Тарег, улыбаясь, надел кольцо обратно на палец и тоже встал.
– Эй, а я? – заскулил Митама, поднимаясь на короткие передние лапки.
– Нет, дружище, – покачал головой нерегиль. – Тебя я туда не возьму. Присмотри за ним, Имру…
– Эй, – насторожился джинн, – ты что это, приятель? Никак прощаешься?..
Тарег лишь фыркнул, поправляя рукава фараджийи и одергивая ее у пояса.
– Все, я пошел, – и поднял ладонь в прощальном жесте. Кот подошел к самым его ногам и задрал голову:
– Слышь чего, Полдореа… Ты это… Будь осторожен. Обещаешь? Чего ты смеешься на меня, чего ухмыляешься, кокосина твердолобая!.. Обещаешь?..
– Обещаю, обещаю… – засмеялся Тарег.
И вышел с террасы.
Харат, дворец наместника, некоторое время спустя
Над садом взлетела ханьская потешная ракета. Хохоча и сбиваясь в стайку, девушки прикрывали лица длинными рукавами. В свете ламп и свечей, расставленных по бортикам прудов и на лестницах, блестела вышивка на кафтанах, колыхались, брызгая искрами, серьги в ушах, сверкали бриллиантики в брошах на чалмах. Переодетые юношами невольницы качали бедрами, оттопыривали задки, щурили подведенные басмой глаза. Кто-то уже начал перемигиваться с евнухами, из которых только Кавсар сидел с кислой миной, отпивая глоток за глотком из большой чаши.
На коленях у аль-Амина, лицом к нему, сидела молоденькая рабыня: худоватая, с острым большеротым личиком и бледной кожей. Девушка перебирала волосы халифа, спадавшие роскошными подвитыми кудрями из-под великолепной чалмы. Аль-Амин хихикал в ответ на ее щекотку, а девушка вдруг склонилась к его уху, прилипая к груди всем тощеньким телом. Ладонь халифа сползла на ее зад, едва прикрытый прозрачными шальварами с широким золотым поясом. Кафтан он с нее уже снял, и теперь грудки невольницы прикрывал лишь тонкий шелк рубашки. Аль-Амин сдвинул ткань и прихватил губами остро торчащий сосок. Кабиха истомно застонала.
Неожиданно девушка оторвалась от халифа, отстраняясь на длину вытянутых рук. Запрокинув голову в тяжелой мужской чалме, она звонко расхохоталась. И принялась медленно, выгибая спину, подниматься и опускаться на бедрах аль-Амина. Тот с силой прижал ее зад к себе, растопыривая ладонь. Девчонка снова застонала – и принялась мелко, как будто клюясь, целоваться:
– Ты позволишь мне быть твоим голубком, о повелитель?.. – с трудом выдохнула она сквозь влажные накрашенные губы.
– Давай, давай, быстрее… – тяжело дыша, шептал Мухаммад. – Сегодня ночью я попробую, так ли ты там узка, как мне обещали…
И, прихватив невольницу за затылок, принялся сосать ей язык. Она вскрикивала на ширазский манер, извиваясь всем телом. И вдруг снова вырвалась и откинулась:
– Но только если ты сдержишь обещание, о мой халиф!..
И снова захохотала. Аль-Амин, стискивая ей ягодицы, застонал сквозь зубы и, блаженно выдыхая, ослабил хватку:
– Все, что ты скажешь, моя уродливая детка…
Невольницу звали Кабиха, и женщины харима, поначалу смеявшиеся над некрасивой тощей стервозиной, теперь предпочитали задабривать ее подарками. Халиф обратил внимание на страшненькую подавальщицу из новомодных гуламийат еще до злосчастной охоты под аль-Мадаином. А уж после того, как эмир верующих оправился от падения с коня, все закрутилось вовсе не на шутку.
Кабиха льнула к нему, как шкурка змеи, и аль-Амин, поначалу лишь пощипывавший невольницу за зад, уже третий день не отпускал ее от себя, тиская при каждом удобном случае. Комнатные рабыни передавали, что уродина, мало того что кобенится и капризничает, так еще и не допускает эмира верующих до себя: как дойдет до дела, так вырывается и сбегает, и халиф, распаленный и яростный, отводит душу с евнухами. Еще рассказывали – но шепотом, и шепотом очень, очень тихим, – что девчонка пролезла в любимицы не без помощи магии: вроде как неделю назад у нее появилось колечко с пиритом, а этот камень, как известно, привлекает к своему носителю взгляды и вызывает неодолимое притяжение. Но достоверно все знали лишь одно: Кавсар забыт, теперь всем крутит Кабиха, вот так вот.
К тому же сейчас на пальцах девки брякало столько перстней, что и не вдруг сосчитаешь. А на большом пальце правой руки красовался огромный, редкостного зеленого отлива рубин в золотой оправе. Рабыни шептались, что его торжественно преподнес не кто-нибудь, а главный евнух, устад Бишр. Уж если смотритель харима носит подарки этой козе – что ж, значит, власть ее над эмиром верующих укрепилась, как стена дозорной крепости…
Меж тем девчонка, поводя бедрами, поднялась на ноги и пересела на соседнюю с аль-Амином подушку. Щуря глазенки, принялась поправлять ворот рубашки и размазанную вокруг губ помаду. Остренькое личико светилось неприкрытым торжеством.
– Вина мне! – нетвердо махнул рукой халиф.
Кравчий уже наклонил над его чашкой кувшин, как из-за стриженой стены самшитов донесся голос хаджиба:
– О мой халиф! Тарик здесь и ждет распоряжений!
– Наливай! – гаркнул аль-Амин кравчему.
Хаджиб, бедняга, маялся за самшитами: приличия не дозволяли ему войти в сад, где наслаждался прохладой харим. Зайти в такой сад – все равно, что подняться ночью на крышу, где отдыхает с женщинами хозяин дома.
Аль-Амин отхлебнул и посмотрел на вдевающуюся в кафтан Кабиху – она как раз томными, неспешными движениями просовывала ладони в рукава.
– Вот видишь, – усмехнулся он над краем пиалы, – я держу мои обещания, о девушка.
В ответ Кабиха скользнула к нему, прижалась всем телом и жалобно протянула:
– Я его бою-уусь, о повелитель…
– Не бойся, – погладил ее по худой спине аль-Амин – и задержал руку, считая ребрышки.
Кабиха задвигала лопатками, хихикая от щекотки.
– Не бойся, – повторил халиф. – Я имею над ним полную власть…
– А это правда, что он не может лгать тебе, о господин? – мурлыкнула Кабиха, ластясь и просовывая руку ему под локоть.
– Правда, – важно кивнул аль-Амин. – Сейчас ты это сама увидишь.
И громко крикнул:
– Пусть нерегиль войдет!
Аль-Амин выпрямился на подушках, наблюдая, как быстро приближается высокая черная тень. Ага, на этот раз ты надел умейядские придворные цвета, старый хитрый кот, видать, пошла тебе впрок наука…
Наблюдая за идущим Тариком, женщины и евнухи перешептывались и толкались локтями. Самые сообразительные уже пересаживались поближе, чтобы не пропустить ни слова из обещающей быть любопытной беседы.
В пяти шагах самийа остановился и склонился в полном церемониальном поклоне.
– Поднимись, – благосклонно махнул рукой аль-Амин.
И подмигнул Кабихе, все так же испуганно цеплявшейся за локоть, – мол, видишь, как я с ним управляюсь?
– Ну-ка, скажи мне, нерегиль, – без промедления приступил к делу Мухаммад, – это правда, что из пустыни в город меня перенесли джинны?
– Да, мой повелитель, – бесцветным голосом отозвался самийа, не поднимая глаз от травы у своих колен.
Кругом заахали и заохали.
– Я знаю, что джинны сделали это по твоей просьбе, нерегиль. Именно поэтому я избавил тебя от справедливого наказания, полагающегося за… словом, ты понял, за что.
– Да, мой халиф.
Кабиха ахнула и всплеснула руками. И снова оплелась вокруг локтя халифа. Аль-Амин подмигнул невольнице – сейчас, мол, не такое услышишь.
– А правда, что меня в развалинах преследовал змей-аждахак?
– Да, мой халиф.
Послышались возгласы изумления и шепотки.
– А что ему от меня надо? – заваливаясь вместе в Кабихой на подушки и подставляя пиалу кравчему, поинтересовался аль-Амин.
– Здравый смысл, как я понимаю, – очень тихо сказал нерегиль.
И сухо кашлянул.
Аль-Амин резко поднялся и оттолкнул невольницу, плеснув вином:
– Ну-ка объяснись. Что это значит – ему нужен мой здравый смысл?
– В развалинах Касифийа есть барельеф, изображающий царя Заххака, – все так же тихо проговорил самийа. – Царя, в которого, по парсидским легендам, вселился аждахак.
– Ну и что же? – нахмурился аль-Амин.
– Его изображали как человека, из плечей которого растут две змеи.
– Ты забыл, чем кончилась наша беседа у арки? Опять морочишь мне голову? – начиная закипать, прошипел халиф.
Нерегиль невозмутимо продолжил:
– По легенде, эти змеи кусали царя, и, чтобы избегнуть мучений, он приказывал каждый день скармливать им мозг двоих юношей.
– А при чем тут я? – рявкнул, перестав сдерживаться, аль-Амин.
– Аждахак питается страхом человека. И его злобой. Когда страх и злоба овладевают человеком полностью, аждахак вселяется в него. И начинает пожирать людей вокруг.
Кабиха тихо ойкнула, прикрывая ладошкой рот. Крупный рубин вспыхнул кровавой каплей. Вокруг тоже ойкали. От злости аль-Амин выплеснул из чашки остатки вина и мрачно спросил:
– Так ты что же, думаешь, что я превращусь в этого… как его… Заххака? Ты что, рехнулся?
– Я полагаю, что твоему разуму грозит опасность, повелитель.
– И что мне делать, чтобы меня не сожрал змей?!
– Не бояться.
– Что?!
– Не бояться.
С досады аль-Амин аж плюнул. Кабиха хихикнула. А следом захихикали остальные: страх отпускал, и люди отводили душу, посмеиваясь над тем, что их только что напугало. Присоединяясь к общим смешкам, халиф фыркнул:
– Ну спасибо за совет, нерегиль! Раз ты так говоришь, я больше не буду бояться старой парсидской сказки! Я – предстоятель общины верующих! Потомок Пророка! Мне не страшны языческие легенды!
Послышались одобрительные восклицания – все благословляли имя Али и проводили ладонями по лицам.
Кравчий опять налил халифу вина.
– Ну ладно, – снова устраиваясь на подушках и приобнимая девицу, сказал аль-Амин. – Ну-ка, скажи: кого из нас ты предпочел бы видеть халифом – моего брата или меня?
Смешки разом стихли, словно их срезало. Аль-Амин невозмутимо прихлебнул из чашки. Нерегиль вздохнул, потрогал горло. Но все-таки сказал:
– Тебя, повелитель.
– Почему? – ядовито улыбаясь, поинтересовался халиф.