— Нет, убийца или убийцы ничего после себя не оставили. На месте мы ничего не обнаружили. Ни компьютера, ни карты памяти, ни мобильного телефона, ни записной книжки. Флорес не был зарегистрирован ни у одного телефонного оператора. Но людей, которые работают над деликатными сюжетами, вообще нелегко выследить, они часто пользуются одноразовыми телефонами, мобикартами или «серыми» SIM-картами. Мы все там прочесали частым гребнем, уж вы мне поверьте. Заодно обратили внимание и на фото, висевшие в его лаборатории, хотя многого не смогли из них извлечь.
— Там на стенах было одно место, где нескольких фотографий не хватало. Это вы их забрали?
— Нет, так уже было. Наверняка убийца постарался. Мы не располагаем никакими данными о том, что этот Флорес делал в последние месяцы своей жизни. От него осталось только нескольких административных следов. Из его выписок с банковских счетов мы получили интересную информацию, но ее трудно как-то использовать.
Он достал пачку листов, копии этих выписок.
— Флорес много мотался по свету из-за своих репортажей, но его последние поездки были в Албанию, Косово и… догадайтесь!
Белланже пожал плечами.
— В Аргентину. Что выявляет очевидную связь между ним и убийцей, если учесть разновидность пытки, которой его подвергли. Эти три поездки состоялись между концом две тысячи девятого и серединой две тысячи десятого года, и они не были предприняты ни по контракту, ни по чьему-либо заказу: Флорес тогда не работал ни на какой журнал и не получал предложений со стороны различных нанимателей. И его не сопровождал никакой репортер. Похоже, с конца две тысячи девятого он вел какое-то личное расследование, о котором никому ничего не рассказывал.
Он указал на распечатку.
— Его выписки с банковского счета указывают, что он провел по крайней мере месяц в разных местах Албании и в столице Косово и, наконец, чуть больше месяца в Аргентине. Мы смогли локализовать гостиницы и несколько ресторанов, где он питался. Много подозрительных закоулков, куда никому бы не пришло в голову соваться. Траты денег направо и налево, оплаты картой, которые позволили нам проследить его передвижения в целом, но из этого невозможно узнать ни чем он конкретно занимался, ни причины его поездок. Всего этого слишком мало, чтобы использовать как бы то ни было. Мы не знаем, что надо искать.
— Можете оставить мне копию этих выписок? А заодно фотографию Микаэля Флореса?
— Никаких проблем. Надеюсь, вы сделаете то же самое с вашим досье.
— Разумеется.
Блезак подтолкнул к нему другое фото:
— Оно оказалось на стене его лаборатории, под массой других снимков, в отличие от тех, которых там не хватало. Это единственное, которое мы нашли в связи с его последними поездками. И речь опять идет об Аргентине.
Николя рассмотрел снимок. На нем был запечатлен человек испанского типа, сидящий на ступенях. Сложив свои большие и указательные пальцы в виде двух кругов, он приложил их к глазам, словно невидимый бинокль.
Капитан полиции перевернул фотографию. На обороте рукой Микаэля Флореса в самом центре белого прямоугольника было подписано: «Эль Бендито, Боэдо, Буэнос-Айрес».
Эль Бендито… Блаженный.
— Согласно банковским выпискам, которые соответствуют его пребыванию в Аргентине, Флорес совершил там небольшое путешествие. В июле две тысячи десятого он съездил в Арекито, местечко в самом центре страны, в четырехстах километрах от Буэнос-Айреса, и провел там четыре дня.
Он показал это место пальцем на карте.
— Потом остановился на три дня в гостинице «Гран Гуарани» в Корриентесе, в семистах километрах к северу от Буэнос-Айреса, всего в двух шагах от парагвайской границы. А потом больше трех недель оставался в аргентинской столице, перебираясь из отеля в отель почти каждый день. Похоже, так он изучил Буэнос-Айрес вдоль и поперек, квартал за кварталом. И его последняя гостиница перед возвращением во Францию находилась как раз в районе Боэдо.
— Там, где он снял этого человека…
— Точно…
— Значит, он нарочно искал этого типа в Буэнос-Айресе.
— Да, мы тоже так думаем.
— И вам удалось что-нибудь вытянуть из этого снимка?
— Невозможно. Да и как, по-вашему, мы могли бы добраться до этого Эль Бендито? В одном этом районе больше тридцати тысяч жителей, Буэнос-Айрес — настоящий муравейник. Да и кто нам сказал, что он действительно живет в Боэдо? Данных слишком мало, чтобы можно было их использовать, даже если допустить, что Аргентина тут играет важную роль. Мы все-таки искали, звонили в несколько гостиниц, где останавливался Флорес, посылали фотографии. Но, как и следовало ожидать, спустя два года никто не сохранил о нем ни малейшего воспоминания.
Николя снова посмотрел на портрет человека, изображавшего бинокль перед глазами. Пикана, Аргентина… Быть может, это фото было одним из ключей.
— Вы не напечатаете мне этот снимок в цвете и хорошего качества?
— Если хотите.
Белланже перешел к следующим вопросам:
— А на убийцу вы что-нибудь нашли? Или все на мертвой точке?
— Увы, да, на мертвой точке. Ни следов, ни мотива, ни подозреваемого. И тот факт, что сам Микаэль Флорес оставил очень мало следов, нам не больно-то помогает.
Зазвонил стационарный телефон. Майор посмотрел на Белланже и сказал в трубку, что перезвонит позже. Взгляд его сине-зеленых глаз вернулся к Николя.
— Мы попытались разобраться, что за человек был этот Микаэль Флорес. Настоящий авантюрист, путешественник-экстремал, как вы сами могли догадаться. Его привлекали самые мрачные сюжеты нашего мира. С одной стороны, он был способен слиться с любым пейзажем, раствориться в нем — прямо как хамелеон. Все, кто с ним работал, его друзья, нам это твердили. Он без колебаний менял внешность, примерял на себя разные личины, обживался среди местного населения в течение нескольких недель. Короче, шел на все, чтобы делать столь сильные снимки, какие вы видели в его лаборатории.
— Они в самом деле производят впечатление.
— Но другая сторона личности Флореса толкала его преодолевать все препятствия ради достижения своих целей, ради решающего репортажа. Чтобы погрузиться в самую пучину ужаса, он порой допускал, чтобы на его глазах совершилось преступление. Вел себя как некоторые серферы, которые гоняются за волной своей мечты и ради получения острых ощущений нарушают все правила и расстаются с жизнью. Коллеги Флореса рассказали нам о его одержимости: он искал самое ужасное в человеке. Повсюду на планете выслеживал наихудшие извращения, наигнуснейшие темные делишки.
Он показал большую черно-белую фотографию. Молодая чернокожая женщина с распухшими, шелушащимися губами, растянутая крестом и привязанная к колышкам посреди грязного двора, агонизировала под солнцем.
— Это один из его неопубликованных снимков, нам его передал редактор, с которым он привык работать. Эта молодая женщина — душевнобольная из маленькой деревушки в Гане. Флорес систематически отмечал на обороте снимков имя человека, которого фотографировал, и населенный пункт.
Николя перевернул снимок. Афуа, Анкафул.
— Там душевнобольных не считают за людей, относятся к ним хуже, чем к животным. Каждый вечер ее насиловали трое братьев. А Флорес фотографировал это… И он ничего не пытался сделать, чтобы спасти несчастную женщину из этого ада. Хотя мог, по крайней мере, донести на насильников местной полиции.
Он вздохнул.
— Мы нашли и другие свидетельства, столь же чудовищные, я вам сделаю копии. Все это, чтобы объяснить вам: в поисках Флореса было еще что-то помимо фоторепортажа. Что-то более глубокое, что-то… неуловимое. Желание дойти до самого крайнего предела. Прозондировать самые глубокие провалы в человеческой душе. Рискуя себя самого поставить вне закона, он пытался заглянуть в истинное лицо Зла. Что, без всякого сомнения, и стало причиной его смерти.
Фабрис Блезак вызвал жандарма и попросил его сделать все необходимые копии. Потом открыл другое досье:
— Теперь перейдем к отцу. Но это в десять раз заковыристей.
34
Небо было разрезано надвое. Вдалеке над Ла-Маншем море омрачал черный грозовой фронт, который, казалось, пожирал все на своем пути огромными челюстями. Но за его пределами небеса оставались прозрачными, и это придавало береговым утесам эмалевую белизну.
Камиль вышла из машины, чтобы полюбоваться этим пейзажем, который вдохновлял стольких писателей и художников. Эжена Будена, Моне, Флобера, Мопассана… Вспомнила она и о Морисе Леблане, заметив слева от себя белесую громаду остроконечной скалы, иглой вонзившейся в воду.
Место, где ей хотелось бы умереть, сидя в старой качалке лицом к морю, прожив насыщенную жизнь, полную радости, детей, внуков.
Но, увы, ей не дано выбирать свою жизнь.
И свою смерть тоже.
Она снова почти не спала. Ее периодически повторяющийся кошмар вернулся, девушка-цыганка долго кричала в ее мозгу, съежившись, словно объятый ужасом зверек, и отчаянно вперившись в нее взглядом. В течение ночи сердце несколько раз меняло ритм, словно хотело показать Камиль, что оно — единственный хозяин на борту, что оно играет собственную партию, так что ей ничего другого не остается, как подчиниться. Борьба продолжалась.
Она против Даниэля Луазо.
У нее в груди его нервы срастались с ее нервами.
Колонизация ее организма, извращение ее чувств.
Она никогда не позволит ему это сделать. Никогда.
Она теребила в руках мобильный телефон, у нее было желание позвонить Борису, ответить на его сообщение. Но она не знала, что ему сказать, как коснуться финального признания, которое он ей сделал. Должна ли она вести себя с ним как ни в чем не бывало? В конце концов она отправила ему эсэмэску, так проще всего.
Привет, Борис, спасибо за письмо. Представь себе, оно на меня подействовало как холодный душ, и при этом… мне стало тепло на сердце. Со мной все в порядке, не беспокойся, но дело продвигается. Как только у тебя появится что-нибудь об этой Марии, я готова взять! Целую, Камиль.