Что ж, писатель этого не понимал? Нет, понимал. Только все тут ему казалось не таким простым. Он думал о том, что значила когда-то для крестьянина одна великая сила — власть земли. Впервые о ней заговорили почти сто лег назад, и самым первым был Глеб Успенский: «…какое счастье не выдумывать себе жизни, не разыскивать интересов и ощущений, когда они сами приходят к тебе каждый день, едва только открыл глаза! Дождь на дворе — должен сидеть дома, вёдро — должен косить, жать и т. д. Ничего более благородного, более отвечающего потребностям и духа и тела человеческого я не знаю другого, как то, что можно определить выражением «крестьянский труд». Как раз оттого, что крестьянин признает над собой власть земли, подчиняется ей ежечасно и ежеминутно, делает все точно так, как она велит, жизнь его наполняется тем самым смыслом, который испокон веков ищет и часто не находит всякий человек.
Много воды утекло с тех пор, немало рек обмелело и высохло на глазах сменявших друг друга поколений, миллионы и миллионы крестьян сделались горожанами, другим стало земледелие, и перевернулась вся сельская жизнь, а мысль о том, что самое лучшее в человеке от земли, от его повседневной трудовой связи с природой, не устаревает, живет. И наш писатель, призывавший продлить существование маленькой деревни, с тревогой думал не о чем-нибудь — о том, как бы на громадной, похожей на город центральной усадьбе не порвалась — для многих окончательно — эта связь. В ней ведь всегда было столько глубокого содержания и красоты, она делала человека уравновешенным и душевным, а что касается дела — удивительно изобретательным. Не было, да, пожалуй, и нет села, где бы не жил, например, человек, страстно увлеченный опытами с растениями и землей. Любознательность, ум и терпение таких безвестных исследователей превращали дикие растения в культурные, давали новые сорта, вырабатывали все лучшие и лучшие способы и сроки сева, подготовки пашни, ухода за посевами. Антоновские яблоки, холмогорские и ярославские коровы, романовская овца, ростовский лук, нежинские огурцы — в этих обозначениях закреплены имена людей и названия сел, целых местностей, жители которых создали прославленные сорта и породы.
Из копилки векового народного земледельческого опыта черпали и черпают идеи, знания и вдохновение ученые, агрономы. В свое время специалисты Московской сельскохозяйственной академии долго бились над тем, как вырастить зимой огурцы в теплице. Наконец решили призвать одного клинского огородника: «Сделаешь?» — «Сделаю». Насчет оплаты договорились так: весь будущий урожай огурцов идет мужику, а за это он должен допустить ученых людей до своих секретов. Что ж, смотрите… В роскошную, блистающую чистотой и свежими запахами теплицу мужик втащил грязную и невыносимо смердящую бочку — в ней было не что иное, как навозная жижа. Эта жижа в тепле начала смердеть еще пуще, в процессе чего, как выяснили потом ученые, выделялась угольная кислота, которой-то и не хватало раньше в помещении, чтобы огурцы могли созреть. «Так клинские огородники, — заключал рассказавший эту историю знаменитый профессор-агроном А. Г. Дояренко, — вековым опытом, без всякого постороннего участия, выработали приемы управления самыми тонкими процессами жизни растений».
Длящийся уже сто лет спор о судьбе деревни — это спор о том, можно ли и нужно ли сохранить власть, которую имела земля над человеком и от которой шло все, что делало крестьянина крестьянином: идеалы, обычаи, традиции, весь распорядок трудовой, семейной и общедеревенской жизни. Ведь судьбы народов по-прежнему зависят от того, что происходит в поле, — от зеленой былинки, которая может вырасти, как говорил Успенский, а может и не вырасти. Если в десятке богатых стран человек съедает в среднем почти тонну зерна в год, причем большую часть этой тонны — в виде мяса, молока, яиц, пива и пшеничной водки, то в целой сотне, бедных стран на одного жителя не приходится и двух центнеров…
Распределение богатств и прежде всего продовольствия не только по деньгам каждого народа и человека, а и по его нужде — дело будущего, за которое идет большая борьба, но это уже другой вопрос. Как ни распределяй урожай, сначала его нужно вырастить, вырастить на земле, из былинки, требующей огромного внимания, труда и находчивости. Возможно ли это без того, чтоб человек испытывал к ней особые, почтительные, роднящие его с прапрадедом чувства — считал себя смиренным слугой Природы?
Многое, кажется, против этого. Конечно, еще и сегодня встречаются старые, трогательные и красивые отношения между человеком и, например, домашним животным. Доярка на небольшой ферме знает каждую из закрепленных за ней двадцати-пятидесяти коров, что называется, «в лицо» — ее норов, вкусы и манеры, «биографию», угадывает ее настроение и самочувствие. Женщина ведет себя с коровами, как воспитательница и хозяйка: с этой надо ласково и добродушно, с той — строго и решительно, одну надо погладить, другую — похлопать, третьей — дать слизнуть с ладони кусочек хлеба-лакомства. Известно, что удои в таких условиях зависят не только от корма и общего ухода, но и от характера доярки, который коровы великолепно чувствуют. Бывают случаи, когда иная группа, оказавшись в руках грубой, неряшливой, неумной женщины, вообще перестает отдавать молоко, и можно не сомневаться: на ферме такая женщина долго не удержится.
Все это, однако, уходит и в ближайшие десятилетия наверняка уйдет в прошлое. Системе машинного доения, пропускающей через себя две сотни коров за час, до нрава и настроения коровы нет никакого дела. Тебе нужна ласка и особое внимание? Ты даешь молока значительно меньше или больше, чем другие в стаде? Выкинем тебя на мясо! Потому что возиться с тобой некому и некогда. Или шагай в ногу со всеми, не отставая и из забегая вперед, доись не хуже и не лучше других или превращайся в говядину. Это называется формированием промышленного стада. Коровы на ферме недалекого будущего (такие фермы уже создаются, в том числе и в передовых нечерноземных хозяйствах) все одного роста, веса, цвета, с совершенно одинаковым по форме и объему выменем; жуют в кормушках некий состав, рассчитанный на ЭВМ и нагнетаемый по трубам из хранилища под полом.
А современный автоматизированный птичник? Из-под крыши этой огромной многоэтажной фабрики, из-под власти сложнейшей аппаратуры курица или мясной цыпленок на свет божий выходит только один раз: в ощипанном, разделанном, промытом и упакованном в целлофан виде. На килограмм мяса затрачиваются лишь два — два с половиной килограмма кормов, состав которых тоже рассчитан электронно-вычислительной машиной. Все курицы, как и утки, гуси, индейки, одного цвета, веса и размера. Уже есть гигантские, тоже автоматизированные, свинарники и телятники, на десятки тысяч голов каждый. Свинья и бык, как и курица, выходят на свет божий только один раз, в виде окороков и бифштексов.
В овцеводческих хозяйствах уже строятся откормочные комплексы для одновременного содержания сорока и более тысяч овец без выгона их на пастбища. Корма доставляются с полей и сенокосных угодий в механизированное помещение, где молоденькая, не обладающая вековым чабанским опытом девушка-оператор легко справляется с уходом за пятью тысячами животных.
А гидропоника, которая позволяет любое растение выращивать без почвы и массовое развитие которой в мире пока сдерживается лишь недостатком средств? На окраине Еревана создан довольно обширный огород из гравия и вулканического шлака. В эту мертвую смесь к корням растений качают по трубам питательный раствор. Одновременно насос выполняет роль легких: подавая питание, вытесняет углекислоту, и тогда «почва» делает мощный глоток кислорода. В таких условиях ценнейшая эфироносная герань, например, дает в пять раз больше масла и созревает на месяц раньше, чем обычно. Чтобы саженец винограда начал плодоносить, обычно должно пройти четыре-пять лет. Здесь ему хватает года. Дело идет к тому, что гидропоника станет отраслью биологической промышленности и когда-нибудь, если, конечно, потребуется, сможет сделать ненужным земледелие, саму его основу — почву.
«О каком же смирении перед Природой, о каком подчинении власти земли в свете всего этого мы толкуем?!» — восклицают люди, воодушевленные картинами завтрашнего и послезавтрашнего сельского хозяйства. «Не скажите», — задумчиво отвечают им другие, и волны спора то поднимаются, то опускаются. В которой уже раз кажется, что вот-вот он будет решен самой действительностью, но тут вдруг новое…
Многими десятилетиями спокойно дремавшая тяга городских людей к природе, где-то там зеленевшей лесами, полями и лугами, звеневшей голосами птиц и плеском рыб в реках, — эта тяга сменилась сильнейшей тревогой. Словно, проснувшись однажды на рассвете, человечество обнаружило, что еще до обеда может случиться так, что не к чему будет тянуться — исчезнут леса, звери, птицы и рыбы, пересохнут реки, перестанут родить поля и луга. Заводы, машины, тепловые и атомные электростанции отравляют и перегревают то, без чего невозможна жизнь: воздух, воду и почву. И все ради того, чтобы действовала многоэтажная птицефабрика, в пять раз быстрее рос виноград на гравии, летали самолеты и спутники, мерцали голубым светом телевизоры, стучали пишмашинки… В атмосферу Земли ежегодно попадает больше двухсот миллионов тонн окиси углерода, около ста сорока шести миллионов тонн двуокиси серы; за пятьдесят лет на десять-двенадцать процентов повысилась доля углекислоты в воздухе, а разной пыли на столько же стало больше всего за десять лет…
На нынешнем круге своих «побед» над природой, на новом круге своей городской жизни люди, к счастью, начинают терять самоуверенность, с которой прежде называли наивными, беспомощно-отсталыми многие мысли тех, кто в безудержном росте городов и промышленности, применении машин и химии не соглашался видеть одно только вечное, явное в любых условиях и местах благо, кто предостерегал и предупреждал. С новой силой злободневности зазвучали, например, слова Энгельса: «Не будем, однако, слишком обольщаться нашими победами над природой. За каждую такую победу она