— Точно.
— Как в каталоге, — тихо добавила Люси для своего коллеги. — Выставляют на продажу чистых, вымытых, здоровых, полностью обритых девушек, чтобы продемонстрировать отличное качество товара. После чего клиент выбирает подходящий ему «объект», платит и потребляет.
Альбан Кутюр накрыл тело простыней.
— И все же есть главное препятствие для черного рынка органов: это жесткие рамки нашего французского закона и тройной кордон — знание о бесплатности органа; невозможность производить трансплантации вне разрешенных больнично-университетских центров; запрет использовать для пересадки органы, не прошедшие контроль биомедицинских агентств. Ни один врач не рискнет оперировать без соблюдения строгих легальных условий, тем более если он не уверен в происхождении органа.
— Ни один честный врач, вы хотите сказать? — отозвался Белланже с горечью. — Я могу представить вам длиннющий список уголовных дел, которые мы вели и где были замешаны ученые, перешедшие на плохую сторону. Кого угодно можно совратить, всего лишь посулив деньги или престиж. Или если у него есть склонность гадить.
— Вполне допускаю. Но знайте: пересадки требуют адекватных, эффективных структур. Насколько изъятие органа может производиться в относительно грубых и не обязательно гигиеничных на все сто процентов условиях, настолько же пересадка требует обязательной госпитализации, операционного блока, участия нескольких врачей… Особенно пересадка сердца, легких. Я повторяю, в наших больницах…
— А как вам дело о зараженной крови, например? У нас ведь такое невозможно? А недоброкачественные грудные силиконовые импланты фирмы «PIP»? Мы же говорим не о нормальных людях и не о больницах. Мы говорим о психах, способных на самое худшее. У извращения нет пределов, мсье Кутюр, и действительность в десять раз хуже того, что вы можете себе вообразить. Стоит только вспомнить Камиля Прадье. Хороший, скромный работник, даже образцовый, который никогда не доставлял проблем, верно?
В конце концов Белланже и Люси покинули подвал и поднялись наверх. Они попросили Кутюра заглянуть на набережную Орфевр, чтобы написать заявление. А еще предупредили, что заедут сотрудники морга, чтобы забрать два тела. Они же постараются идентифицировать их, снять отпечатки пальцев, взять пробу ДНК… В общем, попытаются вернуть бедным девушкам хоть какое-то подобие личности.
Через пять минут капитан полиции сидел на ступенях лаборатории с сигаретой во рту. Он поднял глаза на Люси. Вид у него был подавленный.
— Ужасный удар судьбы, — сказал он угрюмо. — Камиль досталось сердце типа, замешанного в подпольной торговле органами. — Он бросил недокуренную сигарету. — Они, быть может, пометят ее татуировкой, как и остальных. Побреют наголо, запрут в холодное, гнусное место. И может, добавят к своему паскудному каталогу. Если она еще жива…
Он покачал головой и вздохнул, как будто смирившись.
— Судьба. Два дня назад мы с ней говорили о пересадке органов, о списках ожидающих… Она называла это малыми процентами.
Люси поразмыслила и кивнула на лабораторию:
— Ты, как и я, видел: эти девушки не значатся в нашем блокноте. Это означает, что они не свернули свое дело после смерти Луазо. Они все еще похищают людей. Либо они привлекли нового Луазо, либо Харон, Прадье и кто-то неизвестный действовали теперь только втроем.
Белланже не ответил. Люси присела перед ним на корточки и попыталась ободрить, как могла:
— В любом случае мы уже проникли в их систему, узнали, как они действуют. Луазо доставлял Харону девушек, потому что был параноиком. Харон забирал их еще живыми, поскольку это необходимо для изъятия органов, и делал это с помощью Камиля Прадье, после чего тот забирал останки и уничтожал их. Ну, предполагалось, что уничтожал… Они все совершают ошибки, у них у всех есть свои слабости. Слабостью Прадье были его эротические фантазии. Ему надо было хранить некоторые тела, вместо того чтобы избавляться от них, надо было фотографировать свои подвиги и хвастаться ими перед Луазо. Без этого мы бы ни за что не нашли его.
— Он их кромсал, чтобы фабриковать свои паскудные «объекты», которые хранил у себя в подвале, — добавил Белланже. — Настоящий псих…
— Их система продумана до мелочей, отшлифована, их трудно выследить, но все-таки мы у них на хвосте, Николя. Профиль Харона вырисовывается все яснее, мы уже много чего о нем знаем. Остается выяснить, где он прячется, но Франк уже взял след и выясняет его пошлое. Харон больше не призрак, не кровавый силуэт на стене скотобойни. У него тоже есть лицо, слабости. Мы продвигаемся и в конце концов доберемся до него. Нельзя терять веру.
Белланже в бешенстве поднял на нее глаза:
— Она погибла, Люси!
— Нет. Мы должны…
— Ты видела, что делал этот дикий зверь? Он же насиловал мертвых! Кромсал их, консервировал, пускал в дело! Как ты можешь верить хоть на секунду, что она еще жива? Он ее изнасиловал и оставил где-нибудь в лесу, вот что он сделал. Перестань себя обманывать.
71
Когда в общем зале появились Николя с Люси, атмосфера там была изрядно наэлектризована. Левалуа сидел за своим столом, но Робийяр с серьезным видом расхаживал взад-вперед, прижав телефон к уху. Люси устроилась на своем месте, Николя отвлекся от их недавних открытий, но тут лейтенант-качок закончил разговор. Белланже, разумеется, заговорил о подпольной торговле органами.
Вернувшийся на место Робийяр кивнул на экран компьютера:
— Как раз это Микаэль Флорес и искал в Албании и Косово. Без всякого сомнения.
— Объясни, — потребовал Николя.
— Я только что говорил со специалистом. С одним майором, который работал в жандармерии с группой внешних операций. Им было поручено срочное расследование в Албании: требовалось идентифицировать жертвы военных преступлений.
— И?..
— Между девяносто девятым и двухтысячным годами в Албании и Косово действовала международная сеть, торговавшая человеческими органами. В связи с чем упоминалась одна ферма в селе Ррипе неподалеку от города Бурель, которую называли Желтым домом.
— Ррипе… Туда ведь в конце две тысячи девятого ездил Флорес.
— Точно. Все началось с похищений мирных сербских и албанских жителей Косова во время бомбардировок НАТО в девяносто девятом году и в последующие месяцы. Их переправляли в тайные лагеря на севере Албании, где якобы изымали жизненно необходимые органы для нужд подпольной международной сети. А немецкие, израильские, канадские и даже польские получатели органов заплатили бы до ста тысяч евро за пересадку почки.
— Ты говоришь об этом в сослагательном наклонении?
— Скажем, я использую сослагательное наклонение… из осторожности. Дело пока не закрыто, и оно крайне сложное, поскольку подводит под обвинение ни больше ни меньше премьер-министра Косова, министра здравоохранения, очень высоких чиновников, военные формирования и нескольких хирургов. Так что пускай с этим разбирается правосудие Европейского союза.
Николя поймал мяч на лету:
— Хирурги, говоришь? Кто именно?
— Я как раз к этому подхожу, позволь мне закончить. Желтый дом — это гнусная ферма, где вроде бы и осуществлялось изъятие органов. В доме по-прежнему живут люди, одна супружеская пара, уж такая честная с виду, но тем не менее они позволили творить эти ужасы в своих стенах. Майор, с которым я говорил по телефону, был там в две тысячи четвертом году с миссией ООН. Когда дом обработали «Люминолем», возле стола в гостиной выявили множественные следы крови. К сожалению, французские военные были только наблюдателями, а отчет составлял проводивший расследование албанец. Прокуратура страны не дала делу ход. Собранные на месте вещественные доказательства таинственно исчезли. А Желтый дом был перекрашен, словно чтобы сказать: «Пошли вы все куда подальше…»
Робийяр выждал несколько минут, следя за реакцией коллег, и продолжил:
— Согласно отчетам, было точно установлено, что в девяносто девятом году Армия освобождения Косова располагала по меньшей мере шестью центрами незаконного заключения на севере Албании, где содержались сербы, в основном мирные жители из Косова, но также албанцы, которых считали предателями. Большая часть заключенных так нигде и не появилась после освобождения. Во многих подобных центрах заключенных подвергали медицинским обследованиям, брали кровь, чтобы определить совместимость человеческого лейкоцитарного антигена… Некоторых, особенно молодых сербов, хорошо содержали и кормили, а потом отправляли в Желтый дом или в другой такой же дом в Фуше-Круе близ Тираны, где были устроены примитивные клиники для изъятия органов. Заключенных убивали пулей в голову, вырезали один или несколько органов, в основном почки или роговые оболочки глаз, потому что они хорошо хранятся и на них большой спрос, затем доставляли их в аэропорт, а оттуда за плату в зарубежные клиники.
Услышав это, остальные сыщики онемели. Чудовищная машина, запущенная в странах Восточной Европы на заре двухтысячных годов, со всей очевидностью нашла свое применение в сегодняшней Франции.
— Явные точки соприкосновения с нашим делом, — подчеркнул напоследок Николя, — да и схема похожа. Эти девушки, которых держал у себя Луазо, заботился о них и хорошо кормил… Взятие пробы крови, анализ на человеческий лейкоцитарный антиген… Суммы, которые он выдавал Драгомиру Николичу, приходили, вероятно, от получателей, плативших несравненно больше…
— Да, у нас тут та же схема, но улучшенная, — заметил Робийяр. — Меньше масштаб, значит неприметнее, девушки никому не известны, тела не закапывают в землю, а просто кремируют. И никаких следов… Короче, все это нас приводит к пресловутым хирургам, замешанным в подпольной торговле органами в Албании. Большинство из них имели отношение к частной клинике «Медикус», расположенной в Приштине, которая была закрыта властями в две тысячи восьмом году после основательных подозрений в нелегальной трансплантологии.
— Приштина… Флорес и туда ездил.