Как будто ее и без того не подстерегали опасности на каждом шагу. Только вчера она прочитала подтверждение, что Стивен Холт, «самый преуспевающий неформальный биограф в мире», получил аванс в размере двух миллионов долларов и должен написать историю ее жизни. Уже были опубликованы две-три второсортные биографии, полные полуправды и откровенной лжи, биографии, благополучно похороненные на книжных полках. Но Холт — иное дело. Конечно, отдел информации «Луизы Тауэрс» запретил в обычном порядке всем служащим оказывать ему содействие, но всем было хорошо известно, что репутация Холта явилась следствием не столько его художественного мастерства, сколько умения проникать в святая святых личной жизни; он написал о семье Агнеллис, семействе Меллонс, и — его самый последний триумф — потрясающую книгу о короле Испании, которая распродавалась миллионными тиражами.
Существовала еще и более непосредственная угроза со стороны Дестины, вечно хвалившегося предложениями из Голливуда, если ему перечили; а недавно его зависть была распалена шумихой, поднятой вокруг имени нового итальянского модельера — Армани, который только что с огромным успехом продемонстрировал свою коллекцию на Западном побережье.
Еще не оправившись от потрясения, Луиза направилась в свою туалетную комнату, чтобы приготовиться к самому важному моменту, ожидавшему ее сегодня: встрече с адвокатами и Киком в зале заседаний правления, где он узнает до мельчайших подробностей свое будущее, тщательно спланированное для него дедом, ее мужем Бенедиктом Тауэрсом, человеком, предавшим ее. Она содрогнулась при мысли, что Стивен Холт расскажет всему миру, как слепо она доверяла мужчине и как мало знала на самом деле. Она терпеть не могла опаздывать, но ее силы иссякли. Она упала в свой шезлонг и, поглаживая гладкую шерстку Голубой Пудры, попыталась собраться с духом.
Дату назначили Грегори Филлипс и Эшли Фоксвелл, два душеприказчика Бенедикта. «Пора», — сказал ей месяц назад Филлипс с обычным своим выражением смертника, отправляющегося на казнь. Она ждала этого. Почему-то она думала, что сама назначит день, но, наверное, Бенедикт как всегда оказался прав: женщины, часто говорил он, понимают они это или нет, откладывают решения, которые подсознательно не хотят принимать.
Слава Богу, все единодушно согласились, что Фиона не будет присутствовать на встрече или на ленче после нее — из-за длинного списка прогулов и ее явного нежелания работать полный день в компании. Кик должен взять на себя ответственность и обсудить с сестрой, хочет она в будущем остаться в «Луизе Тауэрс» или нет.
По дороге в офис Луиза попыталась выбросить из головы обвинения и угрозы Виктора Фейнера, но они назойливо занимали ее мысли. Неужели это судьба? Фиона, работавшая на другом этаже, пользовавшаяся другим блоком лифтов, догнала ее в вестибюле.
Ее лицо раскраснелось и сияло от восторга, но Луиза похолодела от ее слов.
— Разве не замечательно, все эти жуткие статьи в газетах об АК-3? — Выражение лица Луизы заставило ее замолчать. — Что-то не так?
— Да, кое-что не так, совсем не так, — мрачно отозвалась Луиза. — Пожалуйста, позвони моей секретарше и запишись ко мне на прием во второй половине дня.
Фиона не ответила, но с разгневанным видом прошествовала к своим лифтам.
И снова у Луизы дрожали руки; день начинался неважно, хотя она надеялась, нет — молилась, чтобы сегодня обошлось без эмоциональных стрессов. В роскошной ванной комнате, примыкавшей к кабинету, она подошла к «правдивому» зеркалу у окна, тому, у которого она в течение многих лет лично перепробовала столько изделий «Луизы Тауэрс». Ее кожа была замечательно гладкой; она никогда не делала подтяжку лица, хотя «Нэйшнл Инкуайрер» напечатал вымышленный «отчет» об ее секретном пребывании в одной из самых известных клиник косметической хирургии в Бразилии.
Как мало правды показывало «правдивое» зеркало, о котором столько написано. Ее отражение соответствовало тому, что видел весь мир: женщину определенного возраста с гладкой, красивой, оттенка слоновой кости кожей, трагическими черными глазами и — единственное подлинное изменение в ее внешности — зачесанными наверх темно-каштановыми волосами; они имели более мягкий оттенок, чем ее натуральные, иссиня-черные, слегка обесцвеченные отдельными прядями, чтобы скрыть седину у висков.
Но одно дело, — как она выглядела, и другое, как чувствовала себя, а это не всегда совпадало. Сегодня она чувствовала себя, словно беззащитная, ранимая девушка, какой она была в двадцать с небольшим лет в Швейцарии, когда ее впервые унес порыв безудержной страсти Бенедикта Тауэрса.
Одинокая и испуганная, Луиза набрала в легкие побольше воздуха, расправила плечи и вышла в коридор, направляясь в зал заседаний, где ее уже ждали Филлипс и Фоксвелл. Появился Кик, сдержанный и довольный. Может, ему уже сказали, по какому поводу они собрались? Какая разница, даже если он знает? Она должна признать, Кик много делал для компании. Он не был гением и, не родись он Тауэрсом, вероятно, никогда не стал бы главным исполнительным директором, но он и не разорит компанию.
Оба адвоката словно воды в рот набрали, когда все расселись вокруг маленького стола у окна. И тогда Луиза взяла инициативу в свои руки. Внимательно посмотрев на Кика, она сказала:
— Твой дед, Бенедикт Тауэрс, дал мне редкую возможность в 1954 году, основав косметический салон, который я хотела открыть, и так появился на свет первый «Институт Луизы Тауэрс».
Адвокаты с опасением посмотрели на нее, недоумевая, к чему она ведет речь. Луиза на мгновение накрыла своей рукой руку Кика.
— Под руководством Бенедикта Тауэрса из маленького желудя, как вы говорите по-английски, вырос могучий дуб — компания «Луиза Тауэрс». — Она не готовила заранее ни слова из своей речи, но импровизировала легко, без запинки. — Поскольку больше всего твой дед хотел, как хотела и хочу я, чтобы тот дуб высился под сенью фамилии Тауэрс, он составил план, предопределив будущее компании, и этот план мистер Филлипс сейчас прочтет тебе.
Если бы Филлипс был склонен к бурному проявлению чувств, Луиза не сомневалась, он расцеловал бы ее. Вместо этого он подарил ей одну из своих скупых, застенчивых улыбок, выражая полное одобрение, перевернул несколько страниц документа, который она знала наизусть, и приступил к чтению.
Не было никаких сомнений, Кик не знал и даже не мечтал услышать то, что сообщал ему сейчас Филлипс. Слезы навернулись ему на глаза, когда адвокат закончил:
— …При условии, что он будет соответствовать определенным требованиям, основное из которых — не менее пяти лет удовлетворительной работы в компании до своего тридцатилетия.
Кик вытер рукой глаза и откашлялся. Он вскочил и крепко обнял Луизу, а потом сказал:
— Я потрясен. Ты понимаешь? Потрясен! Я никогда не ожидал ничего подобного и… и… Могу только сказать, я полагаю, принимая во внимание, что обязательный пятилетний срок уже прошел, вы… вы решили сказать мне об этом сейчас потому, — он попытался засмеяться, — что мои характеристики в порядке. Да?
— Да, — ответил Фоксвелл, хотя Кик вопросительно смотрел на Луизу. — Как ты только что слышал, такие же требования по условию завещания твоего деда предъявляются твоей сестре Фионе и кузине Зое. Что касается Фионы… — Фоксвелл повернулся к Луизе.
Она ответила, не задумываясь:
— Думаю, Кик, ты согласишься со мной, суду присяжных еще надо посовещаться, учитывая работу Фионы в компании. В надлежащий момент ты сам возьмешься объяснить ей ее прерогативы при условии, что она оправдает надежды своего деда.
Ленч проходил в напряженной обстановке, но, к счастью, быстро закончился; они мало говорили об окончательной смене власти, и гораздо больше об ужесточении политики Комиссии по контролю в отношении патентных заявок косметических фирм и проблемах «К.Эвери» с АК-3.
Когда юристы ушли, Кик проводил Луизу до ее кабинета.
— Я до сих пор не могу поверить, — сказал он. — Очевидно, я должен поблагодарить тебя, Луиза. Должен сказать, я никогда не надеялся на такое и никогда этого не забуду.
Как далек он был от правды, но в минуту божественного откровения в зале заседаний она вдруг поняла, что должна заставить Кика поверить, что идея принадлежит ей в той же степени, что и Бенедикту; она надеялась, что это единственный путь сохранить свои позиции.
Она улыбнулась своей загадочной улыбкой, так хорошо ему знакомой, и ответила:
— Я знаю, ты меня не подведешь.
— Агенты — самая важная составная часть Голливуда, — разглагольствовал человечек, похожий на воробья, с большим носом и в огромных очках в роговой оправе, достаточно громко, чтобы его слышала компания людей, с нескрываемым благоговением ловивших каждое его слово. Дестина, не упускавший ничего, из-под полуопущенных век видел, как продюсер крупного калибра, которого он надеялся встретить сегодня здесь, решительно направляется к воробышку.
Дестина смачно потянулся, подняв руки вверх, играя мускулами, зная, что продюсер — опытный коллекционер племенных жеребцов — обязательно заметит его складную фигуру, бархатистый золотой загар и части тела, откровенно подчеркнутые черными плавками-бикини. Он набросил соответствующего цвета хлопчатобумажную рубашку, настолько тонкую, что она казалась почти прозрачной, и ленивой походкой присоединился к группе, окружавшей воробья.
— Он контролирует… э-э… пятьдесят процентов звезд, актеров, директоров и сценаристов, так что вам лучше вести себя очень и очень хорошо с Майком Овицем. Он говорит, что я — его идол, и одно это делает его милым парнем.
Раздались одобрительные возгласы, и точно так же, как набегавшие на берег волны непрерывно меняли песчаные узоры на пляже Малибу, так в течение последующих сорока минут или около того изменялась конфигурация групп на просторной террасе. Люди приходили и уходили, компания воробышка распалась на две части, потом на три, пока Дестина не занял именно ту позицию в общей схеме, какую хотел: он сидел в одном из многочисленных полотняных бирюзовых шезлонгов, на сей раз уютно устроившись рядышком с продюсером, который вблизи оказался более волосатым, чем ожидал Дестина.