Я кивнул. Пространства достаточно, никаких признаков тревоги или преследования. «Возможно, – подумал я, – в Лас-Вегасе все так и делают – опаздывающие как угорелые, визжа тормозами, выскакивают прямо на взлетную полосу и высаживают очумевших самоанцев с загадочными холщовыми сумками, а те бегут потом к самолету, чтобы заскочить в него в последнюю секунду и под рев турбин исчезнуть в рассветной дымке».
Все может быть. Я свернул за фургон и притормозил ровно настолько, чтобы адвокат успел выпрыгнуть из машины.
– Не слушай, что будут молоть эти свиньи, – сказал я напоследок. – Помни: если вляпаешься, всегда можно послать телеграмму правильным парням.
– Ага, – ухмыльнулся он. – Надавить на них своим авторитетом. Один мудила об этом целую поэму написал[40]. Хороший совет, если у тебя дерьмо вместо мозгов.
Адвокат помахал на прощанье.
– Ладно, – сказал я, отъезжая. Я заметил дырку в сетчатом заборе и направил к ней Кита на низкой передаче. За мной, непонятно почему, никто не гнался. Глянув в зеркальце, я увидел, как адвокат спокойно поднимается по трапу. Через мгновение я проскочил в дыру и встроился в утренний трафик на Парадайз-роуд.
Сначала быстро свернул направо, потом налево на Мэриленд-паркуэй и вскоре очутился в блаженной анонимности возле кампуса университета Лас-Вегаса. Безмятежные, ненапряженные лица. Я остановился на красный свет и на мгновение утонул в солнечном сиянии плоти на пешеходном переходе – в массе жилистых ляжек, розовых мини-юбочек, спелых молодых сосочков, блузок без рукавов, длинных прядей светлых волос, алых губок и голубых глазок – символов коварной культуры невинности.
Меня подмывало остановить машину у тротуара и пробормотать замануху: «Эй, крошка, давай вместе пошалим. Запрыгивай в мой крутой „кэдди“, у меня снят номер во „Фламинго“, сгоняем туда, зарядимся эфиром, порезвимся, как дикие звери, в собственном бассейне». «Еще как порезвимся», – подумал я. Впрочем, к этому времени «кадиллак» был уже далеко от университетской аллеи и перестраивался, чтобы свернуть на Фламинго-роуд. Пора возвращаться в отель, подбивать итоги. У меня имелись все основания полагать, что скоро возникнут нешуточные проблемы, что я слишком долго искушал судьбу. Я нарушил все до единого правила, по которым жил Лас-Вегас, – палил местных, оскорблял туристов, терроризировал прислугу.
Оставалась единственная надежда на то, что наша гастроль вышла настолько безбашенной, что никто из тех, кто мог бы нас прихлопнуть, просто не поверит в такую дичь. Тем более что мы зарегистрировались как делегаты полицейской конференции. Если уж выпендриваться в таком городе, то надо делать это по полной программе и не тратить время на дешевые понты и мелочные выходки. С ходу хватать за горло, куролесить по-крупному.
Менталитет Лас-Вегаса настолько атавистичен, что по-настоящему серьезные преступления нередко не привлекают здесь внимания. Один из моих соседей недавно неделю просидел в тюрьме Вегаса за «бродяжничество». Ему около двадцати, длинные волосы, джинсовая куртка, рюкзак – типичный перекати-поле, человек дороги. Совершенно безвредный. Парень просто любит бродить по стране и выглядит так же, как мы и молодой Боб Циммерман[41] выглядели – или так нам казалось – в шестидесятые годы. По дороге из Чикаго в Эл-Эй чувака разобрало любопытство, и он решил заглянуть в Лас-Вегас. Он всего лишь шел по бульвару, любуясь видом и никуда не спеша. К чему торопиться? Остановился на углу у «Серкас-Серкас» полюбоваться разноцветным фонтаном, как вдруг сзади подскочили копы.
Бац! С бульвара прямо в камеру. Никаких телефонных звонков, никаких адвокатов, никаких официальных обвинений.
– Просто посадили меня в машину и привезли в участок, – рассказывал парень. – Завели в большую комнату с кучей народа и заставили раздеться, прежде чем составить протокол. Я стоял перед большим столом высотой под два метра, коп сидит и смотрит сверху, как какой-нибудь средневековый судья.
В помещении полно народу. Человек двенадцать задержанных, в два раза больше копов и еще штук десять баб-полицейских. Тебя проводят по центру комнаты, требуют все выложить из карманов на стол и потом заставляют раздеться догола у всех на виду.
У меня было с собой всего двадцать баксов, а штраф за бродяжничество – двадцать пять, поэтому меня посадили на скамью вместе с бедолагами, ждавшими отправки в тюрьму. Меня пальцем никто не тронул, все происходило как на заводском конвейере.
Рядом со мной сидели двое парней с длинными космами. Кислотники. Их тоже тормознули за бродяжничество. Но когда они начали опустошать карманы, весь участок офигел. На двоих у них было с собой сто тридцать тысяч долларов крупными купюрами. Копы глазам своим не поверили. Эти двое продолжали доставать бабло пачку за пачкой и складывать в корзину на столе, оба голые, сутулые и словно язык проглотили.
Увидев столько денег, копы реально занервничали. Начали шептаться: черт, этих чуваков нельзя привлекать за бродяжничество, не поверят. В итоге им предъявили обвинение по подозрению в уклонении от налогов. Нас всех повезли в тюрьму. Эти двое сходили с ума. Они, конечно, дилеры были. У них в номере лежал товар, поэтому им кровь из носу нужно было выйти на свободу еще до того, как копы узнают, где они остановились.
Парни предложили охраннику сто баксов, чтобы он сходил за лучшим в городе адвокатом. Через двадцать минут адвокат был уже на месте и во все горло разорялся о неправомерности меры пресечения и прочих делах. Я с ним попытался заговорить, объяснил, что смогу внести залог и даже кое-что заплатить, если мне позволят созвониться с отцом в Чикаго, но он был слишком занят дойкой этих двух типов.
Через пару часов адвокат вернулся с надзирателем и скомандовал: «Идем». Их выпустили. Один из них, пока мы ждали, сказал, что приключение обошлось им в тридцать штук. Наверное, не соврал, да и какого черта? Это дешево по сравнению с тем, что случилось бы, если бы они не успели выскочить.
Мне в конце концов разрешили отправить моему старику телеграмму, и он перевел 125 долларов. На это ушло семь-восемь дней. Трудно сказать точно, сколько я проторчал в камере, там не было окон, а кормили раз в полдня. Когда не видишь солнца, теряешь счет времени. В каждой большой камере с парашей посредине сидело по семьдесят пять рыл. Тебе выдают поддон, и ты сам выбираешь место, где спать. Мой сосед таким манером отсидел тридцать лет за ограбление бензоколонки.
Когда меня наконец выпустили, дежурный коп помимо штрафа за бродяжничество взял из денег, присланных отцом, еще двадцать пять баксов. Что я мог возразить? Просто взял, и все. Оставшиеся семьдесят пять отдал мне и сказал, что за дверью ждет таксист, который отвезет меня в аэропорт. Когда я сел в машину, водитель пригрозил: «Мы не будем делать никаких остановок, приятель. Даже не рыпайся, пока не доедем до аэропорта». Я боялся пошевелиться. Он бы точно меня пристрелил, не сомневаюсь. Я побыстрее сел в самолет и не открывал рта, пока мы не покинули Неваду. Туда я больше ни ногой, чувак.
11Надувательство? Воровство? Изнасилование?Жестокая связь с Алисой из обслуги
С этими мрачными раздумьями я завел Кита на стоянку «Фламинго». Пятьдесят баксов и неделя в тюрьме за то, что ты стоишь на перекрестке, разинув рот. Господи, что тогда светит мне? Я сделал быструю ревизию своих прегрешений, однако, в общем и целом, говоря юридическим языком, все выглядело не так уж страшно.
Изнасилование? Не, не прилипнет. Я даже не домогался этой девчонки, пальцем ее не тронул. Надувательство? Воровство? Всегда можно пойти на «мировую», откупиться. Сказать, что меня прислал «Спортс иллюстрейтед», и втянуть юристов корпорации «Тайм» в кошмарную судебную волокиту. Пусть утопают в сугробах ордеров и апелляций. Заманить весь их актив в такие места, как Джуно и Хьюстон, и потом постоянно переносить место рассмотрения – то в Кито, то в Ном, то на Арубу. Не давать покоя, заставлять бегать кругами, поссорить их с собственным финотделом.
ТАБЕЛЬ РАБОЧЕГО ВРЕМЕНИ АБНЕРА Х. ДОДЖА, СТАРШЕГО ЮРИСКОНСУЛЬТА
Касательно суммы 44 066,12 доллара. Это особые издержки, а именно: мы преследовали ответчика Р. Дюка по всему западному полушарию и, наконец, обнаружили его в деревне на северном побережье острова Кулебра в Карибском архипелаге, где его адвокат сумел получить постановление о том, что все дальнейшие судебные действия должны совершаться на языке племени караибов. Мы отправили трех человек на курсы карибского языка в компанию «Берлиц», однако за девятнадцать часов до начала первого слушания ответчик бежал в Колумбию и осел в рыбацкой деревушке Гуахира на границе с Венесуэлой, где официальным языком юриспруденции является малоизвестный гуахирский диалект. За несколько месяцев нам удалось освоить местную юрисдикцию, однако к этому времени ответчик перенес свое место жительства в практически недоступный порт в верховьях Амазонки, где наладил крепкие связи с племенем охотников за головами под названием хиваро. Наш представитель в Манаусе был отправлен в верховья реки, чтобы найти и нанять туземного юриста, владеющего наречием хиваро. К сожалению, поискам помешало трагическое недопонимание. Наш офис в Рио выражает серьезную озабоченность, что вдова вышеназванного представителя из Манауса вчинит нам разорительный иск, так как местные суды сплошь пристрастны и могут потребовать намного более высокой компенсации, каковую жюри присяжных любого суда в нашей стране сочло бы не только неадекватной, но воистину безумной.
Так и будет. Но что считать адекватным? Особенно в «нашей стране» в уродскую эпоху Никсона? Мы все сейчас переживаем смертельный трип. Амфетамины, зажигавшие в шестидесятых, канули в прошлое. Стимуляторы вышли из моды. Трип Тимоти Лири страдал фатальным изъяном. Он носился по Америке, рекламируя «расширение сознания», даже не задумываясь о том, на каком жутком крюке повиснут туши всех тех, кто воспринял его болтовню всерьез. Как видно, после армии и католицизма ЛСД показался ему вполне логичным продолжением, однако понимание того, что он облажался, малоутешительно, потому что Лири утащил за собой кучу народа.