Днем они ушли в горы, ориентируясь по карте, дополненной крестиками — учитель отметил летние хижины пастухов в качестве мест возможного ночлега, хотя сам совершенно не одобрял авантюрного предприятия. Местные жители зимой в заснеженные отроги не ходили.
Зачем судьба подкинула ей эту поездку, стало ясно только потом. Дело было не только в роскошных выходах мусковитовых жил, где увесистые шестигранные призмы слюды расщеплялись на тонкие золотые пластины, и не в диковатом азарте игры в басмачей, когда было так весело потрясать мелкашками, беспечно гоняя друг друга по сугробам на фоне каких-то саманных развалин. Хотя ведь и то были не простые радости тела — юное жизнелюбие, но не эгоистичное, а вполне разомкнутое на окружающий мир. Их прошибали восторгом экзотические артефакты, найденные в пустых хижинах, — осколок керамики с пронзительно-бирюзовой глазурью, ветхий листок бумаги с арабской вязью — похоже, из Корана, что добавляло таинственности.
Счастье прибывало с каждым днем и обещало некий экстремум — он и случился, когда она оказалась ночью одна в горной долине, как бы вынеся за скобки спящих в палатке друзей. Дотлевающий костер обдавал запахом едкого дыма — пахли, сгорая, ветки арчи, древесины, скрученной такими железными узлами, что звенела, не поддаваясь топорику.
Пейзаж был лаконичным и неземным. Крутые снежные склоны, освещенные луной, сияли как бы изнутри и уходили вдаль мерцающим коридором, еще ярче светился наст на земле. Черными были только угольные тени скал и кустарников, а еще, собственно, небо — но белые горы вздымались так круто, что неба оставалось совсем немного. Мир состоял из света, а она находилась в самом средоточии света, в его фокусе. Он был чистым и ясным, но совершенно холодным. Именно таким, каким нужно, чтобы понять соотношение масштабов — вечности и себя. И в этом честном понимании не было ничего страшного. Мироздание говорило с ней на своем языке. Человек должен пережить такое, хотя бы раз в жизни. И лучше — раньше.
Когда луна заползла за хребет, пейзаж стал другим, жемчужно-серым, призрачным. Зато звезды укрупнились и придвинулись ближе. Леля так и лежала на снегу, глядя им навстречу, пока не продрогла.
Но это было давно, и уже не осталось той большой страны, ее прозрачных границ и бывшего гостеприимства. Подобно землетрясениям, терзали ее неведомые судороги, газеты писали, что таджикские кланы режут друг друга, тамошние русские спасались, бросая имущество и родные могилы, вытеснялись огненной лавой, чужой культурой, отвердевающей на глазах. Как жаль, магазин «Таджикистан» на Тверской закрылся, и теперь уже нельзя было купить экзотической дешевенькой парварды или виноградного сахара, чтобы сосать потом с чаем на кухне, вспоминая Гесиддинов пир. Зато с востока началось тихое нашествие: смуглые мигранты постепенно осваивали Москву — сначала робкие, в зашмыганных ватных халатах, с печальными глазами и выводками детишек, потом переодевшиеся в яркие нейлоновые жилетки дворников и дорожных рабочих, но выглядевшие теперь куда более молодо и бойко.
Хитрец Саид устроился с комфортом, «подженившись» на вдовушке и поселившись на ее даче, хотя дома у него осталась семья, а то и не одна. Выписав к себе на лето братьев и племянников, он собрал мобильную бригаду, которая шабашила за небольшие деньги. Лелю это почти устраивало. Почти — потому что, игнорируя реальность, она договорилась с Саидом на сумму, раза в полтора превышающую финансовые возможности. Он все-таки уболтал ее, называя красавицей и тыча в нос допотопный калькулятор с рядами цифр.
Наверное, я аферистка — думала она, в то время как шестеро вежливых восточных юношей уже носились по участку — ломали, рыли и прокладывали трубы. Самосвал привез кучу гравия, высыпал на обочину — рухнул забор.
— Починим, королева! — смеялся Саид всеми ровными искусственными зубами.
Смуглый строитель, похожий на персидского принца со средневековой миниатюры, строил глазки и сообщал, что его имя — Бахрам. Леля же в ответ признавалась, что когда-то бывала в кишлаке Варух.
— Землячка! — таял персидский принц.
Леля саркастически смотрела на его длинные ресницы, растянутые штаны с красными лампасами и подвязанные веревочкой вьетнамки. Что-то они скажут, когда выяснится, что денег не хватит…
Ликвидировать финансовую дыру помогла еще одна подруга. Леля нанялась к ней в издательство — срочно отредактировать детектив про исламских террористов. Террористы распространялись по миру с въедливостью и упорством плесени, забиваясь в каждую дыру и маскируясь под честных людей. Самую кровавую расчлененку автор приберег к концу — от этих страниц даже несколько затошнило. Ночной сон Лели был нервным и рваным, в нем повторялся не столько сюжет, сколько тошнотворные детали, а у приснившегося террориста оказалось бронзовое лицо Саида.
С происками агентов бен Ладена было покончено в полмесяца, дальше Леля подрядилась редактировать триллер. Триллер оказался еще более дурацким и подписан был «Нила Сорская», хотя методом дедукции Леля определила, что сочинял ужасы автор, а не авторица. Укрылся, гад, за женским псевдонимом! Хорошо, а то за женщин было бы обидно! Как догадалась? Очень просто — в третьей главе герой якобы случайно убивает жену, а потом по-мужски сладострастно закапывает за забором дачного участка. Дочку он ненароком прикончил в пятой. Леля порадовалась, что ее семейная жизнь еще вполне позитивна — подумаешь, не обращают внимания — радуйся тому, что пока не закопали!
Радоваться можно было еще и появлению финансового просвета. Ну, если не хватит мани-мани чуть-чуть и от отделочных работ таджики откажутся, останется душ некрашеным. И тоже хорошо — снова будем играть в Тома Сойера: купим олифы, кисточек и гостей наприглашаем — пусть красят. Эй, кто там в очередь? Нет очереди? Жалко…
Война с Валентиной вышла на новый эволюционный виток.
Стройка велась без Лели — та не могла отлучиться от монитора, сражаясь с шедевром Нилы Сорской. Сроки поджимали, корявый текст приходилось практически переписывать. Рабочим велела все делать на их усмотрение.
Рано утром ее разбудил телефонный звонок, и в трубке раздался крик Валентины. Сквозь вопли, проклятия и помехи удалось разобрать, что фурии не нравится уклон крыши нового душа — в сторону ее территории, хотя до границы оставался целый метр. Было ультимативно приказано бросить работу и ехать разбираться.
— Не поеду! — сказала Леля железобетонно.
— Тогда я вам тут все сломаю и сожгу! — завизжала Валентина.
Леле было скучно ссориться, поэтому она миролюбиво предложила наклонить крышу туда, куда соседке хочется. Таджики посмеялись, но переделали. Видимо, это было тактической ошибкой — теперь поборница справедливости вошла во вкус, поэтому следующий скандал был еще громче. Телефонная трубка прямо раскалялась в руке. Леля обычно стоически переносила, когда малоинтересные тетки обзывали ее сволочью и идиоткой, но вот чего уши совершенно не выносили, так это высокочастотных воплей, переходящих в ультразвук. Да в чем дело-то? А в том, что Станиславов сарайчик для сельхозинвентаря смогли отодвинуть от Валентининой границы не на метр, как она требует, а всего на семьдесят сантиметров — иначе не будет открываться дверь. А Валентине хочется на метр! А его тогда надо разбирать и собирать заново!
Леля, вежливо сдерживая бешенство, спросила — какая разница?
— Я бедная пенсионерка! Мне воздуху не хватает! Это ж целых тридцать сантиметров! А некоторые тут книжки пишут! — взвыла пожарная сирена.
Меж тем строительство сарайчика новой конструкции, как и перестройка крыши, требовала дополнительных финансовых вливаний. Братья таджики по-человечески Лелю, конечно, одобряли, но переделывать за просто так все равно не соглашались.
А может, Валентина просто думала, что за книжки деньги платят?
Леля, наконец, поехала принимать работу — в итоге оказалось, что всю неделю Валентина изводила таджиков с упорством маньячки. Однако существует в природе некий гомеостазис, а на каждый минус свой плюс. Застенчивый тщедушный Мустафа, прослышав кое-что от Федора, признался Леле, что тоже стишки пописывает, а в далеком покинутом Таджикистане их даже на музыку кладут. Последний свой опус он изложил на очень плохом русском — но Леля поняла, что написано в лучших традициях фарси — о соловье, вместе с которым бедный гастарбайтер оплакивает утраченную родину. Переживал, что один русский друг даже взялся переводить, да вот не справился с редифами — специфики ирано-таджикской не знал. Леля надула щеки и выдала пулеметную очередь знакомых имен — Руми, Джами, Хафиз.
Мустафа услышал и возрадовался. Спросил, знает ли современных. Она напряглась и вспомнила — подруга как-то водила ее на вечер Гульбахор Сафиевой, когда сборник ее переводила. Сафиева запомнилась сердитыми сросшимися бровями и решительным обликом раскрепощенной женщины Востока. В одном стихотворении даже пылко клялась спалить собственный дом, раз уж он перестал нравиться любимому мужчине. В общем, если и феминизм, то какой-то не западный, с ущербом для себя. Леля, например, не стала бы жечь дачу, хоть она и не нравится Максиму.
Мустафа тем временем ликовал, его смуглое личико аж ходило ходуном — Сафиева оказалась то ли соседкой его матери, то ли что-то в этом духе.
— Ооо, какой жэнсчин! Жалко, мнэ такой не достался!
Понятно, что Леля тут же обещалась Мустафу по-братски перевести — с редифами, розами и соловьями, и вообще как положено.
А за это шкафчик, который она целых два года не могла запихать в свою мансарду, поскольку в дверь не проходил, был втащен туда через окно на веревке за три минуты!
До чего же весело, когда в жизни все рифмуется!
А потом Леля с Саидом, пока он вагонку прибивал, беседовали о пережитках зороастризма в суннитском варианте ислама. Вполне культурное времяпрепровождение.
Но тут Максим неожиданно нагрянул, да еще и гостью привез. Гостья оказалась симпатичной поэтессой Сонечкой. Оба были крайне оживлены и обсуждали особенности просодии актуальных текстов. Белая маечка открывала хрупкие плечи и трогательно торчащие позвонки. Завитушка на шее напоминала дочкину.