доказать обратное, затянул дурным голосом: «А вот и онааа, разносторонняяааа».
Зрители разочарованно загудели.
— Слушайте, ребята, у нас сегодня серьезное дело, — я воззвал к их
совести.
— Никакое не серьезное! Это дрэг-шоу, — крикнули из толпы.
— Ага, — сказал я. — И это серьезно.
Вдруг я понял, что хочу сказать.
— Всю жизнь нам говорили, что мы живем неправильно.
В толпе гудели: соглашались.
— А это наш дом. Мы — семья.
Зрители принялись аплодировать.
— Черт, этот парень прав! — крикнула одна из дрэг-квин за кулисами.
— Сегодня мы празднуем себя. То, какими мы являемся. Это не просто
нормально, это прекрасно! Покажите нашим шикарным сестрам, участницам шоу, что мы любим и уважаем их.
Толпа заревела в согласии. Жюстин и Пичес выскочили на сцену, чтобы поцеловать меня.
Я полистал карточки, на которых Куки подготовила мне текст.
— Мы ждем на сцене мисс Дайану Росс с песней «Остановись во имя
любви».
Музыка нарастала, и я отошел от микрофона. Платье Пичес блестело в
пламени софитов. Вот от кого перехватывает дыхание.
— Остановись во имя любви! — она схватила меня за галстук, не
прекращая петь. — Пока мое сердце еще не разбито.
Ее губы были близко к моим. Я вздохнул, зачарованный
представлением.
Ее проводили громом аплодисментов.
— Дайте парню полотенце, — крикнули из толпы, когда я вытер пот со
лба тыльной стороной руки.
— Встречайте мисс Барбару Льюис с песней «Привет, незнакомец»!
Жюстин прошла мимо меня, медленно, уверенно, впитывая шпильки в
пол, пока музыка раскачивалась.
— Привет, незнакомец, — положила она мне руку на плечо. — Давно
не виделись!
Мне нравилось то, что происходило.
Следующим был Букер, парень Жоржетты. Я никогда не видел Букера
в платье. И даже теперь я думал о нем как о мужчине, а не о дрэг-квин.
Букер тоже пел «Остановись во имя любви».
Жоржетта подглядывала из-за кулис.
— Представляешь, — поделилась она, — живешь себе с мужчиной, а
потом оказывается, что он берет погонять твою помаду и не
возвращает. Я хихикнул.
— О боже мой! Малышка в беде.
Лямочка на платье Букера ползла вниз каждый раз, когда он поднимал
руку на слове «Остановись!». Это выглядело бы мило, но он стеснялся
и подтягивал ее.
— А ну помоги, — отправила меня на сцену Жоржетта.
Я передал Жоржетте микрофон и вышел к Букеру. Встал на колено
перед ним и сделал вид, что он поет для меня. Обошел его со спины и
страстно стащил лямочку, прошептав «Оставь!». Поцеловал его в
плечо, Букер театрально оттолкнул меня, допевая «Пока мое сердце
еще не разбито». Толпа бушевала от радости. Ей нравилась экспрессия
Букера.
Никто не заметил, как замигала красная лампочка.
Музыка утихла. Все возмущенно заворчали. Полиция оказалась в
клубе. Я поднял руку, заслоняя свет софитов, бьющий прямо в глаза, но все равно не увидел, что происходит. Я слышал крики, звуки
падения столов со стульями. Я помнил, что дверь в клубе только одна, сбежать не получится. Мне все еще было шестнадцать, я считался
несовершеннолетним.
Я аккуратно снял новый синий пиджак и сложил его на пианино. Мне
пришла мысль снять галстук. Разумеется, это бы не помогло. К тому
же, галстук добавлял мне уверенности, что бы меня ни было впереди.
Я закатал рукава и спрыгнул со сцены. Коп с готовностью надел на
меня наручники. Другой коп приложил руку к всхлипывающему Букеру.
Автозак, конечно, подогнали прямо ко входу. Копы вели себя грубее
обычного. Некоторые дрэг-квин шутили, чтобы подбодрить друг друга.
Я ехал в тишине.
Нас посадили в одну широкую тюремную камеру. Мои руки распухли от
наручников и замерзли, были пережаты вены, и кровь почти не
доходила до пальцев. Я ждал. Два копа открыли нашу дверь. Они
смеялись и болтали. Я не слушал.
— Ждешь гребаного приглашения? А ну быстро! — крикнул один из
них.
— Давай, Джесс, — дразнил меня другой. — Улыбнись на камеру. Ты
же у нас красотка, верно?
Они сделали снимки. Один из копов расслабил узел моего галстука и
дернул новую голубую рубашку. Пуговки-облачка покатились на пол.
Грудь раскрылась. Мои руки были скованы за спиной. Я прислонился к
стене.
— Ты ей не нравишься, Гари, — сказал второй коп. — Может, я ей
понравлюсь.
Он подошел. У меня дрожали колени. На его значке было написано
«лейтенант Мелрони». Он заметил, что я смотрю на его фамилию, и
дал мне пощечину. Его руки зажали мое лицо в тиски.
— Отсоси у меня, — сказал он негромко.
В комнате звенела тишина. Я не двигался. Все молчали. Я понадеялся, что этот момент будет длиться вечно, но он прошел. Мелрони указывал
на ширинку.
— Отсоси у меня, бучара.
Кто-то двинул мне под коленку дубинкой. Колени подогнулись, скорее
от страха, чем от боли. Мелрони схватил меня за воротник рубашки и
потащил к стальному унитазу. В воде болталось дерьмо, которое
забыли смыть.
— Выбирай, упрямая тварь. Или я, или мое дерьмо.
Мне было страшно. Я не мог ни говорить, ни двигаться.
В первый раз, когда он окунул меня в унитаз головой, я успел
задержать дыхание. Во второй раз он держал меня вниз головой так
долго, что я непроизвольно открыл рот и с ужасом натолкнулся языком
на кусок дерьма. Когда Мелрони поднял меня за шиворот, меня
тошнило. Меня тошнило прямо на него.
— Фу, дрянь, заберите ее, — завопили копы. Я лежал на полу без сил.
— Ну уж нет, — сказал Мелрони. — Приковать ее к столу.
Они подняли меня и бросили на спину. Руки заломили наверх и
прикрепили наручники к столу. Один из копов стаскивал с меня брюки, а я старался унять рвотные спазмы, чтобы не задохнуться насмерть, когда снова накатит, а повернуться набок я не смогу.
— Прикинь, у нее даже трусы боксеры, — сообщил один коп другому.
— Вот уроды.
Я смотрел в потолок. Большая желтая лампочка горела в объятиях
металлической сетки. Свет напоминал бесконечные вестерны, которые
крутили по телеку, который мы смотрели после переезда на север.
Когда кто-то погибал в пустыне, на экране светило такое же желтое
гигантское солнце: вся красота пустыни в одном цвете. Я смотрел на
потолок, чтобы не сойти с ума. Я уговаривал себя, что нахожусь не
здесь.
Я стоял в пустыне. Небо было залито цветом. Каждый оттенок
разливался бесконечно: лососевый, розовый, лавандовый. Запах
шалфея дурманил голову. Я услышал крик беркута раньше, чем увидел
его. Этот крик будто вырывался из моего горла. Мне хотелось лететь с
беркутом, но я слишком прочно стоял на земле. Горы приближались ко
мне. Я шел к ним в поисках священного места, но что-то меня
удерживало.
— Вот дерьмо, — сплюнул Мелрони. — Переверни ее, дырка слишком
широкая.
— Ха, лейтенант, как же так выходит: лесбиянки не спят с мужиками, а
дырки у них широкие?
— Спроси свою жену, — отрезал Мелрони. Копы заржали.
Я запаниковал. Мне нужно было вернуться в пустыню, но вход в то
пространство куда-то уплывал. Взрыв боли в моем теле
катапультировал меня обратно.
Я стоял в пустыне. На этот раз вокруг лежал снег. Небо было затянуто
облаками. Кажется, приближалась гроза. Давление воздуха трудно
было переносить, даже дышать было нелегко. Вдалеке я снова
услышал крик беркута. Небо потемнело и слилось с горами. Ветер рвал
мне волосы.
Я закрыл глаза и повернулся к небу лицом. Наконец по щекам полился
дождь.
Глава 6
Кольца не было.
Напоминала о нем только боль в пальцах, они были поцарапаны.
Наверное, копы стащили кольцо, когда на мне были наручники, потому
что от них пальцы отекли и снять что-либо с них было нелегко.
Кольца не было. Я сидел в квартире и смотрел в окно. Трудно было
вспомнить, давно ли я встал.
Жюстин и Пичес принесли залог. Я помню, как они сказали: обвинений
не было предъявлено. Жюстин хотела посидеть со мной, но я попросил
ее уйти. Мне хотелось побыть в одиночестве.
Первым делом залез в ванну. Оперся затылком о бортик и постарался
расслабиться. Вода порозовела, а потом покраснела. Из паха вытекали
ярко-красные ручьи. Меня затошнило: всплыло ощущение дерьма во
рту. Я выскочил из ванны и успел к унитазу вовремя.
Теперь стало спокойно. Я ничего не чувствовал. Но даже сквозь эту
благословенную тишину было жаль кольца, которое могло бы защитить
меня и поделиться мудростью веков. Кольца не было. Надежды не
осталось. Кольца не было.
Бетти постучала в дверь и вошла, не дожидаясь ответа. Бросила
взгляд на жареную курицу, которую принесла вчера. Я не тронул ни
кусочка.
Она была слишком похожа на человеческие конечности, я не смог
заставить себя откусить ни кусочка. Я подавил желание снова рвануть
в туалет.
— Я принесла яблочный пирог, — сказала Бетти. В руках у нее был
желтый ситец. — Решила сшить тебе занавески, ты не против?
Я жил без занавесок уже полгода. Я кивнул. Бетти принялась
примерять и подшивать. Время от времени она бросала на меня
внимательный взгляд. Наверное, она шила несколько часов, но когда
она встала прогладить их утюгом, мне показалось, что прошло
несколько секунд.
Занавески выглядели отлично. Но у меня не было сил двигаться и
улыбаться.
Бетти села рядом:
— Тебе надо поесть.
Я устало закатил глаза, показывая, что услышал ее.
Она уже было подошла к двери, но оглянулась.
— Я тебя понимаю, — сказала она. — Ты не думаешь, что тебя можно
понять. Ты не думаешь, что другие так себя чувствовали. Но я тебя
понимаю.
Я покачал головой.