Айяр крякнул и тихо провел руками по бороде. Эх, ни за что погиб Алхан-айяр. Польстился на десять золотых и помер от укуса злобной призрачной бабы. Эх… Разве такая смерть положена горцу?
– Где Джаффаль? – резко спросил Тарик.
– В Джиране! – с готовностью пискнул кади.
– Да это ж отсюда рукой подать! – подпрыгнул Казим.
– Ну да! Он вроде торговлей занялся, коней скупает на продажу!
Нерегиль поднялся с ковра и направился к выходу. А ибн Салама вдруг упал на четвереньки и пополз за ним, хватаясь за полы кафтана:
– Сейид, сейид, что же мне делать, что же мне делать?.. Спасите меня, сейид! Я же все рассказал, ничего не утаил, сейид!..
Тарик повернулся к дрожавшему у его ног человеку и насмешливо сказал:
– Знаешь, как говорят? Слышно, лишь когда монеты падают. А когда их поднимают – не слышно. Думать надо было, о ибн Салама, когда монеты падали. Теперь пришло время платить.
– Сейид!..
– Почему бы тебе не помолиться Всевышнему? Может, Он поможет?
– Сейид!..
– Или попробовать уговорить Катталат аш-Шуджан? Вдруг она разжалобится и передумает топить тебя в нужнике?..
– Сейид, я умоляю…
– Хотя я бы на твоем месте отправился молиться туда, где находится твое сердце. В чулан, где стоит шкатулка с деньгами, о ибн Салама. Все твои боги – там. А остальных ты не почитаешь.
С этими словами Тарик брезгливо выдернул полу кафтана из потных пальцев кади и вышел из комнаты. Покрытый испариной и расстроенный Казим выскочил следом.
Протискиваясь в ворота, айяр снова увидел яркие белые царапины на потемневшем дереве и забежал к широко шагающему Тарику сбоку:
– Сейид, так, может, надо ее найти да и похоронить по-человечески? Она и упокоится с миром!
Нерегиль резко повернулся, и ушрусанец непроизвольно отступил на шаг.
– Как ты думаешь, Казим, если б тебе четыре раза всадили в грудь нож и бросили лежать в дальней комнате, а всем сказали, что так и было, тебя волновало бы, где потом зарыли твой труп? Или бы тебя волновало что-то другое? А, Казим?
Айяр замялся:
– Ну так я что, люди ж говорят, вот я и…
– Как ты думаешь, зачем Катталат аш-Шуджан приходила к работорговцу, продавцу фиников и твоему другу? Просила выкопать ее из одного места и закопать в другом, зато головой к Ятрибу? Прочитать пару-тройку молитв?
Казим осторожно кашлянул. И заметил:
– А что ж она Джаффаля еще не… того, в общем?
Тарик улыбнулся уголком рта:
– Она лежит где-то неподалеку, в пустыне. Не знает, где его искать. И не может далеко отойти от могилы.
– Сейид, а вы что же, собираетесь ей… сказать?
– Нет, – все так же странно, с нехорошим прищуром, улыбнулся нерегиль. – Я собираюсь…
Что собирается сделать господин нерегиль, осталось до времени невыясненным. Потому что в переулок перед домом кади влетел чернокожий мальчишка в замызганной рубашонке и заорал:
– О, горе нам, горе! Достойный господин Шаммас ибн Хишам найден в собственном доме мертвым!
Казим быстро схватил его плечо и кинул в руку даник:
– Как он погиб?
Арапчонок блеснул снежно-белыми зубами и весело крикнул:
– Господин ибн Хишам упал в колодец и утонул!
И мальчишка побежал дальше по переулку, оглашая его пронзительными воплями:
– Горе нам, горе, правоверные! Кто желает услышать леденящие душу подробности, да пожертвует медную монетку!
Хлопали двери, скрипели калитки, наружу высовывались бородатые мужские и по самые глаза укутанные женские головы:
– Сюда, о дитя! Расскажи подробнее!
Арапчонок сверкал улыбкой и подставлял под медяки подол рубашки, бесстыдно открывая болтающийся крохотный срам:
– Горе нам, горе! К колодцу ведут женские следы, я видел это собственными глазами, клянусь Всевышним! Эта скверная, эта подлая, эта призрачная развратница похитила жизнь еще одного достойного человека!
– Отлично, – ошалело пробормотал Казим. – С чего это она развратница?
– Ну неужели достойный Шаммас ибн Хишам – преступник? – прошипел Тарик, и айяр понял, что видит на лице нерегиля совсем не улыбку, а гримасу ледяного, лютого гнева.
– А что он ей сделал? – сглатывая слюну, спросил айяр.
– Мой господин скупал у Джаффаля добытое в походах, – пропел у Казима за спиной девичий голосок.
Ушрусанец подскочил на месте, как подбитая утка:
– Тьфу на тебя, о дочь греха! Ты-то откуда знаешь?
Девица подмигнула им густо накрашенными глазами и кокетливо поправила закрывавший лицо платок:
– Я уже три года как невольница в его доме, как не знать? Между прочим, я вас по всему городу ищу, о славные воины! Почтенные мулла и имам нашей масджид просят господина нерегиля удостоить их беседой!
– Передай, что я их… удостою беседой… чуть позже, – процедил Тарик.
Рабыня подняла острые плечики, опустила голову и шмыгнула прочь.
– Шпионка, – тихо сказал Казим.
– Увижу кого-нибудь с бабой, убью, – спокойно сказал нерегиль.
И зашагал прочь из переулка, в котором уже толклось порядочно народу, наперебой зазывающего к себе выкрикивающего новости арапчонка.
– Куда мы? – поспешая за господином, поинтересовался Казим.
– Пора навестить одного почтенного человека по соседству, – тихо сказал Тарик. – Поднимай людей.
Казим радостно осклабился: вот это, он понимал, жизнь! Сейчас будет скачка! А потом драка! Резать будем! Убивать будем! Арканами волочить будем! Три дюжины рыл у этого Джаффаля – ха! Наши два десятка молодцов откромсают им яйца в мгновение ока!
– Джаффаль мне нужен только живым, – холодно приказал нерегиль, не сбавляя шага.
Менее чем день спустя
Толпа густо стояла у подножия холма Манат, но окружающая пустыня чернела глухо и беспросветно. Факелы в руках мужчин казались глупыми насекомыми на манер светлячка: дунешь, холодный ветер ударит – и все, нету огненной мошки.
Ветер, кстати, свистел и выл, рвал со смоляных наверший факелов пламя. Люди ежились, переговаривались, вскрикивали, перекликались, но не уходили. Хотя мерзли, как шакалы.
Из ночной пустыни несся переливчатый вой – не шакалий. Это знали все.
Знали жители Таифа, столпившиеся у подножия холма.
Знали присоединившиеся к ним жители Джираны. Многие увязались за налетчиками, порубавшими айяров самого сильного человека городка, – посмотреть, что сделают с пленными.
Знали ушрусанцы – те еще запаленно дышали после скачки, драки и снова скачки.
Знали пленные – хотя к ночи из всех пленных остался в живых только Джаффаль.
Остальные уже лежали у жертвенника Манат мертвыми.
Джаффаль елозил на коленях, дергая связанными локтями, читал трогательные стихи и умолял о пощаде.
Ушрусанцы устало переглядывались, народишко внизу всхлипывал, сочувственно голосил и выкрикивал ответные бейты.
Бедуина, видать, снова одолело вдохновение, и он, подвывая, продекламировал:
О человеке судят по делам,
Тот, кто происхожденьем благороден,
Достойным поведением отличен.
Не осуждай других – не то тебя ославят.
Коль ты другого в чем-то упрекнул,
Сам выслушаешь то же оскорбленье![16]
В ответ из толпы донеслись жалостные причитания и мольбы «пощадить достойного сына племени бану тай». Чей-то голос выкрикнул:
– О храбрец! Тебя схватили безвинно, о лев воинов пустыни! Я посвещаю тебе ответные бейты!
Ни в шутку, ни всерьез не называй
Того, что недостойно, шествуй мимо.
Неподобающее обходи
И накрепко запомни, правоверный:
«Когда умрешь, за все дела дурные
Держать ответ ты станешь, человек».[17]
Казим топтался и чувствовал себя невыразимо погано: вой гончих Манат, глупые причитания трусливого бедуина и словоблудие таифцев настолько не сочетались между собой, что положение мучительно понуждало его пойти в сторону и облегчить желудок – хоть так, хоть эдак.
Более того, Казим был уверен, что ответные бейты обращены как раз к ним, ушрусанцам. Точно – толпа вскипела криками:
– О доблестный!
– Клянусь Всевышним! Пусть моя жена станет вдовой, если эти скверные, эти неверные, эти подлые огнепоклонники наложили на тебя руки справедливо!
Прекрасно. Самое время пойти блевануть. Но в пустыне выли, выли псы богини, так что отлучиться Казим боялся до той самой усрачки.
Над камнем и пускающим слезы и слюни Джаффалем стоял господин нерегиль и молча, неподвижно, чего-то ждал.
И вдруг Казим почувствовал… это. Спиной. Всем хребтом. Это было очень, очень тихим. Словно бабочка порхала. А кругом гомонили, выли, стонали и причитали. Но айяр уже раз слышал это – и не мог ни с чем перепутать. А еще Казим с ужасом понял, что гончие замолчали. Словно слушали, слушали то же самое, что и он.
Звяк. Звяк. Звяк.
И тихий, призрачный голос, проникающий в слух, как таракан заползает в ухо к спящему:
Мой муж?.. Где же мой муж?.. Сколько людей, неужели тебя нет среди них, о Джундуба?..
Нерегиль медленно повернул лицо к тропинке – айяры держали ее свободной. Впрочем, желающих взлезть на страшный холм с жертвенником оказалось не так уж много.
Звяк. Звяк. Звяк.
Тарик криво, одним уголком рта улыбнулся. Истекающий потом Джаффаль поперхнулся очередным молением. И обернулся.
Лицо бедуина исказил такой всепобеждающий, смертный, останавливающий кровь в жилах ужас, что Джаффаль лишь раззявил рот и не смог выдавить ни звука.
Звяк. Звяк. Звяк.
Вдруг стало тихо.
А следом раздался жалобный, горестный вскрик – словно разбивались тысячи стеклянных сосудов:
Ты! Что ты со мной сделал? Что это у меня на груди! Больно! Больно! Больно!..
– Забирай его кровь, госпожа, – спокойно выговорил Тарик.