулись:
– Сейид?.. – окликнул самийа шейх гафири в большом тюрбане.
Нерегиль чуть развернул усталое лицо:
– Ну?
– А из Медины эти безумцы прогнали Манат!
Шейхи бедуинов оживленно закивали, поднимая вверх коричневые узловатые пальцы.
– Кого?!
– Манат, Владычицу судьбы, сестру аль-Лат…
– Так у нее еще и сестры есть?!..
– Да, сейид, владычица Манат в Медине и владычица Узза в Ятрибе, – закивал шейх гафири.
А Абу аль-Хайджа пояснил:
– У Госпожи Уззы в Нахле была большая кааба, они ее тоже разорили. Могучие, могучие богини, благословенный Али приносил им в жертву только белых овец и очень хорошо о них говорил – мол, почитайте закон и предков, Манат их охранительница, почитайте жен своих и их луну, их стража – рогатая Узза! А они и эти хадисы отменили… Наши старики говорят, что богини гневаются, оттого и нестроения, и нашествие песков! Что будешь делать, сейид?..
Крупный желтый песок даже не морщился под сильными порывами ветра. Зато бьющий по вершине цитадели воздух срывал сухие пальмовые листья и хлестал ими по обросшим мохнатым стволам, по толстым листьям агав, швырял в посвистывающую пустоту под стеной – и в спину маленькой фигурки, сжавшейся у подножия растрепанной ветром высокой пальмы.
Тарег сидел прямо на песке, уткнувшись головой в сложенные на коленях руки. Лежавшие на земле края фараджийи постепенно заносило пылью и мелким сором. Тигр Митамы то и дело вскидывал лапы, недовольно отбрасывая то прутик, то скукоженный пальмовый лист.
Вдоль ступеней лестницы неуверенно, то и дело поднимая лопатки и оглядываясь, ступал длинный черный кот. Поставив лапу на яркие сине-голубые изразцы, он замер. А потом раздумал вспрыгивать на ступеньку и обернулся. Белое пятно носа на морде зашевелилось – котяра принюхивался. И вдруг, быстро заперебирав ногами, побежал через редкий строй пальмовых стволов – прямо к сидящей фигурке.
– Мир всем! – садясь и закручивая хвост вокруг задних лап, мурлыкнул Имруулькайс.
– Пошел к шайтану, подлый предатель, – устало отозвался Тарег, не поднимая головы от сложенных рук.
Джинн вздохнул и залег на спину, в блаженстве задрав одну переднюю лапу, – песок чудесно согревал ему спину.
Приоткрыв один зеленый глаз – по разрезу точь-в-точь как у Тарега, – Имруулькайс все-таки заметил:
– Ну будет тебе дуться, Полдореа.
Нерегиль мрачно молчал, не меняя позы.
– Болтун и пропойца, – осуждающе пробормотал Митама и подставил морду солнцу.
Кот, потянувшись, раскинул лапы – тоже грелся.
– Ну а что я-ааа?.. – Кот зевнул и медленно, истомно опустил лапу на песок. – Я – джинн. Что с меня взять… Хочешь, новые стихи прочту, а, Полдореа?
И, не дожидаясь приглашения, начал декламировать, отмахивая ритм:
О, если б вы родным пересказать могли б,
Как на чужбине я, покинутый, погиб,
Как тяжко я страдал и мучился вдали
От дома своего и от родной земли!
На родине легко я умирал бы, зная,
Что неизбежно жизнь кончается земная,
Что даже из царей не вечен ни один,
И только смерть одна – всевластный властелин.
Но страшно погибать от грозного недуга,
Когда ни близких нет, ни преданного друга.
О, если бы, друзья, мне раньше встретить вас!
Тогда покинутым я не был бы сейчас…[9]
– Жулик! – презрительно отфыркнулся тигр. – Я это уже четыреста лет назад слышал. А то и пятьсот.
– Какие пятьсот! – обиделся Имруулькайс и перевернулся на живот. – Я кочевал с племенем гатафан четыреста семьдесят с небольшим лет назад! А ты говоришь – пятьсот! Кстати, в тот же год я написал прекрасные стихи о дожде…
– Имру, сделай одолжение, замолчи, пожалуйста, – подал наконец голос Тарег.
– Прости, не буду мешать тебе умирать от отчаяния.
– Я не умираю от отчаяния, – нерегиль поднял голову. – Я просто не знаю, что делать.
– Ну это поня-ааатно, – раззевавшись во всю пасть, сказал кот.
И снова завалился на спину.
Тарег смерил его злым взглядом:
– А ты, между прочим, мог бы мне все рассказать! Чего молчал? Или будешь врать, что тебе ничего не известно?!
Имруулькайс приоткрыл один глаз:
– Неизвестно? Мне? Да о Трех Сестрах все устали говорить еще добрую сотню лет назад, Тарег. Этим смертным ублюдкам еще повезло, что две другие сестрички держатся в тени, не выходя из Сумерек…
– Так почему ты молчал?!
– А ты меня спрашивал? – искренне удивился джинн.
Тарег снова уперся лбом в запястья.
– Эй, Полдореа, – неожиданно серьезно сказал Имруулькайс, садясь.
Кончик его хвоста дергался и прихлопывал по песку.
– Полдореа! – мявкнул джинн.
Тарег вскинул прищуренные, все еще злые глаза. Джинн поднял голову и тоже прищурился, топорща шерсть на худых лопатках и поигрывая хвостом:
– А вот здесь, Полдореа, ты действительно бессилен. Не задирайся с Аллат – не по тебе кусок, дружище. Людишки, конечно, почетно тебя титулуют Стражем Престола и все такое, но ты – всего лишь сумеречник. Аллат тебя сожрет и даже косточками не чихнет обратно. Это не тот оплевыш, что в того джунгара вселился. И не перекормленная змеюка, в собственной норе застревающая. Это богиня. Настоящая. Не ушлепок какой-нибудь, Полдореа, и не пресмыкающееся – богиня.
– Я знаю, – обреченно ответил Тарег.
– Очень хорошо, что знаешь, – медленно кивнул джинн. – Тот кот-вампир, с которым вы на западе грызлись, Тевильдо или как его там…
– Тевильдо… – мрачно подтвердил нерегиль.
– …так вот этот Тевильдо, который вас там порвал в мелкие клочья, он просто слепой котенок по сравнению с Аллат. И любой из ее сестричек.
– Я понял, – тихо ответил Тарег и отвернулся.
– Ты морду-то не вороти, Полдореа, – зеленые глаза Имруулькайса вспыхнули даже в ярком дневном свете. – Не вороти морду-то. Нет у тебя против нее дела. Ни единого повода нет у тебя, Тарег, чтобы бросить ей вызов. Эти смертные рукопомойники сами себе все устроили – и получили все, что заслужили, за свои художества. Им ведь всегда всего мало, Тарег. Им всегда очень хочется больше – власти и денег, денег и власти. Но тут они немного перебрали, мой друг. Увлеклись, соблазненные мнимой безнаказанностью. Манат, она, вообще, богиня воздаяния, но они об этом как-то забыли, п-подлое племя…
– Не распаляйся, Имру, – поморщился нерегиль.
– Я с ними провел тридцать с лишним лет, Полдореа, – зашипел джинн. – Тридцать с лишним лет, пока скрывался от одного здешнего… знакомого. Я их очень хорошо изучил. Это грязные твари, не знающие, что такое слово чести или слово правды. Они заслуживают власти такой, как Аллат.
– Власти злого духа не заслуживает никто, – твердо сказал Тарег, сжимая кулаки.
– Не хорохорься! – прикрикнул на него джинн. – Много ты знаешь о том, кто чего заслуживает! Тебе понравилось целовать туфлю владельца? Так он приедет завтра, налобызаешься вдоволь!
– Хватит, Имру, – тихо встрял Митама. – Оставь его в покое.
Тарег взялся обеими руками за уши и прикрыл глаза, словно пытаясь спрятаться от мира старым, испытанным детским способом.
– Я его не трогаю! – взвякнул не желающий униматься джинн.
Теперь он расхаживал взад и вперед, все так же дергая напряженным вытянутым хвостом.
– Я-то его не трогаю! А аждахак, между прочим, за этим аль-Амином так и ползет! Слышь, Полдореа? Ползет, говорю!
– Я знаю, – не поднимая головы, сквозь зубы проговорил Тарег.
– А ты ж у нас благоро-ооодный, – с издевкой протянул джинн. – Ты ж у нас кня-аазь, принц, понимаешь, Сумерек, ты ж защищать его кинешься. Правда, Полдореа? Че молчишь? Давай, скажи мне, что никто не заслуживает того, чтобы его жрал аждахак! Ну, че молчишь, Полдореа?