Поэтому мы расстались. Он принял командование кораблем в Южно-Китайском море, а я стал доктором гонзо-журналистики и теперь, много лет спустя, коротаю время ужасным утром в аэропорту Лас-Вегаса. Я взял газету и прочитал о том, как жестоко судьба отымела капитана.
КАПИТАН КОРАБЛЯ ЗВЕРСКИ УБИТ ТУЗЕМЦАМИ
ПОСЛЕ «СЛУЧАЙНОГО» НАПАДЕНИЯ НА ГУАМ
(Агентство АОР) На борту корабля ВМС «Неистовый конь», 25 сентября, где-то в Тихом океане. Вся команда американского авианосца в составе 3485 человек сегодня сурово скорбит после того, как пятерых моряков, в том числе капитана, изрезали на кусочки, словно ананасы, в драке с героиновой полицией, которая произошла в нейтральном порту Хонг-Си. Судовой капеллан доктор Блур на рассвете отслужил на полетной палубе панихиду, проходившую в натянутой обстановке. Хор 4-го флота исполнил «Блюз Тома Тамба»[53], и под отчаянный звон судовых рынд останки пятерых моряков, сложенные в полую тыкву, были подожжены и брошены в воды Тихого океана офицером в надвинутом на глаза капюшоне, которого все звали «командор». Вскоре после окончания службы члены судовой команды передрались, и связь с кораблем прервалась на неопределенный срок. Официальный представитель штаба 4-го флота на Гуаме заявил, что ВМС оставляют события «без комментариев» и ожидают результатов расследования гражданской экспертной комиссии во главе с бывшим окружным прокурором Нового Орлеана Джеймсом Гаррисоном.
Какой смысл читать газеты, если они ничего другого не пишут? Агню был прав: пресса – банда жестоких пидоров. Журналистика не профессия и не ремесло. Это отстойник для всякого рода ушлепков и маргиналов, фальшивая дверь на задворки жизни, грязная, зассанная дыра, прикрытая строительным инспектором, но достаточно глубокая, чтобы туда с тротуара мог заползти алкаш и дрочить, как шимпанзе в зоопарке.
14Прощай Лас-Вегас«Пожалей вас Бог, свинота!»
Шатаясь по аэропорту, я обнаружил, что до сих пор не снял табличку полицейской конференции – оранжевый прямоугольник, заправленный в прозрачный пластик, с надписью «Рауль Дюк, частный детектив, Лос-Анджелес». Я заметил ее в зеркале над писсуаром.
«Убери эту дрянь, – подумал я. – Сорви ее. Гастроль окончена». Окончена и ничего не принесла. По крайней мере, мне. И уж тем более моему адвокату – у него тоже была табличка, однако он теперь сидел в Малибу – отходил от паранойи.
Конференция обернулась пустой тратой времени, жалкой бодягой и дешевым предлогом для тысячи законников провести несколько дней в Лас-Вегасе за счет налогоплательщиков. Никто ничего не узнал или, по крайней мере, не узнал ничего нового. Кроме меня. Я узнал, что Ассоциация окружных прокуроров на десять лет отстала от суровой правды жизни и динамичной, неприглядной реальности, которую они в 1971 году от Рождества Христова сподобились называть культурой потребления наркотиков.
Копы все еще тратят тысячи налоговых долларов на фильмы вроде «Угроза ЛСД», в то время как всем хорошо известно, что кислота – это «студебеккер»[54] наркорынка. Популярность психоделиков упала до такой степени, что большинство оптовых торговцев перестали кому-либо предлагать ЛСД или мескалин за исключением редких любителей – в основном пресыщенных полузнаек старше тридцати вроде нас с адвокатом.
Рынок в наши дни держат депрессанты – «красненькие», смак (героин с секоналом) и адское месиво из дурной домашней травы, обрызганной всем чем попало от мышьяка до конских транквилизаторов. Сегодня хорошо продается то, что гасит мозги – от коротких замыканий рассудка до полного заземления, и желательно подольше. Рынок из гетто переполз в приличные районы. Любители мепротана массово пересели на подкожные инъекции или уколы в вену. На каждого успокоившегося и сменившего амфетамины на смак фрика приходятся 200 мальчишек, прямиком севших на иглу с секоналом. Амфетамины они даже не пробовали.
Стимуляторы вышли из моды. Мефедрон на рынке 1971 года – такая же редкость, как и чистая кислота или ДМТ. «Расширение сознания» кануло в Лету вместе с Линдоном Б. Джонсоном. И следует заметить, что исторически появление депрессантов совпало с началом правления Никсона.
Я без проблем дохромал до самолета, стараясь не замечать враждебные флюиды, исходившие от других пассажиров. Мозги у меня к тому времени перегорели настолько, что я был готов сесть в самолет совершенно голым и покрытым гноящимися шанкрами. Остановить меня могла только огромная физическая сила. Я настолько далеко вышел за пределы нормальной усталости, что уже начал привыкать к мысли о непреходящей истерии. Мне казалось, что любое замечание стюардессы заставит меня или разрыдаться, или взбеситься. Стюардесса, как видно, это почувствовала и относилась ко мне крайне предупредительно.
Когда я попросил добавить льда в «Кровавую Мэри», она быстренько его принесла, а когда у меня кончились сигареты, достала из сумочки свою пачку. Она занервничала всего один раз, после того как я достал из сумки грейпфрут и начал нарезать его охотничьим ножом. Я заметил ее пристальный взгляд и попытался улыбнуться.
– Я никогда не путешествую без грейпфрутов, – сказал я. – Хорошие трудно достать, если только ты не богач.
Стюардесса согласно кивнула.
Я еще раз включил улыбку-ухмылку, но что она там себе думала, сказать было трудно. Вполне возможно, уже решила, что меня заберут из самолета и посадят в клетку сразу же по прибытии в Денвер. Я пристально посмотрел ей в глаза, однако она ничем себя не выдала.
Когда самолет коснулся посадочной полосы, я спал. Толчок немедленно меня разбудил. Я взглянул в окно на Скалистые горы. Какого хрена я здесь делаю? Ехать сюда не было никакого смысла. Я решил как можно быстрее созвониться с адвокатом. Пусть перешлет мне денег на покупку громадного добермана-альбиноса. Денвер – национальный центр продажи ворованных доберманов. Их привозят сюда со всех концов страны.
Раз уж я здесь, можно обзавестись свирепой собакой. Хотя сначала надо принять что-нибудь от нервов. Прямо из самолета я поспешил в аптеку аэропорта и попросил коробку амила.
Продавщица занервничала и затрясла головой.
– Ой, нет, – выдавила она наконец. – Такие вещи я могу отпускать только по рецепту.
– Знаю. Видите ли, я сам доктор. Мне не нужен рецепт.
Продавщица все еще нервничала.
– Ну… вы должны показать мне какое-нибудь удостоверение, – пропищала она.
– Разумеется.
Я лихо достал бумажник, ненароком засветил полицейскую табличку и нашел, перебирая документы, карточку скидок для духовенства, в которой я значился как аттестованный священник Церкви новой истины.
Продавщица, прежде чем вернуть карточку, внимательно ее рассмотрела. В ее манерах засквозило уважение. Взгляд оттаял. Похоже, ее подмывало попросить у меня благословения.
– Надеюсь, что вы не в обиде, доктор, – со скромной улыбкой сказала она. – Я должна была спросить. К нам заглядывают настоящие фрики. Всякого рода опасные наркоманы. Вы не поверите.
– Не волнуйтесь. Я прекрасно вас понимаю. Но у меня слабое сердце, и я надеюсь…
– Конечно! – воскликнула девушка. Через несколько секунд она вернулась с дюжиной ампул амила. Я заплатил, не настаивая на скидке для духовных лиц, открыл коробку и прямо на глазах у продавщицы надломил одну из ампул у себя под носом.
– Благодарите Бога за то, – сказал я, – что у вас молодое, сильное сердце. Если бы не вы, я бы… Ох… Черт! Извините. Кажется, началось.
Я выскочил из аптеки и двинулся к бару.
– Пожалей вас Бог, свинота! – крикнул я двум морским пехотинцам, выходившим из мужского туалета.
Они посмотрели на меня, но ничего не сказали. К этому моменту я уже хохотал, как одержимый. Главное, что тревоги рассеялись. Я был всего лишь еще одним полоумным священником с больным сердцем. Черт, в «Браун Пэлас»[55] меня примут с распростертыми объятиями. Я втянул носом новую дозу амила, и к тому моменту, когда вошел в бар, моя душа пела от счастья. Я ощущал себя монструозной реинкарнацией Горацио Элджера, перекати-полем, достаточно ущербным, чтобы быть полностью уверенным в себе.