елой шеей.
Кобыла упала на бок и визжала, взбрасывая копыта. Из пропоротого копьем брюха текло и вываливалось склизкое и извитое.
Горло бедняжке Антара перерезал джамбией мертвого фариса. Вокруг стало как-то пусто. Впереди в горловине вади стояла сплошная пылюка, закрывающая скудное рассветное небо. Там грохотали и вопили.
А Антара стоял над мертвой, огромной какой-то кобылой и смотрел на пыль, которая оседала на блестящий лошадиный глаз.
– Аааа… – послышался слабый стон. – Аааа…
Знакомый голос. Заглянув за лежавший поперек чьего-то тела труп, Антара увидел Муфида. Точно, он вторым ехал на соседней лошади, точно.
Из груди Муфида торчала длинная толстая стрела с ярко-зеленым оперением. Отваливая тяжеленный из-за доспеха труп фариса, Антара ее потревожил, раненый захрипел. На губах выступили кровавые пузыри.
Муфид скосил большие, запавшие глаза:
– Я ведь не умру? – прошептал.
Антара сглотнул, сел рядом и взял его за руку. Кругом лежали мертвые люди и лошади.
– Я ведь не умру? – опять пузыри на губах.
– Нет, – тихо ответил он. – Конечно, не умрешь.
Стрела покачнулась, Муфид захрипел.
– Ты тихонько лежи, – еще тише посоветовал Антара, пожимая холодеющую ладонь.
Муфид подергался и затих. Розовый пузырь лопнул на губах. На широко раскрытые глаза сеялась тонкая пыль.
– Бессмертие в песнях, говоришь?
Антара сглотнул и не сразу обернулся.
Рами стоял, устало опустив взлохмаченную голову. Лицо покрывала корка грязи и крови. Рядом стояла такая же понурая, с облипшей кровью гривой серая кобыла.
– Заверни его в бурнус, клади на седло, – тихо сказал сумеречник. – Копье оставь. Не бери.
Антара медленно кивнул и отпустил ладонь Муфида.
Авад ибн Бассам прищурился в восходящее, слепящее белым солнце.
– Видишь кого?
– Нет, отец, – жалобно отозвался Нуман.
Младшенький все еще дрожал и таращился в колышущийся усохшей травой горизонт. Обхватив себя за плечи, мальчик трясся на холодном утреннем ветру и не мог оторвать глаз от пустыни – а вдруг опять попрут. Нуман стоял на невысоком взлобье: оттуда лучше наблюдать за окрестностями.
Сколько людей ускакало вслед за Антарой, шейх так и не понял. Пока, во всяком случае.
Со вздохом Авад ибн Бассам посмотрел на уложенные рядами тела – кого-то прикрыли обрезком ковра, кого-то – чужаков большей частью – нет, и оскаленные, застывшие в крике лица безжалостно высвечивало солнце. В каменистую промоину на задах становища стаскивали труп за трупом – мужчин, женщин, детей. Кто-то орал: мол, врагов нужно бросить на съедение волкам и шакалам, но ибн Бассам воспротивился. Теперь нет ни врагов, ни своих – есть только мертвые тела, нуждающиеся в человеческом погребении. Так он сказал. Такова была мудрость, завещанная ему отцом: не отступай от заповедей людей и всегда отдай человеку человеческое.
Ибн Бассам старался не смотреть вправо. Между длинными ковровыми свертками – слева Хайфа, справа веселушка-хохотушка Суха, лежал сверток покороче. Над ним, раскачиваясь взад-вперед и тихо подвывая, сидела Фиряль. Покрывало сползло, открывая тронутые сединой волосы. Незаплетенные пряди трепал равномерно свистящий ветер.
Авад отвернулся. Он сам нарек малыша – Омейр, долгожитель. А мальчик и седьмой весны не увидел, вон как судьба распорядилась. У Фиряль уже половины зубов не было – понятное дело, старшей жене было уже далеко за тридцать – и сына она рожала тяжело, долго потом в горячке лежала. Авад думал уж еще одну жену сватать – но нет, крепко сбитая, сильная Фиряль выжила. Даже грудью сына откормила. Но и он, и жена знали – больше у них детей не будет. Куда уж, скоро совсем старухой станет.
Сморгнув – не хватало еще слезу пустить, – Авад вздохнул. Начертал калам, как судил Всевышний, что тут говорить. Жалко мальчика, смышленый был. А жену молодую взять придется, это теперь дело решенное.
– Видишь кого?
– Н-нет, отец, – стуча зубами, отозвался Нуман.
И стал судорожно запахивать великоватый, с плеча Антары, бурнус.
Сверху, шурша щебенкой, стащили еще два трупа. Оба из нападавших.
– Это не кайсы.
Авад аж вздрогнул, до того тихо подошел старый Рашад.
– Ты воистину прав, о шейх, – почтительно отозвался он.
– Это фарисы. И на всех – один и тот же знак.
Старик медленно погладил пятнистой от возраста рукой бороду. Про знак они говорить не стали – чтобы не приваживать зла. Да и что тут было говорить, все и так ясно.
Разорив Ятриб, карматы взяли такую добычу, что им не хватило верблюдов – золото вывезти. Они ободрали золотые пластины с купола Джума-масджид, выломали золотые решетки в махсуре – рассказывали, что трофеи заставили нести самых знатных пленников из числа хашимитов, потомков Али, мир ему. На награбленное в Ятрибе золото карматы могли нанять и вооружить хоть тысячу фарисов. И натравить их на кого угодно.
– Многих не хватает, – так же тихо продолжил старик.
Ибн Бассам лишь низко наклонил голову: знаю, мол.
Народу фарисы переловили видимо-невидимо. Детей, правда, в последний момент бросили, не стали связывать и на верблюдов грузить. И быстро погнали всех на восток, к землям племени мутайр. Про мутайр говорили, что они давно и прочно в союзе с карматами. Впрочем, то же самое говорили и про руала.
А сумеречник с Антарой подбили пару десятков самых отчаянных голов – в основном тех, кто лошадью во время боя разжился, – поскакать за ними. Отбивать пленных.
Авад этот план не одобрил, хотя фарисы угнали и мать Нумана. Он не любил ввязываться в безнадежные предприятия. А два десятка сорвиголов против сотен хорошо вооруженных головорезов – это дичь, глупость и верная смерть. Женщин всегда можно прикупить, они еще детей нарожают. Тем более, впереди зима, да еще после такого бесплодного страшного лета. Колодцы вдоль старой караванной дороги пересыхают один за другим, и кто знает, может, халифским наместникам и их гвардейцам снова взбредет в голову обвинить во всем бедуинов. И придется опять отдавать все до последней козы, да еще и детей в придачу. Так что, если Всевышний судил кому-то погибнуть или попасть в рабство к карматам – значит, на то воля Всевышнего. А в племени и без того достаточно голодных ртов.
– Отец! Они возвращаются!
Нуман счастливо визгнул и припустил вниз с вершины дюны навстречу воинам.
Авад степенно одернул рукава бишта и стал медленно подниматься вверх по склону. Пуская вниз шипящие змейки песка и стараясь не оступиться, подумал: если Антара остался жив, он, ибн Бассам, сделает все, чтобы отвадить глупого юнца от дружбы с сумеречником. Поэт, горе-забияка, птицы у тебя в голове, о Антара, а это не дело. А за лаонцем – Авад это чувствовал – клубилось что-то… тревожное. Нехорошее что-то шло за ним по пятам. Так что нечего Антаре вокруг него увиваться и рассказы слушать. И стихи писать тоже пора заканчивать. Надо, в конце концов, женить парня. Вон хоть на дочери погибшего сегодня ночью Давада.
Выбравшись на взгорок, Авад обозрел загаженное, исходящее дымками и ядовитым запахом пережитого страха стойбище. Кстати, о Даваде и его дочке. Женщины, вставая на цыпочки и вытягивая руки, пришпиливали длинными металлическими спицами сорванный занавес на шатре. Давадова дочка, Рима, трудилась вместе со всеми. Ветер дернул ее за полу абайи и облепил стройное тело: бок, длинные ноги, широкие бедра.
Авад почувствовал, как между ног все напряглось. А что? Давно он не пробовал девственницы. Старики говорят, что нет ничего лучше для здоровья и продления жизни, чем молодая горячая девушка, – не зря халифы, рассказывают знающие люди, раз в неделю входят к юной красавице, разрушая ее девственность и отпивая от ее жизненных соков.
– Едут! Едут! – заорали внизу.
Изломанная линия скал оплывала на востоке степью. Среди желто-серых каменных проплешин толпа конных и пеших казалась немыслимо пестрой – полосатые бурнусы оживляли унылый вид плато. Щурясь и прикладывая руку ко лбу, Авад силился разглядеть своего чернокожего отпрыска. Среди устало плетущихся коней и людей не разобрать было, кто есть кто. Поди ж ты, целую толпу отбили эти сумасшедшие.
Восток над степью расцвечивали рдеющие полосы перистых облаков.
– Пока не зарядили дожди, неплохо было бы двинуть к аль-Румаху. А? – Это он спросил старого Рашада.
Старик, кряхтя, тоже взлез на горку и теперь сопел рядом с шейхом, дергая себя за кончик бороды.
– После этого боя о нашем сумеречнике будут говорить в каждом шатре, – пробормотал, наконец, Рашад.
– М-да, – задумчиво ответствовал Авад.
Вот прославился так прославился, это точно. Ему уже наплели несусветицы про сечу в становище: и как лаонец врагов как куропаток пострелял, и как мечом порубал – ну разве что как птица на кобыле своей, из-под фариса вытащенной, не летал. Одним словом – чушь, достойная лишь поэта и поэтических выдумок…
– А я бы, о Абу Антара, не брал сумеречника на ярмарку, – вздохнул старик.
– Думаешь, украдут?
– Хм, – мрачно ответил Рашад. – У карматов длинная память, о шейх. И думаю я, что про нашего лаонца в их шатрах тоже будут рассказывать. Знаешь, как говорят: если бы перепелку оставили в покое, она бы уснула…
– Карматы налетят снова, о Рашад, – устало ответил ибн Бассам. – А с сумеречником, хоть он и полоумный, отбиться вышло куда как удачнее.
И почти против воли улыбнулся. Он теперь отчетливо видел: рядом с серой в гречку лошадкой, везущей какой-то длинный сверток, шел его Антара. Короткие курчавые – в материнскую породу – волосы отливали черным воронова крыла.
Ладно, сынок. Вот отпразднуем мою свадьбу – и о тебе подумаю. А то кому сказать – парень еще женщины не пробовал, скоро все ладони сотрет, трудясь по ночам над зеббом…
Окрестности аль-Румаха, некоторое время спустя
Трое подростков и мальчишка залегли за невысокой каменной оградкой. Обычно в загоне держали коз, но сейчас вместо скотины там толклись женщины.