чистота воротничков.
Я понимал, о чем ты. Это был трогательный способ высказать, или не
высказать, свои чувства. Иногда я замыкаюсь в себе, чувствуя страх,
боль и бессилие. Тогда я говорю странные вещи. Невовремя и
невпопад.
Ты вела машину, я лежал на твоих коленях. Ты гладила мое лицо. Дома
ты снова наполнила мне ванну. Достала для меня свежее белье.
Положила в постель. Ласково обняла. Притянула к себе.
Посреди ночи я проснулся. Тебя не было рядом. Ты сидела на кухне, обнимая голову руками, с бокалом вина на столе. Ты плакала. Я обнял
тебя крепко-крепко и держал, ты вырывалась и била меня кулачками, потому что рядом не было врага, которого ты ненавидела. Рядом был
только я. Через некоторое время ты успокоилась. Дотрагиваясь
кончиками пальцев до кровоподтеков на моей коже, ты расплакалась:
«Это я виновата, я должна была остановить их».
Тереза, вот что я давно хотел тебе сказать! В тот момент ты поняла, как я живу. Захлебываясь злостью, чувствуя всё мое бессилие, неспособный защитить себя или моих любимых, я вставал с колен
снова и снова, не собираясь сдаваться.
У меня тогда не нашлось нужных слов. Я просто сказал: «Все будет
хорошо». И мы улыбнулись сквозь боль, понимая, что это неправда. Я
увел тебя в постель и любил тебя нежно и ласково, выкладываясь на
все сто, учитывая свою форму в тот момент. Ты понимала, что ко мне
лучше не прикасаться. Ты только проводила пальцами по моим
волосам, и плакала, и плакала.
Как же нас растащило по разным берегам жизни, мой нежный борец с
несправедливостью? Мы считали, что победа за нами, когда общество
признало слово «гей». Но сразу же выяснилось, что совещания следует
проводить по «правилам регламента Роберта», и больше никак. Кто
назвал Роберта богом и почему все ему поверили?
Они вычеркнули нас из жизни, заставили стыдиться того, как мы
выглядим. Они сказали, что мы — скучные свиньи-шовинисты, мы —
враги. Тем самым, того не подозревая, разбили много женских сердец.
Нас было нетрудно отвергнуть. Мы ушли тихо и быстро.
Заводы закрылись. Мы не ожидали такого поворота.
Тогда я начал выдавать себя за мужчину. Странное чувство —
отрицать свой собственный пол. Я перестал понимать, где мой дом.
Тебя тоже запретили. Ты оказалась в стране однополой любви. Тебя
оторвали от женщин, которых ты любила столь же сильно, как
старалась любить себя.
Я провел более двадцати лет в одиночестве, в размышлениях о том, где ты сейчас. Хватило ли у тебя смелости избавиться от парадно-
выходного макияжа? Бывало ли тебе обидно, когда случайная
женщина говорила: «Если мне понадобится мужчина, я найду
настоящего»?
Подрабатываешь ли ты по вызову сейчас? Подаешь меню посетителям
кафе или изучаешь новую версию Ворда в офисном кресле?
Высматриваешь ли ты в лесбийском баре самого бучеватого буча из
всех возможных? Говоришь ли с женщинами о демократии, семинарах
и ТСЖ? Твоя нынешняя любовница теряет кровь только раз в месяц?
Или же ты вышла замуж и остепенилась, ведешь домашнее хозяйство
в маленьком рабочем городке, ложишься под безработного
авторабочего, во многом так похожего на меня?
Просыпаешься ли ты по ночам, чтобы прислушаться к сонному
дыханию детей? Исцеляешь ли чьи-то раны так, как заботилась обо
мне?
Думаешь ли обо мне прохладными ночами?
Я пишу это письмо уже несколько часов. Мои ребра болят. Меня снова
избили. Ну, ты знаешь.
У меня не нашлось бы сил пережить все это, если бы не ты.
Я нестерпимо скучаю по тебе, Тереза.
Только тебе под силу растопить этот камень.
Однажды ты ко мне вернешься?
Гроза ушла. На горизонте занимается розовый рассвет.
Я помню ночи, когда я любил тебя, сильно и нежно, пока небо не
обретало этот оттенок.
Всё! Довольно воспоминаний. Слишко больно. Я должен убрать эту
память о нас подальше, как драгоценную старинную фотографию.
И все-таки я не рассказал тебе всего. Так много осталось внутри.
Раз уж я не могу отправить это письмо тебе, я отошлю его в секретное
место, где хранятся женские воспоминания. Может быть, проезжая
через этот большой город, ты однажды остановишься и прочтешь его.
Может быть, и нет.
Спокойной ночи, любимая.
Глава 2
Никогда я не мечтал быть особенным. Даже наоборот! Я был готов
выполнять все требования взрослых, чтобы меня полюбили. Я
следовал правилам игры.
Несмотря на мои усилия, что-то со мной было не так. Взрослые хмуро
глядели и ничего не объясняли. Я им не нравился. Мне одновременно
хотелось узнать, в чем дело, и было очень страшно услышать правду.
Когда я понял, что со мной не так?
Кто-то первым спросил: «Это парень или девчонка?».
Еще одна забота для родителей. Жизнь их не баловала.
Когда они встретились, то пообещали друг другу сделать все
возможное, но не повторить судьбу собственных родителей.
Отца ждал завод: его отец, в свою очередь, отдал заводу всю свою
жизнь. Мать не хотела заводить семью.
Ничего не вышло. Они поженились, отец вышел на завод, мать
занялась домом. Позже, когда она забеременела, то захотела сделать
аборт, не мысля себя в роли матери. Отец переубедил ее.
В детях счастье. Природа обо всем позаботится.
Моя мать доказала на практике, как он ошибался.
Родители были бессильны. Жизнь посмеялась над ними. Брак
уничтожил последнюю возможность побега.
Когда появился я, стало еще тяжелее. У них появился объект
ненависти. Я это знаю наверняка. Я много раз слышал историю моего
рождения.
Дождь и ветер насиловали пустыню в тот вечер, когда у матери
начались схватки. Пришлось рожать дома, шутить со стихией нельзя.
Отец был на работе, а телефона дома не было. Мама так громко
подвывала от страха, что соседка-индианка постучала в дверь.
Осмотрелась и привела помощников.
Пока мать рожала, женщины племени Навахо пели. Мне рассказали об
этом потом. Ребенка омыли, пронесли сквозь дым и отдали матери.
«Положите ЭТО в колыбельку», — сказала она. Женщины племени
Навахо посмотрели с недоумением.
**
На следующий день соседка снова заглянула, взволнованная детским
криком. Младенец лежал в колыбели, немытый и некормленый. Мать
крикнула: это противно. Соседка прислала дочь. Она согласилась
заботиться обо мне днем, пока ее дети в школе. Моя мать согласилась.
Наверное, признавать поражение было неприятно, но отвращение к
родительским обязанностям оказалось сильнее.
Я рос в двух мирах. Один был бедным, но теплым, второй — холодным
и обеспеченным. Родным для меня был второй.
Мне запретили бывать у соседей года в четыре. Родители забрали
меня во время ужина. Несколько женщин Навахо готовили еду и
позвали детей есть. Отец услышал, как одна женщина задала мне
вопрос на чужом языке, а я ответила. Он скажет позже: не хотел, чтобы индейцы украли у меня родную дочь.
Я не помню точно, что случилось тем вечером. Мне пересказывали его
много раз, но каждый раз описание немного отличалось. Одна из
женщин сказала, что моя жизнь будет непростой. Иногда ее
передразнивала мать: закрывала глаза, упиралась пальцами в лоб и
говорила низким голосом — «Трудное время лежит перед этим
ребенком!». Или папа рычал, как Гудвин из Изумрудного города:
«Ррребенок пойдет по трррудной доррроге!».
Меня отлучили от племени Навахо. Соседка выдала матери кольцо для
моей защиты. Это выглядело подозрительно, но какого вреда ждать от
бирюзы с серебром? По крайней мере, можно будет его продать, —
решили они.
Той ночью в пустыне поднялась буря.
Гром бесновался, а от молнии было светло, как днем.
**
— Джесс Голдберг! — сказала учительница.
— Здесь, — ответил я.
Учительница прищурился:
— Это что за имя такое? Сокращенное от Джессики?
Я отрицательно покачал головой:
— Нет, мэм.
— Джесс, — повторила она. — Странное имя для девочки.
Я покраснел. Дети хихикали.
Мисс Сандерс злобно смотрела на класс, пока смех не унялся.
— Это еврейское имя?
Я кивнул, надеясь, что это конец разговора. Как бы не так.
— Дети, Джесс из еврейской общины. Джесс, расскажи, где ты жила.
Я заерзал на своем месте:
— В пустыне.
— Плохо слышно. Что ты говоришь?
— В ПУСТЫНЕ.
Дети переговаривались, закатывали глаза и смеялись.
— Что за пустыня? В каком штате? — учительница поправила очки.
— Я не знаю, — мне хотелось провалиться сквозь землю.
Я пожал плечами.
— Почему твоя семья приняла решение переехать в Буффало? — мисс
Сандерс явно злилась.
Откуда мне было знать? Шестилетним детям не сообщают о том, по
каким причинам принимают важные решения, которые перевернут им
жизнь.
— Мы долго ехали на машине.
Мисс Сандерс не была удовлетворена ответом. Мне не удалось
произвести на нее хорошее впечатление.
Завыла сирена. Утром среды было принято проводить воздушные
учения. Мы забрались под парты и прикрыли головы руками. Нам
говорили относиться к бомбе как к подозрительному незнакомцу: избегать зрительного контакта. Если я не вижу юомбу, она не увидит
меня.
Бомбы не было. Были профилактические учения.
Но сирена меня спасла.
Уезжать из теплой пустыни в холодный город было грустно. Никто не
говорил со мной о том, как противно будет зимой вылезать из кровати.
Не помогала даже разогретая в духовке одежда. Все равно
приходилось сначала снимать пижаму.
Снаружи лютовал мороз, который проникал в голову сквозь нос и
резал мозг на куски. Слезы замерзали в глазах.