– Велел одну из тех девчонок в ас-Сурайа привезти, – отсмеявшись, покивал халиф сам себе. – Понравилась, хочу ей сегодня ночью заняться!
– Небо в помощь! – фыркнула Юмагас. – Только не загонись насмерть, Мухаммад. Завтра ж на охоту!
– Помню-помню, – покивал аль-Амин, поправляя куфию. – На рассвете увидимся, прикажи оседлать аш-Шабака, хорошо?
Юмагас улыбнулась и кивнула.
Глядя удаляющемуся халифу в спину, она стиснула зубы и попыталась понять: почему на душе так погано, словно туда пес нассал? Шлюшкой больше, шлюшкой меньше – но почему так тревожно?
– Цзо, – обернулась она к ханьцу.
Для второго зрения высохший низкорослый евнух выглядел куда как элегантнее: крупный рыже-серый лис степенно прихлебывал чаек из фарфоровой чашки.
– Посторожи у его комнаты, Цзо, – с поклоном попросила Юмагас. – Что-то мне неспокойно…
Лис крался вдоль ограды – то замирая с поднятой лапой, то снова приникая брюхом к самой траве.
Человек, оседлавший ветку абрикосового дерева, внимательно следил за оборотнем. Немногие бы заметили неслышную рыжую тень, разве что белый кончик хвоста бы мелькнул. Но человек видел и слышал все. В его родной провинции Хэнань на лис-оборотней охотились – а Фан Цзы был из семьи потомственных охотников. Когда лиса оказалась на расстоянии выстрела, он поднес к губам полую бамбуковую трубку и дунул в нее.
Короткая стрела ударила прямо в горло оборотня и сбила его с ног. Лис умер на месте.
Фан Цзы легко спрыгнул с дерева, подошел к мертвецу и выдернул оружие из шеи. Из раны прыснула густая красная струйка и потекла по рыжему меху.
Охотник быстро зашагал в глубину сада, к золотившемуся светом ламп павильону. На ступенях стоял человек, темной тенью вырисовываясь на фоне алого занавеса.
– Дело сделано, – поклонился охотник.
Человек молча бросил ему сверток с золотом и, нагнувшись, вошел под прозрачный, бросающий кровавый отсвет полог.
– Сулайман ибн Али! – раздались веселые голоса. – Что нового скажешь?
– Говорят, из зверинца в квартале аль-Карх сбежал тигр! – замахал руками вошедший. – О мой халиф! Тигр! Когда еще нам представится возможность поохотиться на тигра! Говорят, его видели рядом с каналом Нахраван! Не подерет ли рабочих?
Голос аль-Амина ответил:
– Тигр, о Сулайман?! Что ж ты молчал! Али, друг мой, ты слышишь, что говорит твой сын? Я привезу во дворец тигровую шкуру!
– О мой повелитель! – захихикало и закричало множество голосов. – Великая госпожа будет гневаться, узнав, что ты выехал охотиться ночью и без нее!
Аль-Амин ответил что-то тихое и неразборчивое – но такое, от чего все покатились со смеху.
И халиф прокричал:
– Скорее! Седлать коней! Иначе нас опередят ловцы и прочая чернь, промышляющая мехом! Ночная охота на тигра – воистину я не слышал ни о чем подобном!
Утро
Юмагас проснулась разом – и поняла, что кричит. Тело покрывала ледяная испарина, ноги мерзли.
– Это не сон, – прошептала она.
…на берегу канала плескались ветвями ивы – шелестели, шелестели, трепетали листочками.
Ночной ветер качал сотни, сотни тоненьких прутиков, метущих траву, хлещущих по глазам.
Аль-Амин, наставив копье, пятился сквозь шелестящий плакучий занавес. Один. Только ивы и плеск Тиджра – ни единого человеческого звука, словно он остался один на этой земле.
Куфию унес ветер, лоб взмок от пота. Закричать он боялся. Не из-за тигра. Спину холодил ветер с реки.
Халиф пятился сквозь расступающиеся ветви – наружу, наружу. Глотнуть воздуха.
Запнулся о корень – и упал навзничь. Без звука, без крика. Закоченевшие пальцы разжались, копье выпало. Мухаммад попытался приподняться. Оказалось, он дрожит всем телом – даже локти трясло.
Узкая бугристая морда раздвинула ветви. С мгновение человек и аждахак смотрели друг другу в глаза. Аль-Амин попытался призвать Имя Всевышнего, но горло сдавило и не отпускало. От страха он не чувствовал даже кончиков пальцев.
Халиф захрипел. Язык не слушался.
Дракон склонил голову набок, приоткрыл пасть и нежно, осторожно прихватил шею человека. Аль-Амин раскрыл рот, шумно выдохнул – и закатил глаза.
Аждахак разжал челюсти, тело тяжело бухнулось о землю.
Через мгновение все стало как прежде: ночь, плеск реки, шелест ив – и потерявшийся, всеми покинутый человек на берегу. Аль-Амин лежал, раскинув руки и ноги, и из раскрытого рта сочилась струйка слюны.
…Юмагас сжала зубы – чтоб не стучали.
И тихо сказала испуганным служанкам:
– Нам нужно бежать из города.
И тут же поняла – поздно.
Не успеем.
Ответом на ее мысли стал удар, выбивший засов на Золотых воротах: деревянные створки разлетелись в стороны и треснулись о беленую стену. Посыпалась штукатурка.
Со звоном кольчуг во двор ворвались вооруженные люди. Мужской голос отлаивал команды:
– Приказ эмира верующих! Обыскать террасы! Выставить стражу на стены! Всех хватать, связывать и волочь сюда!
– Не выходите наружу, – коротко приказала она схватившимся за оружие девушкам. – Цэцэг, иди к Алтане, сидите с Мусой. Если проснется, укачайте.
А потом поднялась, откинула занавеску и вышла наружу.
Все как она и думала: во дворе плотными рядами стояли кольчужные гулямы при копьях и мечах, высоко рвалось пламя факелов, красные отблески гуляли по навершиям шлемов. Каиды размахивали руками, звенящие тени с факелами бежали вверх по лестницам в сады.
Кто-то увидел на ступенях тень в белой длинной рубахе, на мгновение замер – и крикнул, показывая пальцем.
Команды стихли, рука показывающего опустилась, к Юмагас стали поворачиваться. Каиды недовольно морщились и смигивали – она стояла в темноте, а их слепили факелы.
– Как вы смеете врываться в харим? – крикнула ханша. – Кто дал вам право взломать Золотые ворота? Это святотатство! На рассвете вас будут развешивать на столбах вдоль каналов!
Тишина во дворике теперь нарушалась лишь треском факелов, скрипом кожи и звяканьем кольчужных колец. Люди недоуменно переглядывались.
– Вон отсюда! – рявкнула Юмагас.
Они зашевелились, затоптались, но было поздно.
Ей ответил негромкий старческий голос:
– Великая госпожа почтила нас своим присутствием!.. Кланяйтесь Великой госпоже!
Через толпу становящихся на колени гулямов неспешно шел сухонький высокий старик с длинной, рыжей от хны бородой.
Иса ибн Махан подошел к самым ступеням и, поглаживая бороду, посмотрел вверх. Губы вазира барида растягивала широкая, совсем не почтительная улыбка.
Юмагас сглотнула, выпрямилась и вздернула подбородок:
– Как это понимать, о Абу Али?
Начальник тайной стражи потеребил кончик бороды и ответил:
– Этой ночью во время охоты эмир верующих отбился от свиты, потерял коня и неудачно упал, потянув спину. Но не изволь беспокоиться, о госпожа, им уже занимаются присланные мной лекари.
Ханша молчала.
Иса ибн Махан улыбнулся еще шире и продолжил:
– Кроме того, весь дворец взбудоражен известием о страшном происшествии, моя госпожа. У стены сада при Длинных прудах убит зловредный оборотень.
Старик с удовольствием проследил, как сжались ее пальцы на вороте рубашки. И с наслаждением выговорил:
– Оказывается, о великая госпожа, он проживал во дворце – кто бы мог подумать! – в облике твоего евнуха-ханьца! Эмир верующих крайне обеспокоен таким поворотом дел. Он приказал мне провести доскональное расследование. К полудню, велел наш халиф, головы виновных должны быть выставлены на пиках над воротами Баб-аз-Захаба!
– О каких виновных ты говоришь, о Абу Али? – ледяным голосом осведомилась Юмагас.
– О виновных в деле укрывательства зловредного оборотня, – расплылся в улыбке вазир барида. – Кроме того, ко мне поступили сведения, что этот евнух опаивал нашего повелителя зельями. Говорят, их подавали под видом чая!
На лестницах в сад послышались топот и крики: гулямы волокли спутанных, упирающихся женщин и евнухов.
– Мы допросим негодных рабов, – показал желтые стертые зубы Иса ибн Махан. – И найдем преступников!
– Госпожа! Госпожа! Вступись за нас, мы ни в чем не виноваты! – голосили люди, которых гнали вдоль ступеней прочь со двора.
Рабыни плакали и пытались спрятать голые лица, закрываясь плечами и связанными запястьями. Гулямы свистели, хохотали и дергали за веревку, связывавшую шеи несчастных.
– Госпожа! Госпожа! Мы ни в чем не виноваты! Госпожа!
Иса ибн Махан стоял и смотрел, широко улыбаясь.
Когда скорбная вереница арестованных скрылась в воротах, он тихо, уже без улыбки сказал:
– Пятерых сумеречников хурса мы также взяли под стражу и крепко заперли, моя госпожа. Возможно, их жизни пощадят. Сумеречники славятся своей верностью. Не думаю, что они замешаны в столь скверном деле.
Юмагас молчала.
– Мы оставим при тебе доверенных невольниц, женщина, – наконец жестко сказал вазир. – Всех шестерых. Во всяком случае, пока оставим. Остальные будут казнены. Такова воля эмира верующих. Халиф велел тебе присутствовать при казнях. Они будут совершаться на площади Рынка Прядильщиков. Мои воины придут за тобой ближе к полудню – чтобы отвести к воротам Баб-аз-Захаба. Оттуда эмир верующих будет наблюдать за совершением справедливого возмездия.
Юмагас молчала.
– Да поможет тебе Всевышний, о женщина, – прищурился Иса ибн Махан. – Если наш повелитель прикажет, чтобы твоя голова оказалась на пике рядом с головами негодных рабов, – что я смогу поделать? Очень многое говорит против тебя, очень многое!.. Законы аш-Шарийа сурово наказывают за злое колдовство!
Ханша спокойно смотрела на ухмыляющегося старика.
Вдруг за ее спиной послышались отчаянные перешептывания, писк – и радостное шлепанье ладошек по мрамору. И всегдашнее восторженное «аааааа!», с которым Муса ползал, исследуя комнаты.
– Госпожа! Он проснулся и разгулялся! Плакал, и вот мы… – Выскочившая вслед за малышом Цэцэг увидела вазира, молча глядящих воинов – и осеклась.