Я не понимал. Очень хотелось спать.
— Засыпай, малыш, — поняла Энжи. — Здесь безопасно.
— Энжи, — сказал я. — Когда я проснусь, ты будешь здесь?
— Спи, детка, — ответила она.
Глава 7
Пришло время браться за ум. Меня ждала работа на заводе. Бучи
советовали металлургический или автомобильный. Это были бы
хорошие варианты: их профсоюзы за многие годы добились права на
приличную зарплату и социальные льготы.
Эдвин сказала, что профсоюзы важны не только этим. Они давали
ощущение стабильности. Если на заводе не было профсоюза, любая
стычка с коллегой грозила увольнением.
Если на заводе не было профсоюза, тебя могли уволить просто потому, что бригадиру не понравилось твое выражение лица. С помощью
профсоюза он-она получали свою нишу и честно боролись с другими
работниками за выслугу лет.
**
Я ждал подходящей вакансии, разгуливая по агентствам в поисках
временной работы. Ранней осенью меня отправили в смену разгружать
доки на заводе замороженных продуктов. Мое сердце подпрыгнуло, когда я увидел Грант. Она шла в ту же сторону, что и я. Мы пожали
руки.
Разгружать грузовики — тяжелая работа, и порт — это мужская
территория. Хорошо иметь приятеля-буча рядом. Грант не вынимала
руки в перчатках из карманов морского пиджака.
— Брр, — поежилась она. — Мерзну, как сволочь. Пойдем внутрь?
Она не спеша шла мимо станций погрузки. Она не торопилась. Это
выглядело круто.
Водитель грузовика крикнул:
— Он-она по курсу!
Несколько парней глянули в нашу сторону с отвращением.
Смена только начиналась. Было здорово идти медленно, показывая, что мы никого не боимся.
Мы прибыли на рабочий пост. Бригадир осмотрел нас. Грант сняла
перчатку и протянула ему руку. Он посомневался, но все-таки пожал.
Грант заработала немного уважения.
**
После обеда все как будто замерло. Солнце близоруко смотрело с
зимнего неба. Сердитый ветер прилетал с покрытого льдом озера.
Большая фура, которую мы разгружали, закрывала от ветра, но не от
мороза. Нам обещали, что мы разгрузим две фуры за смену. Мы
кивнули, но во мне гнездились сомнения.
Мы работали молча: я, Грант и два парня. Мужчины не разговаривали
ни с нами, ни между собой. В мужской компании мы с Грант старались
смотреть себе под ноги. На практике это оказывалось даже труднее, чем терпеть издевки.
Две коробки замороженной еды в начале смены не казались
тяжелыми. Но через три или четыре часа коробки показались
набитыми камнями. Мышцы жгло и выкручивало. Я ликовал, когда
грузовик опустел. Мне хотелось бежать, чтобы закончить быстрее.
Грант осадила меня взглядом, и я вспомнил, что еще вторая фура
впереди. Она была припаркована неподалеку.
Нам дали передышку минут десять, пока грузовики менялись местами, и мы опять взялись за разгрузку бесконечных рядов с коробками.
Пот лил ручьями. Голова мерзла. Уши горели. Тут я заметил, что у
мужчин, рядом с которыми мы работали, не хватало кусочков ушей.
Отморозили.
На некоторых заводах работали люди, потерявшие пальцы. Здесь, рядом с покрытым льдом озером, люди приносили морозу в жертву
части своего тела. Это пугало меня. Что придется принести в жертву
мне, чтобы остаться в живых?
Я вздрогнул. Грант пихнула меня, чтобы я сфокусировался на задаче.
Она внимательно наблюдала за мной, проверяя, все ли в порядке. Она
не задавала вопросов. Чтобы держать марку в присутствии мужчин, приходилось притворяться, что работа дается нам легко. Я не хотел
показывать даже Грант, насколько я замерз, испуган и устал, а ее
дыхание было ровным.
Смена закончилась. Мы отдали бригадиру бумаги на подпись и
поспешили на парковку. В машине Грант мы молча закурили. Руки
тряслись. Мы проработали почти без перерыва восемь часов. На
ветровое стекло уселись снежинки. Грант завела машину и тихонько
включила радио, пока мы согревались.
— Не так и трудно, — сказал я как бы между прочим. — Правда?
— Ты шутишь? — взвилась она. — Я чуть не померла по дороге.
Я был в шоке:
— Но выглядело всё так, как будто тебе это совершенно нетрудно!
Она засмеялась:
— Шутишь? Единственное, что меня двигало, — ты. Хотелось доказать
тебе, что старый буч вроде меня может посоревноваться с тобой.
Я запнулся. Она понятия не имела, насколько тонкой была соломинка, за которую она держалась всю смену. А потом я залился краской, понимая, что даже сейчас она поддерживает меня.
— Ты молодец, парень, — пихнула она меня в плечо. — Боже, ты видел
уши этих ребят?
Мы докуривали в тишине. Вполне возможно, даже наши мысли
совпадали.
**
Первый день на новой работе был непрост. Новички на заводах
приживались не сразу. Да и зачем заводить дружбу с тем, кто не
справится с нормой выработки и не вернется завтра?
Многим не удавалось проработать девяносто дней, чтобы вступить в
профсоюз. Их увольняли на восемьдесят девятый.
Меня взяли в переплетный цех. Помогли навыки наборщика. В первый
день я быстро выполнил норму машины для нарезки и упаковки. Во
второй день я поубавил пыл. Буду работать слишком быстро —
бригадир повысит норму.
За мной наблюдали все, кому не лень. Это было понятно. В первый
день я намеренно ни на минуту не снимал солнечных очков. Не снимал
джинсовую куртку, застегнутую на все пуговицы.
Заводик был небольшим, но с профсоюзом. Я оказался единственным
он-она. На крупном заводе нас оказалось бы несколько, и мы смогли
бы собрать спортивную команду по бейсболу или боулингу.
Тогда я бы обвязывал грудь эластичным бинтом, вышагивал бы в белой
футболке без куртки и нашел бы себе место в крошечной социальной
группе, вписавшись в заводскую жизнь.
Но даже без бучей на заводе было кое-что хорошее. В обеденный
перерыв я купил газировку в автомате и уселся на рельсы со своим
сэндвичем. Мюриель, пожилая индианка, предложила мне половинку
яблока. Я принял подарок и поблагодарил ее. Каждое утро после этого
Мюриель угощала меня кофе из ее термоса. Все внимательно
наблюдали.
Я полюбил утренние минуты, мое время до заводского гудка. Только
тикание часов напоминало, что скоро придется встать к конвейеру.
Каждый выползал из кровати пораньше, чтобы оказаться здесь за
пятнадцать минут до начала смены. Мы пили кофе и завтракали, болтали и смеялись.
Мы разговаривали и за работой. Платили за наши руки, голова была на
свободе. Это злило надсмотрщиков. Если мы забывались и хохотали, бригадир бил по верстаку здоровенной трубой: «Не отвлекайтесь!».
Мы опускали глаза и старались сдержать смех. Мы сердились. Думаю, бригадир чувствовал наши злобные взгляды. Грубость была его
рабочим инструментом.
У нас были разные жизни. Мы родились в разных местах. Наши семьи
были разными: религия, история и даже национальность.
Половина женщин на конвейере были из лиги ирокезов, в которую
входят шесть индейских наций. Большинство оказались из мохоки
(народ кремня) и сенека (народ великого холма). Нас сближала
тяжелая работа.
Мы беспокоились друг о друге, вовремя задавали вопросы о домашних
делах и здоровье. Говорили о культурных различиях, любимой еде, неловких моментах.
Бригадиры старались расшатать каждую крепко сбитую группу
работников. Делалось это по-разному: пускали сплетню, открыто
врали, подозревали непристойности, грубо шутили. Нас было не
разлить водой. Конвейер спаял нашу группу воедино.
За несколько недель я стал своим. Со мной шутили, меня забрасывали
вопросами. Отличия заметили, но схожесть оказалась важнее. Мы
работали, разговаривали, слушали.
И пели.
**
С утренним гудком в нас просыпалось уныние. Мы ползли в очередь к
заводским воротам. Размещались на конвейеру друг за другом, рядом.
Первые минуты проходили в вязкой тишине. Потом одна из индианок
запевала. Эти песни стоили того, чтобы их петь и слышать! Радостные
песни. Я чувствовал радость, даже не зная точных слов.
Я внимательно слушал, стараясь понять, о чем пели. Иногда после
песни кто-нибудь объяснял, о чем она, для какого времени года или к
какому празднику.
Я очень полюбил одну такую песню. Вечерами ловил себя на том, что
насвистываю ее мотив. Однажды неожиданно стал подпевать на
работе. Женщины сделали вид, что ничего не произошло, но их лица
потеплели, и они чуть повысили голос, чтобы я пел во всю силу.
Я очень ждал утренних песен. Некоторые не-индианки тоже пели. Это
были чудесные моменты.
**
Мюриель пригласила меня на воскресную вечеринку.
Получить от нее приглашение было очень приятно. Я согласился.
Там оказались мои коллеги, белые и цветные. Наша дружба стала нам
очень дорога, и будних дней не хватало, чтобы наговориться. Я
приходил каждое воскресенье и подсел на жареный хлеб с кукурузной
похлебкой.
Пару раз меня вытаскивали танцевать в круг. Хотя в моем сердце
всегда был жар, он никогда не доходил до пяток. Танцевать было
странно. Я — стоун-буч, и я хорошо понимал, как это выглядит.
Я познакомился с Ивонн, дочерью Мюриель, и страшно влюбился. Она
работала на заводе в офисе. Все знали, что она встречается с
главарем местной банды. Но мы все равно поглядывали друг на друга
на воскресных встречах.
Для меня все было ясно. Сходиться с Ивонн ближе не стоит, даже если
мы нравимся друг другу.
Старые бучи рассказывали разные истории. Парни подбивали какую-
нибудь девушку переспать с он-она и потом разболтать об этом. Буч
сразу же вылетал с работы, пунцовый от стыда. Девушке тоже