– Кто нас нанимает? – следуя обычаю, спросил лаонец.
– Вот это золото, – так же привычно ответил Бехзад.
И сделал своим знак трогаться.
Имея дело с аль-самийа, в одном можно быть уверенным точно: даже заплатив вперед, ты знал – тебя не обманут. Сумеречники умели держать слово. Убивать, впрочем, они умели еще лучше.
Проследив, как скрылся за поворотом улицы последний гнедой коняга с сумеречником в седле, Бехзад облегченно вытер пот со лба.
Длинная тень башенки справа от него почти сливалась с сиреневой густотой улицы. Касифийа погружалась в сумерки, как лежащий на глубине затонувший корабль: его видно при солнце, но не различить в вечернем свете.
– Что встали, о незаконнорожденные?
Услышав этот голос, Бехзад едва не свалился с седла.
Обернувшись, он трижды помянул дивов: на месте старого раба в драном, черном под мышками халате он увидел дядюшку Садуна. В своей всегдашней джуббе цвета меда, перепоясанном веревочным поясом кафтане и высоких сандалиях. Лекарь недовольно кривил губы и прятал в рукав какой-то кругляшик, по виду из серебра.
– Тьфу, дядюшка, зачем вы так со мной? – жалобно протянул Бехзад и почтительно полез с седла, чтобы уступить старшему свою кобылу.
– Сиди, – милостиво кивнул Садун. – Я поеду на муле.
Айяры крутили головами и пытались незаметно залезть за ворот рубахи – потрогать амулет от сглаза.
– А чем мы с парнями вам не сгодились? – проворчал Бехзад, подкручивая ус. – Полторы тысячи ашрафи лишними не бывают, дядюшка, откуда такая щедрость?
– Испытанный див лучше неиспытанного человека, – прокряхтел Садун, с сопением вдевая ногу в широкое деревянное стремя.
Подниматься в седло с каждым годом становилось для него все более тяжким испытанием.
– Это мы-то неиспытанные люди? – решил возмутиться Джамшид. – Да за эти деньги…
– Кстати, о деньгах, – отдышавшись от усилий, обернулся к нему с седла лекарь. – Ты с Амром полежишь в холмах у дороги, посмотришь, как там и что они сделают. Потом со всей мочи поскачешь в Харат к начальнику гарнизона. И скажешь, что охотился с братом в окрестностях аль-Мадаина и увидел дым у большого тракта. Подкрались вы поближе и увидели, как богомерзкие кафиры-сумеречники напали на воинов эмира верующих, пограбили караван, а что не пограбили – попалили. Скажешь, что те сумеречники взяли большие деньги, мол, ты сам видел, как они золотые монеты считали. Смотри, чтобы эти дети шайтана тебя не заметили…
– Мы с Джамшидом будем юрки и неприметны, как ящерицы! – надулся бедуин.
Подумав еще немного, харранец обернулся к двум другим айярам:
– Эй, Бахадур!
– Да, сейид!
– Лайс!
– Да, господин!
– Переоденетесь нищими, сядете у ворот садов к северу и к югу по дороге. Погоня пойдет в обе стороны от места боя, и вы укажете воинам, куда направились сумеречники. С дороги им не свернуть, колодцы есть только при садах…
– Да, сейид.
Оба айяра тут же подняли коней в рысь и, обогнав остальных, быстро скрылись из виду.
– А если конвой уже стал на ночлег в одном из таких мест? – нахмурился Бехзад.
Покачивавшийся в седле мула лекарь не обернулся к нему. Но ответил:
– Сразу видно, что ты не знаешь, что такое долг, племянничек. Это люди халифа, Бехзад, им приказано прибыть в Харат как можно скорее. Они не станут прохлаждаться с вином и рабынями, имея на руках фирман эмира верующих. Бери с них пример, племянник. Наша госпожа любит только тех, кто ей предан.
Лекарь обернулся. В сумерках молодому парсу показалось, что в глазах у дяди переливается какой-то нехороший, зеленоватый, как спина навозной мухи, огонек.
Пробормотав про себя молитву Зеленому Хызру, Бехзад решил больше не думать об этом деле.
Люди, когда сидят в засаде, всегда выдают себя. Во всяком случае, выдают сумеречному слуху и сумеречному зрению. Смертные сопят, чешутся, скрипят кожей, звенят вооружением, потягиваются, зевают, шепчутся, пихаются, бурчат животами, пускают ветры. Отряд людей слышно за лигу – если, конечно, вокруг тихо.
А сумеречников в засаде – не слышно. Потому что ис ши сидят неподвижно. Или лежат неподвижно. Ис ши терпеливо ждут. И никогда не шумят.
В густой темноте – ни звезд, ни луны, ночное небо затянули тучи – торговый тракт белел разбитыми колеями и пыльными наносами. Ветер с шорохом носил спутанные в клубки травы, сдувал со склона холма пыль. Безжизненная пустыня молчала, даже шакалы не кричали.
Поэтому негромкие голоса, стук копыт, шарканье шагов, скрип и звяканье оружия и сбруи лаонцы услышали еще до того, как из-за холма показались огни факелов.
– Их действительно не больше двух дюжин, – удивленно прошептал Сенах Птичка. – Странно, обычно айсены всегда врут насчет численности отряда…
– Они не должны разбежаться, – тихо приказал Амаргин, пробуя пальцем тетиву.
– Да, господин, – так же тихо прошелестело в ответ.
Заскрипело дерево натягиваемых луков.
У Аирмед с меткостью всегда было неважно, поэтому гвардеец опрокинулся с коня со стрелой в бедре, а не в шее. Лошадь вскинулась и замолотила копытами, ее ржание потонуло в общем крике и гаме.
Айсены падали и соскакивали с лошадей, хорошо слышались вопли – «аль-самийа, аль-самийа!». Ну еще бы, кто же еще может прицельно стрелять в темноте…
С шелестом свистнуло – Сенах отпустил стрелу, тут же наложил другую, хмурясь, заметил:
– Кто-то успел залечь…
Свистнуло снова – и на бок опрокинулась лошадь. Жалобно визжа, она взбрыкивала и пыталась подняться, под ней истошно орали и хрипели придавленные тяжеленной тушей люди.
– В мечи, – холодно скомандовал Амаргин.
Среди стылых, серых теней на земле ярко переливались ореолы уцелевших: шестеро, нет, семеро – кто-то прятался за трупом вьючного мула.
Когда сумеречник бежит, его тоже почти не слышно. И очень плохо видно в темноте – в особенности если на голове капюшон, а лицо вымазано пылью. К тому же не все факелы погасли, а, глядя из света во тьму, и вовсе ничего не разглядишь.
Люди, кстати, оказались опытными – вскочили, даже не пытаясь отсидеться. Видимо, знали про второе зрение. Сенах с Киараном не стали размениваться на честный бой – подкрались со спины и прыгнули с ножами на плечи. Но Амаргин решил, что вежливость есть вежливость, и подошел открыто. Правда, потом пожалел: от окованного железом края гвардейского щита на клинке осталась пара щербин. Кольчуга на противнике оказалась неплохая, рассечь с ходу не получилось, пришлось бить острием, меч застрял в ребрах и железных кольцах доспеха – быстро выдернуть не вышло. Поэтому подскочившего со спины айсена подсек зятек, недовольно ворча насчет чьих-то благородных замашек.
Амаргин пнул в плечо обмякшего человека, и тот тяжело обвалился на бок. В песке, чадя, умирало пламя факела. Над дорогой снова смыкались тишина и ночь.
– Все?
Заклинательница стояла чуть поодаль, чуть отведя в сторону меч. И прислушивалась.
– Все? – строго повторил Амаргин.
Женщина обернулась и молча покачала головой.
Лаонец кивнул Киарану – иди, мол, посмотри, что там у твоей жены. Впрочем, прислушавшись, он и сам все понял. За тушей мертвого мула, под нависающей корзиной с поклажей, кто-то сжался и жалобно, тихонько всхлипывал. Айсены не зря говорили про малолеток в обслуге.
– Я… не могу, – громко сглотнув, сказала Аирмед. – Мне… нельзя.
– Стой здесь, – спокойно отозвался Киаран и обошел труп лежавшей на боку скотины.
Прятавшийся за мертвым мулом мальчишка увидел его и закричал – по-айсенски. «Алла, алла!» – видимо, звал на помощь своего бога.
– Шшшш… – успокаивающе поднял ладонь Киаран, наклоняясь. – Тихо-тихо-тихо…
Мальчишка поперхнулся криком и замолчал. Лаонец ударил.
– Теперь все, – тихо сказал Киаран, распрямляясь.
В глухой ночной черноте удары копыт казались глуше, словно мрак подбил дорогу войлоком. Где-то позади, в паре лиг за спиной, поднимался дым громадного кострища. Непроглядное небо застелили облака, отсветы огня давно исчезли с горизонта. Там, далеко, на следы недавнего побоища опускалась тихая тьма.
– Впереди сад за стеной, – тихо предупредил Сенах Птичка. – Что скажешь, господин?
И придержал коня. Животное поводило зеркальными от пота боками, в легких у него посвистывало. С мундштука белыми хлопьями капала пена.
– Нам нужно напоить лошадей и дать им роздых, – кивая хохолком волос на макушке, добавил Птичка. – Что делать? Отвести им глаза или…
– А вот «или» я бы в любом случае отложила до утра, – пожала плечами Амина.
– Да ты никак рехнулась, сестричка, – одернул ее Амаргин.
Сестричка в последнее время и впрямь словно потеряла голову.
– А что такого?!
– Ты собираешься убить тех, кто оказал тебе гостеприимство? Тех, кто дал хлеб и воду?
– А ты предлагаешь сдаться солдатам? Эти гостеприимные хозяева выдадут нас головой!
Потрогав сережку, Амаргин лишь поморщился:
– Сделай милость, помолчи. Ты советуешь глупость за глупостью…
– Я советую глупость за глупостью?! А кто сегодня вечером потерял три с половиной тысячи золотых?! Что ты вздыхаешь? Что ты смотришь на меня, как на полоумную?
Оставалось лишь вздохнуть. Поскольку у Амаргина уже не хватало терпения разъяснять очевидное, вмешался Сенах:
– Госпожа, наш род и так излишне связан с судьбой нерегиля. А дядя ваш, князь Морврин, и вовсе полагает, что все наши напасти связаны с той его давней поездкой…
– Глупости!
– Аллиль?..
– Да, господин?
– Займись своей женой.
– Да как вы смеете! Пустите меня! Не смейте стаскивать меня с лошади!
Не обращая внимания на отбивающуюся Амину, зятек спрыгнул с седла и спокойно осведомился:
– Как именно, господин?
Спешенную женщину крепко держали за локти, а она дрыгалась и кричала:
– Не трогайте меня! Пустите! Как вы смеете, я ваша княгиня!