Верно. Очередной вклад в Тысячелетний рейх: «Мы будем маршировать по дороге из костей…» Том Пакстон написал об этом песню. И теперь я получаю из Милуоки суровые письма: «Герр дохтор Томпсон! Дер пишущий машинка, который ви арендовать фон унс, исчез! Унд ви муссен заплатить!»
Нет. Никогда, даже в аду. Потому что у меня есть квитанция о приеме этой пишущей машинки[82].
Но обо всем по порядку. Мы говорили о мотоциклах. Джексон и я застряли в Вентуре, возясь там с «Хондой-750» и экспериментальным прототипом нового «Винсента» — зверюги с двигателем в 1000 кубов, который оказался настолько быстрым, что я даже не успел испугаться, когда обнаружил, что подъезжаю к светофору на шоссе на скорости под 150 км/ч, а затем проскакиваю полперекрестка с обоими заблокированными колесными тормозами.
По-настоящему адский байк. Вторая передача разгоняется до 100 км/ч — крейсерская скорость для гонки по шоссе, третья — где-то до 150–160. Я никогда не переходил на четвертую, которая разгоняется до 190 или около того, — а ведь есть еще и пятая.
Максимальная скорость составляет порядка 225 км/ч, но на такой скорости в округе Лос-Анджелеса гонять на этом байке просто негде. Мне удалось доехать на нем обратно из Вентуры в отель в центре, где размещалась штаб-квартира Макговерна, оставаясь в основном на второй передаче, но от вибрации кости запястья у меня чуть не рассыпались, а от кипящего масла, летящего из трубки сапуна, правая нога была совершенно черной. Позже, когда я хотел еще раз устроить тест-драйв, отдачей от кикстартера мне чуть не сломало ногу. После этого я два дня хромал с кровавым синяком размером с мяч для игры в гольф на своде стопы.
Затем на неделе я снова попытался испытать ублюдка, но он опрокинулся на скате, ведущем на Голливудское шоссе, и я чуть не сломал себе руку, когда вспылил и в ярости со всего размаха треснул по бензобаку. После этого я плюнул и оставил его на парковке отеля, где он простоял много дней с наклейкой «Макговерна в президенты» на руле.
Джордж никогда не упоминал ни о чем таком, но я сказал Гэри Харту, что сенатор мог бы взять эту машину для тест-драйва и сфотографироваться с ней для национальной прессы. Реакция была почти такой же, как и со стороны Манкевича во Флориде, когда я предположил, что Макговерн мог бы набрать миллион или около того голосов, пригласив фотографов из новостных агентств выйти и поснимать его околачивающимся на пляже с банкой пива в руке и одетым в мою футболку с «Грэйтфул Дэд».
Оглядываясь назад, я думаю, что именно тогда мои отношения с Манкевичем начали портиться. За 24 часа до этого я появился на пороге его дома в Вашингтоне с тем выражением на лице, которое Джон Прайн называет «несанкционированной улыбкой», и на следующее утро после этого визита он оказался рядом со мной в самолете, летящем во Флориду, и вынужден был выслушивать какие-то безумные речи о том, что его выдвиженец должен совершить политическое самоубийство, представ перед журналистами кандидатом от пляжных бомжей, чудаков и бухариков.
Цитата из Вийона, открывающая эту главу, была заимствована из книги о мотоциклетных бандах, которую я написал несколько лет назад, и в то время это казалось очень удачным ходом — обратиться к прошлому и к французской поэзии, чтобы напомнить, что в чувстве обреченной отчужденности на родной земле нет ничего нового.
Но зачем использовать ту же цитату, чтобы предварить еще одну из этих бессвязных саг об американской политике 1972 года? О предварительных выборах демократической партии в Калифорнии? О кампании Макговерна?
На то должна быть причина. И она, конечно, есть, но я сомневаюсь, что могу объяснить ее прямо сейчас. Все, что я могу сказать с уверенностью, — это то, что я вошел в комнату и долго смотрел на пишущую машинку, зная, что я только что провел 17 дней и потратил 2000 долларов в Калифорнии, сводя воедино этот 15-килограммовый груз заметок, кассетных записей, вырезок, агитационных материалов и т. д. А также зная, что где-то в одном из этих чертовых ящиков стола валяется контракт, в котором записано, что я должен немедленно наваять длинную статью обо всем, что там произошло.
Доколе, о господи, доколе? Чем же это закончится?
Все, что я когда-либо хотел получить от этой изнурительной кампании, — это достаточно денег, чтобы убраться из страны и жить в течение года или двух при полном отсутствии соседей в мирной нищете в доме с просторной террасой, глядя на пустынный белый пляж и здоровенный коралловый риф в нескольких сотнях метров от меня, омываемый прибоем.
Один книжный рецензент, чье имя я забыл, недавно назвал меня «порочным мизантропом»… Или, может быть, он сказал «циничный мизантроп»… Но в любом случае он (или она) был прав; и довела меня до этого политика. Все неправильное, циничное и порочное, что есть во мне сегодня, зародилось в тот недобрый час в сентябре 1969-го, когда я решил принять активное участие в политическом процессе…
Но это уже совсем другая история. Что беспокоит меня сейчас помимо все еще не написанной саги о предварительных выборах в Калифорнии — это высокая вероятность того, что я слишком втянулся в политику и поэтому уже не могу думать о той большой открытой террасе над пляжем, кроме как в контексте назначения меня губернатором Американского Самоа.
Я зарился на этот пост не один год. Какое-то время это было моей единственной целью. Я преследовал ее неотступно, и в какой-то момент, то ли в 1964-м, то ли в 1965-м, все, казалось, было в моих руках. Ларри О’Брайен, нынешний председатель Демократической партии, был в то время тем самым человеком, который отвечает за подобные назначения, и он дал мне все основания считать, что мое желание вот-вот исполнится. Я жил в «Холидей Инн» в городе Пьер, Южная Дакота, когда пришли хорошие новости. Это случилось, как сейчас помню, в среду: на мое имя поступила телеграмма. Менеджер отеля был в восторге: он немедленно вызвал такси и отправил меня в центральный магазин, где я купил шесть белых синтетических костюмов, расплатившись картой Sinclair Oil, которая впоследствии была аннулирована и доставила мне много неприятностей.
Я так и не узнал всех подробностей, но в конце концов — после неприятного обмена любезностями — стало ясно, что О’Брайен со мной погорячился. Как выяснилось, на самом деле он никогда и не собирался делать меня губернатором Американского Самоа, и когда я наконец это понял, то очень огорчился, и это окончательно изменило всю мою жизнь.
Как и Джордж Метески — «безумный бомбист», который 15 лет терроризировал Нью-Йорк, чтобы поквитаться с Con Edison[83] за завышение цен по его счетам за свет и, наконец, за отключение ему электричества, — я изменил свой образ жизни и направил всю энергию на реализацию долгосрочного плана мести О’Брайену и Демократической партии. Вместо того чтобы поступить на государственную службу в южной части Тихого океана, я бежал из Пьера на подержанном «рэмблере» и отправился в Сан-Франциско, где спутался с Ангелами ада и решил стать писателем, а не дипломатом.
Несколько лет спустя я переехал в Колорадо и попытался начать жить спокойно. Но я никогда не забывал О’Брайена. Живя в одиночестве среди Скалистых гор, я таил жажду мести, ничего никому не говоря, пока вдруг летом 1969-го у меня не появилась возможность поквитаться с Демократической партией в Аспене.
На это ушло около 15 месяцев, и к тому времени, как дело было сделано, я вновь безнадежно подсел на политику возмездия. Следующие шаги должны были быть сделаны на общегосударственном уровне. О’Брайен был снова на коне в Вашингтоне, командуя набором сотрудников в «Уотергейт»[84] и готовясь без реального кандидата и с долгом в 9 млн долларов, оставшимся с 1968-го, бросить партию в безнадежную битву с Никсоном — битву, которая не только унизила бы кандидата («человека из штата Мэн», как они говорили), но и уничтожила бы партию, погрузив ее в состояние финансового и идеологического банкротства, от которого она никогда не оправится.
«Замечательно, — подумал я. — Мне даже не придется ничего делать. Просто наблюдать и обо всем этом написать».
Это было полгода назад. Но сейчас все по-другому — и в странном спокойствии первых нескольких дней после подсчета голосов в Калифорнии я начинаю понимать, что Джордж Макговерн превратил в омлет мои тщательно продуманные планы, а заодно планы всех остальных, кроме собственных, и что, вполне вероятно, мне в ноябре этого года придется тащиться в кабинку для голосования и отдавать свой голос за кандидата в президенты от Демократической партии. Партии О’Брайена. Той самой банды коррумпированных ублюдков, которые кинули меня на шесть белых синтетических костюмов восемь лет назад в Южной Дакоте, преследовали по улицам Чикаго с дубинками и слезоточивым газом в августе 1968-го, заставили меня выбирать между пятилетней отсидкой в тюрьме или пожертвованием 20 процентов моего дохода на оплату напалмовых бомб, сбрасываемых на людей, никогда и ничем мне не угрожавших, и сажали моих друзей в тюрьму за отказ сражаться на необъявленной войне в Азии, против которой теперь выступает даже мэр Дейли…
Однако осторожно, осторожно: этот шаг уже сделан, и нет смысла снова отклоняться от темы. Кроме того, в настоящее время войну ведут республиканцы, а демократы против нее… Или, по крайней мере, некоторые из них против нее, в том числе такие новообращенные, как Эд Маски и Хьюберт Хамфри. Но надо отметить, что единственный демократ, переживший этот адский шестимесячный прогон сквозь строй президентской предвыборной гонки, является также единственным из всех, кто начал кампанию в качестве подлинного антивоенного кандидата.
Полгода назад пресса и опросы списали Джорджа Макговерна со счетов как «кандидата одного вопроса». И в известной степени они были правы. С тех пор он несколько расширил спектр тем, но война во Вьетнаме — по-прежнему единственн