И все-таки, по дороге с вокзала Юля ревела, как будто провожает Петю на фронт. Дотащив сумки и ящики до двери квартиры, он обнял ее.
– Не зайдешь? – удивилась она.
– Нет, Юлька. Еще надо до общаги добраться, со всеми поздороваться, раздать подарки ну и посидеть с парнями, выпить винца, иначе обида.
Она сморщила нос. А вот она бы с ним не расставалась. А ему, выходит, посиделки с друзьями важнее.
Ну и ладно. Завтра она пойдет к Лельке, чтобы не сидеть, как дура, у телефона! А Петька пусть звонит, переживает. Так ему и надо.
Дары юга мама восприняла с удивлением.
– Ого! Ничего себе. Щедрая, стало быть, женщина Петина мать.
– Это все вместе, в складчину, там так принято. Ой, мам! Как же там было здорово! Такие люди! Здесь таких нет.
– Люди везде одинаковые. При чем тут «там»? – усмехнулась мать. – Просто ты, Юля, как околдована. Стала рассеянной, странной, будто тебя зельем каким опоили. Ничего не видишь вокруг.
– Чего я не вижу? – вскинулась она. – Что такое я пропустила? Это ты, мам, странная – не можешь порадоваться за родную дочь. Ревнуешь, что ли?
– Бред, – отрезала мать. – Я – и ревную! Просто мне, Юля, не нравится вся эта история с твоим поспешным браком. Тебе восемнадцать – какой замуж, окстись! Вся жизнь впереди, все радости! А свобода? Да ничего нет дороже этих самых студенческих лет! Ни-че-го! Гуляй – не хочу! А ты… Добровольно лезешь в ярмо и еще предлагаешь порадоваться вместе с тобой.
– Да, гуляй – не хочу. Но ко мне, мам, относится вторая часть поговорки. Не хочу, понимаешь? Да, хочу замуж. Именно за него. Потому что люблю. Потому что… – От волнения она задохнулась и расплакалась и продолжала уже сквозь слезы: – Потому что жить без него не могу. Каждый день, если не видимся, – ужас. Да, и детей от него хочу. Борщи ему варить. Рубашки гладить. Засыпать на его плече, уж извини за подробности! А ты, женщина, меня не понимаешь! Обидно, очень обидно. И еще – что означает твоя последняя фраза? Впрочем, я догадалась, можешь не уточнять: то, что он нищий студент и не москвич, верно? А вот скажи – если бы он был сынком богатых родителей? С квартирой, машиной, короче, без материальных проблем? Ты бы не возражала? Я правильно понимаю?
Мать горько вздохнула.
– Умница. Меня упрекнуть в корысти. Ну да, тот самый случай! Интересно, это кто должен обидеться? Нет, дочь. Все не так. Просто я через все это прошла. Все было: нищета, общежитие, когда ждешь конфорку, чтобы сварить тебе кашу, а ты орешь от голода. Выкупать тебя – поди натаскай воду, четыре ведра. А потом ее слить и вынести. Нет, было и веселье, и взаимопомощь. И все же было непросто. Думала, никогда не дождусь своего туалета и своей ванной. Дождалась. Только жить начали, а папка наш умер. Ладно, не о том. Да, дочка, я хочу тебе доли полегче! Взрослого мужа, а не студента. Своей жилплощади, а не общаги. Да и какие у вас перспективы? Лет двадцать стоять на очереди? На кооператив вы не заработаете. Значит, лет двадцать, не меньше. А если залетишь? Знаю – будешь рожать, и институт побоку. Ну и представь: общага, ребенок, общая кухня и отсутствие денег. От аванса до получки. И во что ты превратишься? Знаешь, как быстро закончится ваша любовь?
Юля усмехнулась:
– Ну твоя же, мам, не закончилась?
– Тебе-то откуда знать? – не поднимая глаз, глухим голосом ответила мать. – Ладно, тему закрыли. Ты все равно меня не услышишь.
– Я слышу, – ответила, растерявшись, Юлька. – Только у меня все будет не так. Это я знаю точно!
За холодильник получила по полной. Разозлился Петр очень сильно.
– И как ты могла без меня! Такие решения мы должны принимать совместно, и ты слишком самовольничаешь, Юля, слишком много на себя берешь. В конце концов, как я должен себя чувствовать в такой ситуации? Ты меня этим унизила.
Обиделся страшно. Но Юля закрутилась вокруг него, зачмокала, заобнимала, пришептывая, что он самый-самый и лучше его просто нет! А ей захотелось сделать сюрприз – ну что тут такого? Разве у нее нет такого права?
– И вообще. – Она нахмурила носик и скорчила гримасу обиды. – Это ты меня унижаешь и делаешь из меня восточную женщину. Это я должна обижаться. Я свои отпускные вообще не потратила. Мне что, их обратно везти?
Словом, перекрутила, перевернула, как умеют делать все женщины. Перевела в шутку, потом притворилась обиженной, выдавила слезу, и он, растерявшись, вынужден был просить прощения и благодарить.
Уладили. Сказал, что мама была счастлива и все никак не могла успокоиться.
Ну и славненько, ну и отлично. Помирились, и хорошо! К тому же Юлька не сомневалась – он оценил ее благородный поступок.
Лелька пребывала в тоске: она влюбилась, причем ее избранник, оператор с киностудии документальных фильмов, был вовсе не образец добродетели.
– Я на приличных не западаю, потому что извращенка, – жаловалась бледная и похудевшая подруга.
С виду мужичок богемный: козлиная бородка, жидкие длинные волосики, ленноновские очочки, бесцветные, маленькие глазки. Джинсы свисают с тощей задницы. В общем, не герой, что говорить. К тому же женатый и большой любитель выпить.
Как всегда, Лелька искала приключений, уверенно считая, что нормальный, симпатичный и денежный ей не по судьбе. Ее планида страдать, вытаскивать, утешать, вытирать сопли, быть вечной жилеткой и разгребать за возлюбленным кучи дерьма, чем она рьяно и занялась. Потихоньку таскала в букинистический ценные дедовы фолианты, продавала столовое серебро, бабкины чернобурки и золото – словом, не сидела без дела.
Оператор по имени Ролик – в паспорте, как насмешка, гордое Роланд – брал подаяния со скупыми мужскими слезами и истеричными выкриками, что он ее недостоин. Но не отказывался.
Лелька была счастлива и несчастна одновременно.
– В любви так всегда, – утверждала она. – По-другому и не бывает.
– Чушь! – бесилась Юля. – Еще как бывает! И Ролик твой, Шмолик, – говно и халявщик! Бросай его побыстрее, иначе останешься нищей.
Через восемь месяцев Ролик-Шмолик слился сам, как только узнал, что Лелька беременна. Исчез, как испарился, – ни слуху ни духу. С работы уволился, с квартиры съехал. В Мосгорсправке сказали, что Роланд Казначеев выписался из Москвы. «А вот куда, девушка, нам неизвестно».
– Он погиб! – рыдала несчастная Лелька. – Покончил с собой. Или она его отравила, его жена! Отравила и выписала из квартиры. Был человек – и нет!
– Ага, убила и закопала, но надпись не написала! – зло усмехалась Юля. – Ты как себе это представляешь? Отравила, расчленила и закопала в лесу? Все, кончай разводить сопли. Давай решать, что нам делать! Ищем врача?
– Какого врача? – Бедная Лелька, казалось, потеряла остатки разума. – Зачем нам врач?
– Не нам – тебе. – Юля решила быть твердой. – Чтобы сделать аборт. Рожать от алкаша – это преступление.
Лелька сузила и без того узкие глаза.
– Да пошла ты! Хороша подруга! Все, уходи, я в тебе не нуждаюсь!
Юля бросилась к ней и крепко сжала в объятиях.
– Лелька, родная! Ну прости ради бога. Конечно, рожай! Ты моя умница! Ребеночек будет, такое счастье! Не сердись на меня, бога ради! Я просто боюсь за тебя… За вас с малышом. Ты же без помощи. Нет, я, разумеется, помогу всем, чем смогу.
– Все, Юль, забыли, – всхлипнула Лелька. – Будет как будет. А потом, может, и Ролик объявится. А тут мы, я и ребенок!
Ролик! Господи! Да надо бога молить, чтобы этот урод никогда больше не появлялся на горизонте, трус и алкаш, ничтожество и мерзавец, альфонс. Но все это, конечно, Юля вслух не сказала. Попробуй скажи этой дурочке – загрызет. Любовь зла, как известно.
Долго пили на кухне чай. Лелька то плакала, то смеялась, шмыгала носом, вытирала ладонью узкие опухшие глаза, рыдала и снова смеялась и плакала.
И вдруг посерьезнев, сказала:
– Юлька, ну ты ж понимаешь… Шансы выйти за принца нулевые. Вообще выйти замуж, какой уж там принц! И красота моя неземная, и руки-крюки, и лень бесконечная – ты и сама все это знаешь. Мне за собой лень чашку помыть и яичницу сделать. Какой уж тут муж! Кто меня будет такую терпеть? Вот и выходит: не рожу – буду всю жизнь одна куковать. Дед помрет, папашка за границей, у матери бурная личная жизнь – кому я нужна? А так будет ребенок – мой, личный, собственный! Ну что, я права?
– Права, конечно… Но Лелька! Ребенок это даже не муж – муж может и сам себя обслужить, если захочет. А маленький – ему же все надо: и выкупать, и покормить, и погулять, и спать уложить! И из дома не смоешься – оставить не с кем! А ты только что про себя – яичницу неохота пожарить.
Лелька повеселела.
– К нему это не относится! Думаешь, я не понимаю, что такое ребенок? Да для него я готова на все! Горы сверну, ты мне не веришь?
– Верю. – Юля с трудом выдавила улыбку. – Материнская любовь – это вообще, говорят, чудо! Конечно, верю! Так все и будет! Только на Шмолика ты не рассчитывай. Не на кого рассчитывать, Лель! И еще деньги – ребенку многое надо. Где их взять, а?
– Ну пока жив дед, ты ж понимаешь, не пропадем! А потом… Потом как-нибудь…
«Как-нибудь». А как – как-нибудь? Нет, не представляет Лелька всю эту картину, просто не представляет.
Юля сказала маме про свадьбу. Та опешила:
– Как же так, Юль? А я так надеялась…
Но быстро смирилась: в душе она была уже готова. Тут же оживилась – мама считала, что обязательно надо устроить нормальную свадьбу, со всеми атрибутами: черной «Волгой», кафе, тамадой и кучей родственников.
А вот упрямый Петя считал все это мещанскими пережитками и пустой тратой денег. Уже на этом этапе они с мамой точно сцепятся.
Боялась сказать маме, что жить они собираются с ней. Очень боялась. И маму, и Петю.
Да и как им жить вместе? Взвалить на маму все хозяйство или готовить самой? Да она и не умеет. Всю жизнь за нее все делала мама. К тому же неохота, если честно! А что охота? Ну с этим все ясно – не расставаться с любимым, каждый вечер его обнимать, засыпать и просыпаться на его плече. Вечерами бегать в кино или в театры, по выходным сидеть в кафешках с друзьями или ходить в гости. На каникулы ездить в путешествия, например, на Байкал или в Сочи, в Ростов, в Прибалтику, в Крым – куда угодно, страна-то огромная. Выходит, мама и Петя правы – не доросла она до семьи, в голове только ветер.