– Что вам подать? – вкрадчиво осведомился старик, искоса поглядывая на разулыбавшихся купцов.
Сухопарый и смуглый Рашид – тот самый, что начал возмущаться еще у ворот сада, – плюнул на землю.
– Эй, приятель, закрой чашку рукой – Всевышний сквозь ладонь не видит!.. – хохотали его товарищи, пихаясь локтями и похлопывая упрямца по плечу.
Из полосатых складок занавеса высунулось хорошенькое личико: девушка озорно улыбнулась, склонила головку, зазвенели монетки на налобной повязке.
– Вина неси! Барашка! Плов! Халву!.. – загомонили путешественники.
– Готовьте баню, – распорядился купец в пестрой одежде. – Эй, Рашид, ты и от бани откажешься из благочестия?
– Боюсь я, о Аби Ауф, – нахмурился Рашид, – что моя баня не будет походить на твою… Опасайся Всевышнего, сказано в хадисе, а то погибнешь. Я пойду под навес к слугам.
Личико скрылось за занавесом – и тут же высунулось другое: темнокожая девушка весело замотала кудряшками, засверкала зубами.
– Нубийка… – растянул морщины в сладкой улыбке старик-невольник. – Наши госпожи знают толк в красивых рабынях: недаром ибн Бутлан в своем трактате пишет, что нубийка из женщин-зинджей самая привлекательная и сладострастная…
Аби Ауф одобрительно хмыкнул. А Рашид плюнул еще раз, решительно развернулся и пошел обратно к пальмам, бормоча Открывающую суру Книги.
– Позволь мне проводить тебя, о господин, – спохватился старик.
И, поклонившись гостям, сказал:
– Пойду распоряжусь о еде и напитках, о почтеннейшие. А баня ждет вас – хаммам у нас с той стороны дома…
И, охая и придерживая поясницу, невольник засеменил вслед за стремительно удаляющимся Рашидом. Согнутая спина в рваном халате замелькала среди пальмовых стволов и быстро скрылась из виду.
…Прихватывая желтый жирный рис в горсть, Аби Ауф кормил с руки хохочущую, озорно откидывающуюся нубийку.
Отхлебнув из чашки, Маруф мрачно спросил:
– Что будем делать? Он к нам не присоединится, да проклянет его Всевышний! Ты говорил, что мы сумеем его подпоить, – и что? Как нам поступить дальше, о Аби Ауф?
С трудом оторвавшись от своего занятия – темнокожая хохотушка принялась вылизывать ему пальцы, – купец, наконец, отозвался:
– Грех и благочестие схожи, о Маруф: если человек предался пороку или аскетизму – пропал осел, прощай аркан.
И, приподнявшись на подушках, позвал:
– Эй, старик!..
Девчонка снова было приладилась полногубым ртом к его пальцам, но он отпихнул ее – не сейчас, мол.
Морщинистое смуглое лицо старого невольника сунулось между занавесями:
– Что прикажет господин?
– Когда наш друг уснет, залезешь к нему в седельную сумку, вытащишь письма и принесешь сюда. Потом положишь все обратно. Получишь за это полновесный дирхем.
Старик понимающе улыбнулся:
– Как прикажешь, господин. А вы будете, случаем, не из Мейнха?
– Мы из Ракки, – важно ответил третий купец, Хилаль ибн Мухаммад.
– Далекий же путь вы проделали, – понимающе покивал старик.
Приобнимая ластящуюся белокожую красотку – не иначе с северных границ, – Хилаль заметил:
– Говорят, эмир верующих задержится в Харате, а халиф – что солнце, о старик. Оно греет всех и всех дарит своими лучами.
– Иди уже, – отмахнулся от любопытствующего невольника Аби Ауф.
И поманил к себе нубийку.
Та пошла к нему на четвереньках, по-кошачьи выгибая спину и качая большим задом, обтянутым тонкими шальварами. Платье сползло на спину, груди призывно колыхались.
Тяжело дыша, Аби Ауф поднял к губам чашку. За этими разговорами он так и не успел ничего взять в рот – ни вина пригубить, ни плова попробовать.
Темная ручка метнулась с нечеловеческой быстротой, вино плеснуло – на колени, на ковер, на подушку, потекло вниз к локтю. Перехватившая запястье рука нубийки стала мокрой и скользкой – дерзкая девчонка окатила и его, и себя.
– Что ты делаешь, о скверная! – в ярости выкрикнул Аби Ауф.
В ответ девушка придвинулась совсем близко, так, что он ощущал тепло ее тела. Рядом под руками Хилаля постанывала белокожая: тот запустил ей руку под платье и сосал нижнюю губу.
С трудом оторвавшись от этого зрелища, Аби Ауф снова посмотрел на нубийку: та продолжала крепко сжимать запястье, бесстыдно улыбаясь. Он дернул руку, вино плеснуло снова.
– Ты не боишься, о купец? – засмеялась, показывая розовые десны, невольница. – Сейчас пост, ты не должен ничего вкушать до заката!
– Пусти! – строго приказал Аби Ауф – у себя дома он не позволял рабыням так своевольничать.
Пальчики медленно разжались.
– Смотри, – щурясь и ласково улыбаясь, протянула девушка. – Если ты обманешь Всевышнего, Он обманет тебя: Творец ревнив и ждет, не прощая…
Аби Ауф отхлебнул вина и смерил ее взглядом:
– А ты кто такая, чтобы учить меня богословию?
Девушка звонко рассмеялась, зазвенев монистом:
– Я – пери по имени Судабэ, о ашшарит! Я дева паирика, я дарю людям наслаждение!
Аби Ауф расхохотался следом:
– Воистину, это так! Ты пери, о девушка, и я не видел пери обольстительнее тебя!
И, отхлебнув снова, сказал:
– Иди ко мне, о Судабэ…
И, облизнув губы, протянул к ней руку. Хилаль и Маруф уже ушли внутрь дома и, судя по вскрикам и стонам, занимались делом. На айване остались лишь они вдвоем.
Нубийка томно улыбнулась и, приподнявшись на коленях, принялась развязывать шнурок своих шальвар. Застонав от нетерпения, Аби Ауф сгреб ее в охапку и хотел уже повалить на спину, как вдруг услышал новый женский голос. Голос мурлыкнул на фарси:
– Ну что тут у тебя, Судабэ?
Обернувшись, купец увидел высокую женскую фигуру. Свет и тень качнулись с отражениями пальмовых листьев на занавесях, и женщина подошла чуть ближе. Ее окутывало что-то прозрачное, похожее на золотистое покрывало. Нубийка легонько отстранилась и поднялась на ноги:
– Он ваш, моя госпожа.
Разинув рот, Аби Ауф смотрел на приближающуюся фигуру в золотом ореоле. Женщину обвивало не покрывало. Она плыла над досками пола, укрытая лишь водопадом золотых волос. Совершенно обнаженная.
Когда она опустилась перед ним на колени и положила руки на плечи, человек попытался что-то выговорить. Тонкий длинный палец запечатал ему губы:
– Зачем это нам?.. – показывая острые клыки, улыбнулась пери.
И, довольно вздохнув, взяла человека за голову и придвинулась к его рту, жадно раскрывая свой.
Поцелуй длился долго – человек быстро перестал стонать и извиваться. Тело отдавало жизненные соки медленно, постепенно скукоживаясь под одеждой, словно из него выпускали воздух. Пери любила ашшаритов – за полнокровность. И за жизнелюбие – в них дух бил ключом. Они с сестрой даже поспорили за этого гостя – в конце концов, троих человек никак нельзя разделить пополам.
Когда агония прекратилась, она отлепилась ото рта высохшего, похожего на выпотрошенную куклу скелета. И отпустила морщинистую голову с выпученными глазами и оскаленным ртом.
Тело купца повалилось на пол с глухим стуком и тут же рассыпалось на мелкие, покрытые обрывками кожи кости.
Поднявшись на ноги, пери разочарованно поворошила ворох костей и тряпок:
– Трухлявы нынешние люди, Судабэ… В прошлые времена, залучив к себе парса, я питалась им неделю. А когда нам однажды попался ансар – мммм… Я неделю его соблазняла, Судабэ, – неделю! На пару с сестрой!
Девушка ахнула, подпирая ручкой щеку:
– Неделю?.. Ах, госпожа, я даже представить себе такого не могу!
Пери, встряхивая золотыми волосами, мечтательно улыбнулась, щурясь сладостным воспоминаниям:
– Да-аа… Было время. И нам хватило его надолго, Судабэ, – а ведь мы брали его в постель, мммм…
– Ах, – покачала головой невольница. – Где ж теперь такого взять…
– Измельчал людской род, – кивнула головой пери.
Полосатые занавеси колыхнулись, и между полотнищами просунулась смуглая голова старика:
– Что прикажешь делать с телами, госпожа?
Пери пожала плечами:
– А что можно сделать с этой трухой? Удобри ей кинзу. А тех двоих отдай молодым пальмам у северной стены – хотя какой от них может быть прок – не представляю. Куда катится мир?..
…Поднимаясь после последнего раката молитвы – в Рамазза он всегда совершал намаз в четыре поклона, – Рашид вдруг увидел, что слева от него, прямо в нескольких шагах от молитвенного коврика, стоит девушка. Над пальмами занимался ветреный рассвет, по утоптанной глине площадки перед коновязью пролетали листья и соломины. Зевая и потягиваясь, сонные слуги плескали в лицо водой из умывального таза. На девушку – а она стояла не просто с открытым лицом, а вообще без покрывала, только в легкой шальке на плечах – никто не оборачивался.
Рашид сморгнул и решил, что от свиста в ушах и пыли люди сходят с ума и не видят явного.
– Твои друзья, о купец, решили задержаться на пару дней, – мурлыкнула девица, щуря густо подведенные глаза.
– Тьфу на тебя, о скверная, о дочь греха, прикройся, – закрываясь рукавом и отворачиваясь, буркнул Рашид. – И эти сыны блуда мне не друзья. Мы просто ехали вместе от Маджерита. К тому же я никакой не купец, а вовсе даже и посыльный. Прикройся, говорю, смотреть стыдно!..
– Прощай, человек, – мурлыкнули снова.
Когда Рашид с опаской опустил рукав – из-за этого ветра он не услышал удаляющихся шагов и на всякий случай выждал подольше – рядом с его молитвенным ковриком уже никого не было.
– Эй, Рейхан! – окликнул он раба. – Седлай Короткохвостого, мы трогаемся.
– Да, го-оо-уааа-ссподин, – зверски зевая, откликнулся зиндж. – А попутчиков наших что, не будем жда-ааа-уать?
– Шайтан им попутчик, – твердо ответил Рашид.
И принялся бережно сворачивать молитвенный коврик.
Харат, два дня спустя
В черепичную крышу галереи лупил дождь. В водостоках булькало, пустая базарная площадь медленно превращалась в топкие плавни: покосившиеся навесы, подобные остовам сожженных кораблей, утопали в жидкой грязи, тяжело хлопали сорванные ветром тенты, в ширящихся лужах пускались в плавание пустые корзины.