– Я не знаю, – коротко, желая поскорее отделаться от навязчивой бабульки пробормотала Юля.
– Зато я знаю! Жизнь прожила! Да и Лельке без нее никак. Совсем тяжко будет, не справится, с таким-то дитем…
– С каким – таким? – удивилась Юля. – В смысле, с беспокойным?
Вскинув короткие, домиком, бровки, бабулька внимательно посмотрела на Юлю.
– Ага, с беспокойным. А ты иди, дочка. Иди. И подарки свои забирай. Мне теперь их Лельке не передать. Когда я ее увижу?
– Это вам. – Юля протянула бабке торт и цветы. – С наступающим праздником. – И быстро сбежала по лестнице.
– Спасибочки, – донеслось вслед, – и тебя с наступающим!
Странно, но то, что она не встретилась с Лелькой и не зашла в òó квартиру, принесло облегчение. Хотя что тут странного? Там, в той квартире, она пережила свои самые счастливые и самые несчастные дни. Да и Лелька – свидетельница их любви и их счастья. Нет, хорошо, даже прекрасно, что она ее не застала!
Тридцатого декабря уехали в Коломну. Поезд был набит людьми с коробками, сумками и пакетами, как сельдями в бочке. Еле приткнулись. Юля дремала, положив голову на плечо маме. Потом сморило и маму. Так и спали, прижавшись друг к другу.
Тетки всплескивали руками, радовались и им, и презентам. Колбасу и кофе припрятали – перебьетесь! У вас там, в столицах, это не диковина. А мы будем беречь и по долечке, по кусочку, смаковать и балдеть.
Колбаса и вправду была ни к чему – стол был уставлен такими яствами! Какая уж тут колбаса! Пироги с мясом, капустой и луком, пирожки сладкие, с ягодами и вареньем. Плошки с многочисленными салатами, домашние маринады, холодец и заливное из рыбы – в общем, от одного вида уже наешься.
За стол сели женским коллективом – все женщины были одиноки. Тамара – вдова с молодых лет, даже ребеночка завести не успели, Вера – старая дева, как все считали, не догадываясь, что много лет она жила со своим начальником, Михал Михалычем, мужичком неплохим, но безнадежно женатым. Да и Вера замуж не хотела: «Чего я там не видела?» Сестры в дискуссию не вступали, молча переглядываясь, тихо вздыхали. Было им, вдовым, известно что-то такое, что удерживало их от уговоров и возражений.
Все дружили, поддерживая и жалея друг друга. И все нежно любили единственного ребенка – племянницу Юльку, умницу и красавицу. Единственную общую надежду. Осторожно переглядывались – кажется, у москвичей что-то случилось. И Лена сама не своя, и Юлька чудна́я. Ест вяло и плохо, грустит и вздыхает. Наверное, любовь, а что еще в ее возрасте? А если любовь, то пройдет. У кого не бывало.
Четыре дня абсолютной любви, нежности и обожания – тетки крутились вокруг племянницы, не зная, чем угодить.
– Пельмешки, варенички? – вопрошала умелица Тома. – А может, блинчиков напечь? Дрожжевых, в дырках, как ты говорила в три года? – умиляясь воспоминаниям, смеялась тетка. – Давай в дырках, а, Юлечка?
Верочка притаскивала из погреба банки с солеными груздями, застывшими в масле жареными лисичками, малюсенькими, с ноготь. Пупырчатые огурчики, крошечные, с прилипшими листьями вишни и дуба и зернышками зонтичного укропа. Только посмотреть – и рот наполняется вязкой слюной.
Юля мотала головой.
– Не хочу, не суетитесь, спасибо. И не обижайтесь. Ну правда, ничего неохота.
Тетки выскальзывали во двор, присаживались на лавочку, застеленную старым ватным одеялом, и горестно вздыхали.
– Свадьба у нее сорвалась, – наконец призналась Елена Васильевна. – В августе должны были отгулять. Платье уже купила, туфли.
– Фату, – то ли спросила, то ли подтвердила Верочка.
Сестра махнула рукой.
– Какая фата! Фата нынче не в моде.
Верочка горячо заспорила, запричитала:
– Фата всегда в моде, все невесты об этом мечтают!
– Ладно, девки, – сказала Тома. – Ничего не поделаешь. Переживет, Лен, не волнуйся. Мы вот с тобой мужей похоронили и ничего, живы. А Верка, – короткий взгляд на сестру, – всю жизнь на побегушках, ждала, когда позовут, пальцем поманят. И ничего, смотри, какая красотка!
Услышав последнюю фразу, Верочка передумала обижаться и расхохоталась вместе с сестрами.
– Давайте, девки, собрались, – продолжила старшая Тома. – Не ноем, вопросов не задаем, не пристаем и хороводы вокруг Юльки не водим. Пусть приходит в себя. Ничего, оклемается. И не такое переживают.
За день до отъезда Юля собралась в кремль. Ах как она любила гулять по кремлю и по улочкам старой Коломны, утопающим летом в сиреневой пене распустившихся буйно разросшихся кустов сирени. Да и сейчас, зимой, здесь было замечательно: на обочинах сложены аккуратные горбики снега, ослепительно-белого, сверкающего на солнце алмазными искорками, скрипучего, пушистого и слепящего. Дорожки были почищены и утоптаны – коломчане обожали гулять по родному кремлю.
Сначала Юля шла бодро, сама удивилась: «Ишь, разогналась!»
Но скоро, устав, присела на заиндевевшую лавочку и закрыла глаза. Заснула?
Очнулась от того, что кто-то тряс ее за плечо:
– Эй, красавица! Ты что, сомлела?
Над ней возвышался настоящий богатырь из русской сказки – высоченный кудрявый блондин с пышной окладистой бородой. На красном от мороза лице весело горели хитрые, ярко-голубые глаза.
– Вправду уснула? – переспросил он. – Понимаю. Гуляла небось до утра и притомилась, верно? – От его тулупа из овчины, огромного, как и он сам, тянуло мокрой шерстью. Большущие красные руки поправили ее шарф. – Ты ведь не местная? Приезжая, да? Я тебя раньше не видел.
Юля дернулась и вскочила.
– И не увидишь! Ладно, давай, остряк! Хазанов местного разлива. – И заспешила к выходу.
Богатырь и остряк быстро нагнал ее, взял за руку и пристально, посмотрел на нее.
– Слушай, – он немного смутился, – ты, Спящая красавица, а выходи за меня замуж!
Не отвечая, Юля смотрела на чокнутого богатыря, как врач на пациента.
– Нет, правда, выходи! – улыбнулся он. – Прямо совсем не нравлюсь, да? Но ничего, я заслужу! Вот увидишь! Буду стараться!
– Тебе к врачу не надо? – поинтересовалась Юля. – Кажется, у тебя проблемы. А если прикалываешься, то у тебя получилось, развеселил! Большое спасибо. – И, развернувшись, пошла прочь.
Он снова нагнал ее и схватил за руку.
– Да нет, не прикалываюсь. Просто… ты веришь в любовь с первого взгляда? – Не получив ответа, бородач горячо продолжил: – Лично я верю. Вот правда. Шел мимо, смотрю – девушка спит. И такая красивая! Ресницы на щеках, волосы выбились из-под шапочки. Личико нежное, белое, голубое пальто – ну просто Снегурочка! – рассмеялся он. – Ну и… влюбился, короче. Сразу и наповал!
– Ладно, давай, «наповал», – раздраженно бросила Юля. – На сегодня хватит приколов. Дед Мороз хренов.
Выследил. На следующий день со смехом ввалилась Тамара.
– Ой, девки! Умора! Юльку нашу сватать хотят. Сестры переглянулись. Юля уткнулась в журнал.
– Что еще? – хмуро спросила Елена Васильевна. – Что еще за бред, Том?
– Вовсе не бред, – запыхавшаяся Тома присела на стул. – Ей-богу, чистая правда! Васька Бобров, сын Райки Бобрихи! Ну знаешь, толстая такая, здоровенная, как кувалда, с соседней улицы, продавщица в молочном. Так вот, – вдруг растерялась Тамара. – Увидел он нашу Юльку, познакомились, и, говорит, жениться хочу! Райка меня поймала и прям за горло. Что делать-то, девочки? – растерянно спросила она, глядя на молчащих сестер.
– Чаю выпей, – буркнула Вера, – и в себя приди.
– Ве-ер, – жалобно протянула Тамара, – ну что ты так сразу? Васька парень неплохой, сама знаешь. Девки за ним табунами. Может, и вправду, влюбился насмерть, раз сватать решил?
Отшвырнув журнал, Юля резко вышла из комнаты.
Тома растерянно посмотрела на сестер.
– Девки, а что я такого сказала?
Мать зашла к Юле через полчаса. Та лежала в кровати, отвернувшись к стене.
– Ладно, дочка! – Елена Васильевна погладила ее по голове. – Ну чего ты? На Томку разозлилась? Она ж у нас… простая, ты знаешь. Что думает, то и лепит. Не злись на нее, она ж не со зла! А вообще и выглядишь ты не очень после болезни, и настроение никакое, а парни, гляди, рвут подметки! – Она рассмеялась. – И сразу в загс, а? Другие-то годами ждут. Вот увидишь, все устаканится. А может, все же сходишь с этим женишком, погуляешь? Ну или в кино? Говорят, что парень он неплохой.
Юля резко развернулась, в глазах стояли слезы.
– Мам, – шепотом закричала она, – какой погуляешь, какое кино? Я их всех ненавижу! Смотреть на них не могу! И никому – никому, понимаешь? – больше не поверю! Никому и никогда! Если уж Петя… И отстаньте от меня, умоляю!
Мать испуганно засуетилась, гладя ее по голове, поправляла одеяло и клялась и божилась, что больше ни она, ни тетки слова не скажут.
Рано утром собрались в Москву. До вокзала вызвали такси – иначе бы не управились: банки с разносолами, еще теплые, только испеченные, пироги в дорогу и мешок картошки, своей, шершавенькой синеглазки. Уж как ни отказывались, с Томой не справиться.
На вокзале сестры ревели. Глядя в сторону, Юля молчала. Вкусно тянуло угольком и всеми вокзальными запахами, обещающими дороги и перемены. Впрочем, какие там перемены? Никаких перемен она не ждала.
Глядя в окно на пролетавшие мимо заснеженные деревеньки с маленькими, покосившимися домиками, по окна заваленными снегом, она улыбнулась: а что, может, зря отказалась? Вышла бы за этого бородатого Ваську, привезла бы его в Москву, постригла, одела по-человечески и показала бы всем, что она больше не брошенная невеста. Слухи распространяются быстро, и он бы, конечно, рано или поздно узнал.
Да, неплохое утешение, но… На это она не способна. Она вообще ни на что не способна. Сейчас. А скорее всего, навсегда.
Каждый день звонила Лельке – может, вернулась? Нет, тишина. Откопала ее дачный номер – но нет, связи не было. Сказали, обрыв линии и вообще, этого номера давно не существует.
Зимнюю сессию Юля не сдавала – мама похлопотала, принесла в деканат справку от Ильи Андреича. Кстати, с мамой они созванивались, Юля слышала. О чем ворковали? Кажется, мама смеялась. Но не прислушивалась – неинтересно.