— Я раздобыл эти фотографии в восьмидесятых у одного известного репортера, который вел журналистское расследование о клинике Сан-Рамон. Я вам пошлю копии, если хотите.
— Спасибо, — сказала Камиль, протягивая ему свою визитку.
— Тут только один новорожденный в холодильнике. Но больница Сан-Рамон располагала многими замороженными трупиками.
— Замороженными? — переспросила ошеломленная Камиль.
— Да. Монахини предъявляли их матерям, которые настойчиво требовали, чтобы им показали их якобы умерших детей, которые на самом деле уже были переданы приемным родителям. Поскольку там имелись самые разные младенцы, то монашка брала того, кто был больше похож. Это был радикальный метод, чтобы подавить подозрения матерей и сделать их покорными. А если некоторые, несмотря ни на что, не поддавались на этот обман и осмеливались жаловаться, то их объявляли сумасшедшими, выбрасывали на улицу, доставляли массу неприятностей. В общем, затыкали им рот. После семьдесят пятого года демократия была еще слабой, тень франкизма продолжала нависать над обществом, а доктор Веласкес пользовался превосходной репутацией.
— Куда девались дети?
— Поначалу младенцев, будь то в Casas cuna или в клиниках, продавали испанским семьям, которые не могли иметь детей или хотели стать приемными родителями. Эти семьи влезали в долги на годы, закладывали свои дома, только бы купить себе ребенка. Их ставили в известность о возможности такого приобретения акушерки, другие работники больницы или знакомые. Как это происходило, кажется совершенно невероятным, но то, что я вам рассказываю, — чистая правда. Вы приходите к больнице, где на улице вас ждет акушерка, вручаете ей задаток (эквивалент нынешних трех тысяч евро) и поднимаетесь в комнату новорожденных, чтобы забрать ребенка и заодно получить фальшивые документы: вы официально становитесь родителями Имярека такого-то, родившегося в такой-то больнице, что и подтверждено печатью Министерства юстиции. А потом годами выплачиваете остаток требуемой суммы, словно какой-нибудь кредит, пока не рассчитаетесь полностью, — порядка двадцати тысяч евро, цена хорошей квартиры. И поверьте мне, в ваших же интересах заплатить.
Камиль вспомнила записки полицейского из Этрета: Жан-Мишель Флорес попросил взаймы крупную сумму денег у своей сестры вскоре после рождения Микаэля.
Никаких сомнений: Жан-Мишель Флорес приезжал в Испанию купить себе ребенка.
Хуан продолжал, увлеченный собственным рассказом:
— Тогда же, в середине шестидесятых, в свете установилась параллельная система оповещения из уст в уста. Высшее общество далеких стран немедленно прознало, что Испания поставляет младенцев. И тогда богатые люди с положением в обществе, коммерсанты, бизнесмены начали приезжать к нам из-за границы с деньгами. Тут, на том самом месте, где мы с вами находимся, прогуливались группы иностранных посетителей, приезжавших сюда, как на автомобильный салон, они трогали новорожденных, фотографировали. И на следующий день дети исчезали. Большинство покупателей приезжало из Латинской Америки. Мексика, Аргентина…
Аргентина… Слово отозвалось эхом в голове Камиль. Она повторила его с вопросительной интонацией:
— Аргентина?
— Да. У Испании были особые отношения с Латинской Америкой и Соединенными Штатами. И не будем забывать, что между тысяча девятьсот семьдесят шестым и восемьдесят третьим Аргентине довелось пережить собственную диктатуру — ряд последовательно сменявших друг друга генералов, один кровавее другого, пока война за Фолкленды не положила конец всем этим ужасам. Там произошло то же самое, что и здесь: началось похищение детей — или в качестве военной добычи, или чтобы передавать их в семьи военных сторонников режима. Однако еще до диктатуры состоятельные аргентинцы и представители преступных сетей приезжали сюда, как в магазин.
Камиль вся обратилась в слух. Историк скрипнул зубами и погасил свою сигару, раздавив ее кончик об алюминий.
— К этим детям относились как к игрушкам. Ими манипулировали, продавали, обманывали их матерей. Сегодня они полны горечи и ненависти по отношению к стране, откуда родом. И требуют справедливости.
У Камиль возникло впечатление, что из ее переполненных карманов стали сыпаться детали головоломки. Она попыталась сосредоточиться, подвести итог, задавать правильные вопросы. Ответы должны быть здесь, где-то совсем рядом.
— А известно, куда подевался главврач той прогнившей клиники, Антонио Веласкес? — спросила она.
— Правосудие только сейчас начинает интересоваться им. Все так долго, сложно, запутанно. Но Веласкес, которому сегодня должно быть семьдесят лет, уже давно куда-то исчез. И непросто будет узнать, где он с тех пор скрывается.
Камиль опять посмотрела на фотографию Марии Лопес. Потом протянула ее своему собеседнику:
— Можно извлечь из этого фото еще что-нибудь? Найти ребенка Марии Лопес в документах, в больницах? Порыться в архивах Casas cuna?
— К несчастью, вы уже ничего не найдете. Ребенок Марии Лопес никогда не носил фамилию Лопес. Даже предположив, что бумаги не исчезли, нет никакой возможности пройти по этому следу, используя административные каналы. Эту Марию уже почти ничто не связывает с похищенным у нее ребенком.
— Почти? Значит, надежда все-таки есть?
— Слава богу, надежда всегда есть. В документах все липовое: имена, родство, города и даты рождения. Но есть кое-что такое, что никакая администрация, никакой режим не способен подделать. — Он положил руку себе на грудь. — То, что запрятано глубоко в нас.
— ДНК, — сообразила Камиль.
— Точно, наша ДНК.
Камиль внимательно слушала.
— Несколько лет назад, видя, какой масштаб принимает это дело, испанское правительство решило сработать на опережение. В Министерстве юстиции был создан особый отдел: «похищенные дети». И сегодня в крупных испанских городах проводятся информационные кампании, чтобы привлечь к проблеме общественное мнение. Все матери, которые полагают, что стали жертвами похищения ребенка при франкистах, могут сделать себе анализ ДНК. С другой стороны, дети со всего мира, думающие, что были усыновлены или удочерены, могут сделать то же самое. Все полученные данные хранятся в Мадриде, в штаб-квартире «Геномики», одного из самых крупных банков ДНК в Европе.
— Следовательно, когда обнаруживается соответствие между двумя ДНК из разных источников, это значит, что…
— …что мать и дитя наконец-то нашли друг друга. Да. Так что, если вы хотите узнать, куда девался этот ребенок и кто он на самом деле, вам надо отправиться в Мадрид.
Хуан посмотрел на часы.
— Сейчас центр «Геномика» уже закрыт, но он работает семь дней в неделю, кампания идет полным ходом, и образцы каждый день приходят сотнями. Если немного повезет, вы прямо завтра узнаете, кто на самом деле этот призрачный ребенок, который, похоже, вас так интересует.
46
Николя Белланже нервничал, как перед рискованной полицейской операцией. Прежде чем войти в ресторан при гостинице, он сделал глубокий вдох. Его сердце так сильно колотилось, что ему казалось, будто весь зал слышит этот стук.
Он впервые позволил себе такой необдуманный шаг: прыгнуть в самолет, чтобы поужинать с женщиной, вскружившей ему голову. Быть может, он совершал самую большую глупость в своей жизни, быть может, это просто несвоевременно — у дивизионного комиссара Ламордье чуть истерика не случилась, — но Николя все-таки послушался зова своего сердца. Да к тому же ему требовалось сменить обстановку, хотя бы на несколько часов. В конце концов, он сейчас должен быть в отпуске. Так что французскому государству надлежит предоставить ему хотя бы это.
Камиль сидела за круглым столиком в тихом углу, окруженном растениями. На ней был летний наряд яркой расцветки, и она сделала макияж. Тушь подчеркивала глубину взгляда, бледно-розовая помада вызывала желание поцеловать ее. Николя подошел и протянул ей небольшой сверток в подарочной упаковке. Он был одет просто, но стильно, в белую рубашку с расстегнутым на одну пуговицу воротником с длинными углами и серые фланелевые брюки, элегантно ниспадавшие на летние «морские» мокасины с декоративной строчкой по периметру.
— Надеюсь, это тебе понравится.
— Не стоило. Спасибо.
Они самым естественным образом перешли на «ты». Когда он сел, она внимательно на него посмотрела:
— Это совершенно невероятное свидание, ты не находишь?
— Да. Но, как я понял, тебе ведь нравится невероятное, правда?
Камиль развернула подарок. Ее лицо осветилось улыбкой. Она бережно взяла книгу в руки, и в ее глазах промелькнула легкая грустинка, отголосок детских воспоминаний.
— «Полая игла», — прокомментировал Николя. — Оригинальное издание Пьера Лафита тысяча девятьсот девятого года в красной обложке, на обычной бумаге, с иллюстрациями.
— Ты еще более сумасшедший, чем я думала.
Она с сомнением покачала головой и протянула ему книгу с намерением вернуть:
— Я не могу.
— Пожалуйста, оставь ее себе. Мне будет приятно. Я рад, что наконец нашел, кому ее подарить.
Камиль в конце концов согласилась.
— Девчонкой я все время читала, — призналась она. — Научные книги об устройстве человеческого тела, но и такие вот приключенческие и детективные романы. Это было мое средство убежать, путешествовать. А потом я как-то раз продала бо́льшую часть своих книг старьевщику, их слишком много накопилось. Хотя надо было, наверное, оставить. Ведь это словно кусочки моей жизни. Кусочки меня самой.
Она в задумчивости склонила голову и продолжила:
— У всех есть воспоминание, связанное с какой-нибудь книгой. И когда много позже снова открываешь ее, снова чувствуешь запах ее страниц, видишь на них следы шоколада, оставленные когда-то, воспоминание снова к тебе возвращается и оживает.
Николя согласился.
— Мои родители были книготорговцами, держали магазинчик на парижской улочке, недалеко от Итальянского бульвара, — сказал он. — И это такое счастье, потому что у меня не было проблем с личной библиотекой, ведь в моем распоряжении имелись все книги, которые я хотел.