Фрэнки смотрела на воду.
— И только разрешив себе полюбить другого буча, я научилась
принимать себя такой, какая я есть. Знаешь, кто меня заводит, Джесс?
Я улыбнулся и покачал головой.
— Старый буч, седой, с грустными глазами и мудрой улыбкой. У них
гигантские руки. В этих руках мне хочется засыпать.
Я потрогал бревно, на котором мы сидели.
— Я их уважаю. Но люблю — фэм. Смешно, что мне все равно, какого
пола фэм, я все равно без ума от них.
Фрэнки положила руку мне на плечо.
— Нам нужно вычеркнуть из определения слова «буч» то, что нам не
подходит. Я устала от банальщины.
Я покачал головой.
— Надо признать, что после твоего признания я не мог перестать
задавать себе вопрос: кто у вас с Джонни фэм в постели?
Фрэнки придвинулась.
— Никто. Ты имеешь в виду, кто главный? Кто трахает? Это
необязательно совпадает с разделением на мужское и женское, бучей и
фэм, Джесс.
Фрэнки погладила меня по плечу. Я вздрогнул.
— Расслабься, я же не подкатываю к тебе, — сказала она.
— Прости. Я не привык к прикосновениям.
Фрэнки разминала мне плечи. Было приятно.
— Хотя должна признаться, ты мне всерьез нравился.
Я нервно засмеялся.
— Не даешь мне расслабиться.
Она похлопала меня по спине.
— Ничего, привыкнешь. Ты была легендой, когда сменила пол. Как это
было, Джесс?
Я пожал плечами.
— Не знаю, что и сказать. Нужно было выжить. Некогда было думать.
— Я теперь отличаюсь от тебя? — выплюнула она вопрос.
— Решай сама. По мне — так мы одной крови.
Мимо прошел теплоход. Люди смеялись на палубе. Я сидел лицом к
Нью-Джерси, руки Фрэнки лежали на моих плечах.
— Ты все еще с Джонни?
Ее руки расслабились.
— Двум бучам вместе трудно, Джесс. Очень трудно.
Я вздохнул и кивнул.
— Слушай, Фрэнки. А если два буча вместе, они обсуждают чувства?
— Чувства? Какие чувства? — спросила она.
Мы засмеялись. Это было приятно. Мы смеялись и смеялись, до слез. Я
прислонился к Фрэнки. У нее были сильные руки.
— Знаешь, Фрэнки, — сказал я. — Есть такие вещи, о которых я никогда
не говорил с фэм. То, что делают с он-она. У меня никогда не
находилось слов, чтобы описать это.
Фрэнки кивнула.
— Я понимаю. Слов не нужно.
Я покачал головой.
— Нет, нужно. Иногда мне кажется, что я захлебываюсь своими
чувствами и не могу их высказать. Фэм спрашивают про мои чувства, но
их словами этого не расскажешь. Мне нужны наши, бучевские слова.
Фрэнки обняла меня. Я плакал.
— Меня куда-то затягивает, Фрэнки. Я не слышу своих слов о важном. Не
могу выразить.
Фрэнки обняла меня еще крепче. Я прижался к ее плечу. Она обнимала
меня, как я буча Эл — сто лет назад в тюрьме.
— Фрэнки, откуда мне взять слова, чтобы описать то, что разрывает
меня изнутри? Какие это слова?
Я посмотрел в небо.
— Как гром?
Фрэнки поцеловала меня в макушку.
— Да, как гром. И тоска.
Я поцеловал ее в плечо.
— Тоска, — повторил я. — Как красиво, когда это говорит буч.
Глава 25
— Едем по отдельности, — настаивала Руфь. — Ты в Буффало, я —
домой.
— Почему? — я не хотел отказываться от предложения Эсперансы взять
машину. — Ты не была дома с момента смерти бабушки. Хочешь
навестить их. Поехали! Я увижу твои родные места. Озеро, холмы и
ненаглядные виноградники.
Руфь вздохнула.
— Ты думаешь о красоте. Я сбежала оттуда в поисках спасения.
Возвращаться нелегко. И проще это сделать в одиночестве.
Я покачал головой.
— Я высажу тебя и уеду в Буффало. Езды два часа. У меня нет прав, а с
тобой мы сойдем за гетеро-пару.
Руфь скривила лицо.
— Джесс! Ты не понимаешь. Нельзя просто так привезти и высадить
меня у дома. Я должна вас познакомить. Тебе придется выпить кофе.
Я обиделся.
— Ну понятно.
Руфь злилась.
— Ничего не понятно. Я не стыжусь тебя. Я стыжусь… их.
Я запротестовал, но она накрыла мою руку своей.
— Это тупик. Если они тебе понравятся, я разозлюсь на тебя за то, что
ты не понимаешь, как мне было ужасно расти. А если тебе они не
понравятся, я разозлюсь, что ты не ценишь мою родню.
Я пожал плечами.
— Понятно. Всё сложно. Но я все равно поеду в Буффало. У меня там
дела.
Мы перевели тему, понимая, что вопрос не закрыт. Я откладывал
поездку: наполовину из страха доделать свои дела, наполовину надеясь, что Руфь поедет со мной.
В сентябре громко попросил у Эсперансы машину. Руфь сделала вид, что не слышит.
За неделю до этого я принес Руфи яблочного глинтвейна. Она грела
ладони о чашку.
— Когда надо мной издеваются, — сказала она, — легче, если никто не
видит. Как будто ничего не происходит. Меньше унижения.
Я ждал.
— Они не монстры, — сказала она. — Я скучаю по ним. Меня любят —
как умеют. Я член семьи. Но это трудно. Мне страшно, что кто-то
внешний увидит. Наверное, они хорошо примут тебя. А если нет? Я
возненавижу их за это. Они не злые. Но я рискую своим хорошим
отношением. Я никогда не смогу относиться к ним, как прежде, если они
не примут тебя.
Я покрутил в своей кружке палочкой корицы.
— Когда выезжаем?
Она удивилась.
— Я никуда не еду.
Я улыбнулся и кивнул.
— Едем, дорогая. Мы не отказываемся от схваток, к которым готовы.
Руфь вздохнула.
— В четверг.
**
Туалет у нас везде!
Мы распевали эту песенку по дороге. С рулоном туалетной бумаги
наперевес: мы не собирались рисковать здоровьем и останавливаться у
общественных туалетов. Лес большой.
Вырулили из города перед рассветом. Когда солнце поднялось, я уже
был совершенно счастлив, что дождался Руфи. Что мы едем вдвоем.
Руфь развернула бутерброды с мюнстерским сыром, вялеными
томатами и рукколой. Туалет у нас везде! Мы смеялись.
Я был за рулем. Руфь расслабилась. Она называла по очереди все
дикие травы. Бешеный галоп Манхэттена остался позади. До трудной
встречи было далеко. Сейчас мы были вдвоем. И это было
замечательно.
Повернув на скоростной отрезок дороги, мы приближались к озеру
Канандаигуа. Руфь заволновалась.
— Видишь? — ткнула она в новые здания. — Тут был парк развлечений
Роузлэнд. Останови машину. Я сяду за руль.
Руфь знала эти дороги как свои пять пальцев.
Мы ехали мимо поля с подсолнухами.
— Что-то новенькое.
Я рассматривал астры и золотарник, напоминающие об акварелях Руфи.
Она остановила машину у озера.
— Это озеро совпадает с моим настроением. Либо я подстраиваюсь под
него, либо оно. Одно их двух. Большая часть берега — частная
территория, остались нетронутыми два-три кусочка. Дачники.
Она снова завела машину.
— Дачники убили моего отца.
Ее голос был холодным, как озерная глубина.
— Парочка приехала на машине и остановилась посмотреть на оленей.
Они стояли на опасном повороте. Отец пытался объехать и слетел с
дороги вот здесь.
Мы молчали.
— Ненавижу дачников. Правда, моя мама — одна из них.
Я слушал.
— Она приехала на лето. Встретила отца и безумно влюбилась. Он и
дядя Дэйл безумно любили холмы. Они бы никогда не вернулись в
город.
Руфь улыбнулась.
— Мама — городской ребенок, но она осталась тут, когда отца не стало.
А я как он. Мое сердце здесь. Но я уехала в город.
Мы добрались до маленького домика на опушке. Золотистый лабрадор
лаял и бросался на дверь.
— Это дом дяди Дэйла.
Она выдала мне листок бумаги.
— Это мамин адрес. Заезжай туда.
Я кивнул.
Мы сидели в машине. Нас заметили.
— Робби! — кричал дядя Дэйл. — Робби приехал!
Руфь вздохнула. Мы вышли из машины. Они привычно обнялись, словно
делали это каждый день. Руфь представила меня.
— Дэйл, это Джесс. Она тоже живет на Манхэттене.
Собака прыгала и лизала мое лицо. Дэйл схватил ее за ошейник.
— Бон, отвали от гостей. Что за манеры?
Дэйл пожал мою руку. Его ладонь была грубой и заскорузлой.
— Кофе? Я только что сварил.
Я прищурился. Руфь покачала головой.
— Тебе пора, — сказала она. — Найдешь дорогу?
Я засмеялся.
— Мимо озера и у подсолнухов налево.
— Точно не хотите отдохнуть и выпить кофе? — спросил Жэйл.
Я бросил взгляд на Руфь. Она была равнодушна, как скала.
— Спасибо, Дэйл, но мне еще рулить до Буффало. Увидимся на
обратном пути, когда я заеду за Руфью. — я вздрогнул.
Я зря назвал Руфь по имени?
Дэйл кивнул.
— Заезжай после обеда. Я сделаю знаменитые жареные цуккини. Робби
подтвердит, что я отличный повар. Мои цуккини растут прямо тут, на
огороде.
Руфь вздохнула. Я уловил намек, сел в машину и завел ее. Дэйл держал
Бон за ошейник и махал мне свободной рукой. Руфь наблюдала за мной.
**
Улицы Буффало были знакомы, как отражение в зеркале.
Я остановился у дома Терезы. Ее имя больше не значилось на двери. Я
прогуливался вокруг дома, как будто надеясь увидеть себя в огородике
на заднем дворе. Тогда я всматривался в небо, чтобы разглядеть свое
будущее. Теперь рыскал в поисках прошлого.
Воспоминания охватили меня. Взгляд Терезы той ночью, когда меня
арестовали в Рочестере. Я закрыл глаза, но картинка не исчезла. Пусть, подумал я. Пусть возвращаются.
Я прошел к таксофону и позвонил в бюро информации. Мне хотелось
сдержать обещание, данное Ким и Скотти. Я вспомнил нашу последнюю
случайную встречу, реакцию Ким.
Помнит ли она меня? Помнит ли Скотти? Стал ли он ветром? Их имен не
было в телефонной книге. Наверное, они все еще живут с Глорией. Ее
номер нашелся.