Поэтому незначительные упущения не играли особой роли. Но было одно серьезное — рогатая гремучая змея в образе Хамфри, которая поломала половину стратегии кампании Макговерна. Единственное, что, по-видимому, никогда не приходило в голову ни Харту, ни Фрэнку Манкевичу — ни мне, если на то пошло, несмотря на мое стойкое презрение к блоку Хамфри / Мини и всему, что он отстаивал, — то, что эти злобные гады могут отказаться сомкнуть свои ряды и выступить за Макговерна, как только он будет выдвинут на пост президента. Было почти немыслимо представить себе, что они настолько обозлятся из-за своего поражения, что автоматически предоставят своих сторонников консервативному действующему президенту-республиканцу и даже не попытаются сплотить их в поддержку кандидата своей собственной партии… Но именно это они и сделали, и таким образом им удалось разрушить самые основы того, на что Макговерн, естественно, рассчитывал, опираясь на Демократическую партию.
Кампанию Макговерна с самого начала упрекали в неумелости, которая каким-то образом обратилась в победу.
Бог знает, кто на самом деле это сказал. Похоже на Манкевича — времен того короткого, похожего на свободное падение периода, который завершился в Калифорнии… И не в ночь на 6 июня, когда были подсчитаны голоса, а где-то еще до 1-го, когда Фрэнк и все остальные барахтались в результатах опросов, показывавших, что Макговерн собирается в Калифорнии сокрушить Хамфри с разрывом от 15 до 20 процентов голосов.
Калифорния была Суперкубком. Сам Хьюберт сказал это: тот, кто победит «на побережье», будет выдвинут в Майами… Это было известно заранее, и я, наверное, никогда не забуду, как выглядели Манкевич, Харт и все остальные «ветераны», с важным видом шагавшие через вестибюль отеля «Уилшир Хайят Хаус» в Лос-Анджелесе. С ними стало почти невозможно говорить. Они поднялись «высоко, как голуби», говоря словами лорда Бакли, и уровень адреналина в штаб-квартире Макговерна всего в нескольких кварталах вниз по бульвару Уилшир настолько зашкаливал, что это можно было почувствовать, стоя на тротуаре. Днем вы почти слышали жужжание, как от высоковольтных проводов, а в темное время суток это место, казалось, светилось. Одна из самых провальных кампаний аутсайдера в американской политике собиралась разразиться монументальным празднованием победы в голливудском «Палладиуме» в ночь на вторник, и люди, которые сумели всего этого достичь, чувствовали себя чемпионами…
Так было где-то до полуночи дня выборов, когда дальнейший подсчет голосов сократил отрыв Макговерна до нервирующих пяти процентов вместо 15–20. В понедельник днем Гэри Харт попытался облегчить боль от испытанного потрясения и объявил, что, судя по последним новостям, окончательный отрыв составит «от восьми до десяти процентов». И прямо перед закрытием избирательных участков во вторник Манкевич снова подкорректировал прогноз, рассказав тележурналисту одного из каналов, что рассчитывает на победу Макговерна в Калифорнии с отрывом пять процентов… Так в результате и получилось, хотя ни Харт, ни Манкевич, ни кто-то либо из смущенных социологов не сумели предложить внятного объяснения тому, что выглядело как явный перевес в пользу Хамфри в последние дни кампании.
Где-то около двух часов ночи со вторника на среду я стоял с Хартом в холле у гостиничного пресс-центра, когда мрачного вида студент-агитатор схватил его за руку и спросил: «Что случилось?»
«Что ты имеешь в виду под словами “Что случилось?” — отрезал Гэри. — Мы победили, черт возьми! А чего ты ожидал?»
Молодой доброволец уставился на него, но не успел ничего сказать, потому что Харт опередил его: «Чего ты здесь стоишь? Пора отправляться в Нью-Йорк. Там есть работа, которую нам надо сделать».
Парень помедлил, затем его лицо озарила улыбка, и он ринулся в пресс-центр, где на халяву разливали пиво и никто не заводился от неудобных вопросов типа «Что случилось?».
Но вопрос остается, и ответ на него слишком важен, чтобы можно было просто отмахнуться от него, сказав: «Мы победили». Все верно, и многие люди назвали это Великой победой — что тоже было в каком-то смысле верно, — но в узком кругу тех, кто руководил кампанией Макговерна, никто не испытывал эйфории. Ничего плохого в самих результатах не было. Все «очень убедительно», как сказали они. «Абсолютно определяюще». И, кроме того, это предрешило победу в выдвижении на пост президента, ведь 271 делегат от Калифорнии даст Макговерну в Майами достаточное количество голосов, чтобы победить в первом же туре голосования.
Что и произошло, хотя и не без некоторых неожиданно возникших проблем и неприятных последствий, но когда в четверг утром, 14 июля, солнце взошло над океаном и осветило Майами-Бич, Джордж Макговерн был на коне. Несмотря на оппозицию крупных профсоюзов и партийных боссов, именно он выступит против Никсона в ноябре, хорошо это или плохо… И чтобы облегчить боль тех, кто полагал, что это определенно плохо, Макговерн потеснился на своей колеснице ради амбициозного молодого политика из Миссури по имени Томас Иглтон, сенатора, избранного на первый срок, и католика по происхождению, известного как друг профсоюзов, а также — даже Макговерну — как человек, который не возражает время от времени опрокинуть 13 или 14 коктейлей. Единственной другой его отличительной чертой в то время было откровенное и всепоглощающее желание не упустить Главный шанс своей жизни. Сенатор Иглтон был одним из двух «возможных кандидатов» на пост вице-президента в списке Макговерна, кто не возражал рассказать любому, кто бы его об этом спросил, что он готов и желает получить это назначение. Другим был муж сестры Теда Кеннеди Сарджент Шрайвер, хороший друг мэра Дейли.
В Майами Макговерн даже не рассматривал кандидатуру Шрайвера[114] и не отдавал особого предпочтения Иглтону, так как до самого последнего момента — который наступил примерно за шесть часов до истечения срока в четверг — был уверен, что Тед Кеннеди войдет в связку. Он даже не задумывался всерьез об альтернативных кандидатах, потому что, как и большинство высокопоставленных представителей его штаба, воспринимал неясную реакцию Кеннеди на предложение поста вице-президента как своего рода тонкий флирт, который в конечном итоге обернется согласием. Связка Макговерн / Кеннеди смогла бы, наконец-то, выбить почву из-под ног у Никсона и к тому же дала бы Тедди гарантированную стартовую площадку для выборов 1980 года, когда он будет на два года моложе, чем Макговерн сегодня.
В самом деле. На бумаге этот расклад выглядел очень осмысленно, и я вспоминаю, что приводил те же доводы несколько месяцев назад, но никогда раньше я не передавал его по моджо-проводу и теперь понял, что в этом нет вообще никакого смысла. В этой идее выдвижения Теда Кеннеди на пост вице-президента с самого начала было что-то не то; это выглядело бы, как если «Джетс» продали бы Джо Нэмэта[115] даласским «Ковбоям» в качестве замены Роджера Стаубаха.
В каком-то смысле это была бы отличная сделка, но Нэмэт никогда не согласился бы на нее, и по тем же причинам Кеннеди не захотел на восемь лет оставлять свои президентские амбиции в подвешенном состоянии ради Макговерна или кого-либо еще. У суперзвезд-политиков и суперзвезд-квотербеков чувствительное самолюбие, и люди, которые живут на этом уровне, привыкают к разреженному воздуху. На небольшой высоте над уровнем моря у них возникают проблемы с дыханием, а если они не могут нормально дышать, то не могут и функционировать.
Самолюбие является здесь решающим фактором, но это слишком тонкая штука, чтобы рассуждать о ней на бумаге — особенно размера 3×5, который рекомендует Макговерн. Регистрационные карточки удобны для агитации на избирательных участках и для людей, которые хотят с размахом утвердиться в десятичной классификации Дьюи[116], но они совсем не годятся для каталогизации таких вещей, как похоть, честолюбие или безумие.
Это может объяснить, почему Макговерн не стал работать с Кеннеди. Это было на редкость разумно — и в то же время это было ошибкой, потому что человек, чующий запах Белого дома, редко бывает разумным. Он больше похож на зверя в лихорадке: на лося в брачный период, который слепо сокрушает деревья, томимый желанием кого-то поиметь. Кого угодно! Корову, теленка, кобылу — любого зверя из плоти и крови, имеющего подходящее отверстие. Около 50 недель в году лоси-быки бывают очень хитрыми и осторожными животными. Они настолько чувствительны, что только исключительно искусный охотник может приблизиться к ним на расстояние меньше 900 м… Но когда осенью наступает брачный период, любой выродок, готовый подудеть в манок, может за десять минут приманить лося-быка даже к своей машине, если будет вести ее на расстоянии слышимости.
Во время гона тупые ублюдки теряют всякий контроль над собой. Их глаза тускнеют, их уши заполняются горячим воском, их половые органы разбухают от крови. Все, что звучит, как лосиха в течке, плавит центральную нервную систему любого быка. И он готов мчаться сквозь лес, как огромное пушечное ядро, сокрушая молодые деревца и оставляя окровавленные ошметки собственной кожи на коре и сучьях исполинов. Эти самцы ведут себя, как акулы в безумстве кормежки, нападая друг на друга с яростью наркоторговцев, потерявших рассудок от собственного товара.
Карьерист-политик, наконец почуявший Белый дом, не сильно отличается от лося-быка во время гона. Он не остановится ни перед чем, громя все, что встречается на его пути. Тех, с кем он не может справиться, он наймет или — если это невозможно — заключит сделку. Большинству людей это трудно понять, потому что мало кто из нас когда-нибудь приближался к абсолютной власти и успеху, которые олицетворяет для карьериста-политика Белый дом.