- Сим говорит, что это плохая идея, но он идиот, когда дело касается женщин.
Моя голова, конечно, сидит на плечах не так крепко, как хотелось бы, но это я помню совершенно отчётливо.
Прошло четыре часа прежде, чем мои сдерживающие барьеры начали возвращаться, и ещё два прежде, чем они прочно заняли своё место в голове.
Симмон провёл весь день со мной, с ангельским терпением объясняя, что нет, мне не следует покупать нам бутылку брэнда.
Нет, не следует бить собаку, лающую на улице.
Нет, не следует идти в Имре искать Денну.
Нет. Трижды нет.
К тому времени, как зашло солнце, я снова был обычным, полунравственным собой.
Симмон устроил мне обширный экзамен прежде, чем отвести меня обратно в комнату у Анкера, где он заставил меня поклясться на молоке моей матери, что я не выйду из комнаты до утра.
Я поклялся.
Но со мной не все было в порядке.
Мои эмоции все еще кипели,
вспыхивая по малейшему поводу.
Хуже того, моя память не просто пришла в норму, а вернулась с живым и неконтролируемым энтузиазмом.
Мне не было так плохо, когда рядом был Симмон.
Его присутствие было приятным отвлечением.
Но оставшись один в комнате на чердаке "У Анкера", я был во власти своих воспоминаний.
Такое чувство, словно мой мозг твёрдо решил распаковать и изучить все те жестокие и мучительные моменты, что мне пришлось пережить.
Вы, наверное, думаете, что худшим воспоминанием для меня был тот вечер, когда убили мою труппу.
Как я вернулся в лагерь и увидел, что всё охвачено пламенем.
Неестественные позы тел моих родителей, освещённые тусклым лунным светом.
Запах подожжённого брезента, и крови, и подпаленных волос.
Воспоминания о тех, кто убил их.
О Чандрианах.
О мужчине, что говорил со мной с ухмылкой на лице.
О Синдере.
Это тяжелые воспоминания, но за прошедшие годы я доставал их из памяти и обращался к ним так часто, что у них едва остались острые края.
Я помнил высоту и тембр голоса Хелиакса так же чётко, как голос своего отца.
Я лего мог представить себе лицо Синдера.
Его идеальные,
видимые в улыбке, зубы.
Его вьющиеся седые волосы.
Его глаза, чёрные, как капли чернил.
Его голос, полный зимнего холода, говорящий: Чьи-то родители пели совсем не те песни.
Вы могли бы подумать, что эти воспоминания были худшими для меня.
Но вы ошиблись.
Нет. Худшими были воспоминания о моём детстве.
Медленно катящаяся и подпрыгивающая на ухабах повозка, мой отец, свободно держащий поводья.
Его сильные руки у меня на плечах, когда он показывал мне, как стоять на сцене, чтобы моё тело говорило гордый, или грустный, или робкий.
Его пальцы, поправляющие мои, на струнах лютни.
Моя мать, гладящая меня по волосам.
Ощущение прикосновения её рук, обнимающих меня.
Та идеальность, с которой моя голова умещалась в изгибе её шеи.
Как по вечерам я обычно сидел, свернувшись у неё на коленях, рядом с костром, сонный, и счастливый, и защищённый.
Это были худшие воспоминания.
Драгоценные и идеальные.
Острые, как полный рот битого стекла.
Я лежал на кровати, свернувшись в дрожащий узел, не в состоянии заснуть, не в состоянии думать о чем-то ещё, не в состоянии остановить
свои воспоминания.
Снова.
И снова.
И снова.
Раздался тихий стук в окно.
Звук настолько слабый, что я не заметил его, пока он не прекратился.
Затем я услышал, как оконная рама распахнулась за моей спиной.
- Квоут? - мягко спросила Аури.
Я сжал зубы, пытаясь не всхлипывать, и старался лежать не двигаясь, надеясь, что она подумает, что я сплю и уйдёт.
- Квоут? - позвала она снова.
- Я принесла тебе.. - затем на мгновение стало тихо, и она сказала, - Ох.
Я услышал тихий звук у себя за спиной.
Когда она забиралась в окно, на стене было видно её крошечную тень в лунном свете.
Я почувствовал, как прогнулась кровать, когда она села на неё.
Маленькая, прохладная ладошка коснулась моей щеки.
- Всё хорошо, - тихо сказала она.
- Иди сюда.
Я начал тихо плакать, и она нежно развернула меня так, что моя голова оказалась у неё на коленях.
Она шептала, убирая волосы у меня со лба, прохладными руками касаясь моего горячего лица.
- Я знаю, - с грустью сказала она.
- Иногда это тяжело, правда?
Она нежно провела рукой по моим волосам, и от этого я только заплакал сильнее.
Я не помнил, когда в последний раз кто-то дотрагивался до меня с любовью.
- Я знаю, - сказала она.
- У тебя камень на сердце, и порой он становится таким тяжелым, что ничего с ним не поделаешь.
Но тебе не нужно справляться с этим в одиночку.
Тебе следовало придти ко мне.
Я понимаю.
Всё моё тело сжалось, и внезапно я снова почувствовал вкус сливы во рту.
- Я скучаю по ней, - произнёс я прежде, чем успел понять, что именно говорю.
Затем я прикусил язык прежде, чем успел сказать что-нибудь ещё.
Я сжал зубы и яростно затряс головой, как лошадь, пытающаяся стряхнуть поводья.
- Ты можешь сказать это, - мягко сказала Аури.
Я снова потряс головой, почувствовал вкус сливы, и внезапно слова полились из меня.
- Она говорила, что я начал петь раньше, чем научился говорить.
Она говорила, что, когда я был совсем маленьким, у неё была привычка напевать, когда она держала меня на руках.
Не просто песня.
Просто нисходящая терция.
Просто успокаивающий звук.
Затем однажды она гуляла со мной по лагерю и услышала, как я вторю ей.
На две октавы
выше.
Крохотная певчая птичка.
Она говорила, что это была моя первая песня.
С тех пор мы пели её друг другу.
Все эти годы… - я поперхнулся и стиснул зубы.
- Ты можешь говорить, - мягко сказала Аури.
- Всё будет в порядке, если ты скажешь.
- Я больше никогда её не увижу, - задыхаясь, проговорил я.
Затем я разрыдался по-настоящему.
- Всё хорошо, - мягко сказала Аури.
- Я здесь.
Ты в безопасности.
Глава 8Вопросы
Следующие несколько дней не были ни приятными, ни плодотворными.
С фишкой Фелы сдавать экзамен мне предстояло только в самом конце оборота, так что я попытался провести оставшееся время с пользой.
Я попробовал изготовить несколько мелких предметов в Артефактной, но был вынужден вернуться в свою комнату, так как почти сразу разрыдался, нанося руны на тепловую воронку.
В таком состоянии я никак не мог поддерживать требуемый для работы Алар, да и меньше всего мне тогда хотелось, чтобы люди подумали, будто я
свихнулся из-за экзаменов.
Тем же вечером, когда я пытался пролезть по узкому тоннелю в Архивы, я снова ощутил вкус сливы во рту и оказался во власти страшного приступа клаустрофобии.
К счастью, на тот момент я успел проползти всего дюжину футов, но даже тогда я едва не получил сотрясение выбираясь из тоннеля, и ободрал всю кожу на ладонях, когда в панике царапал камни.
Так что следующие два дня я провел, притворяясь, что болен, и не вылезая из своей комнатушки.
Я играл на лютне, пытался заснуть, и мрачно размышляя об Амброзе.
Когда я спустился вниз, Анкер занимался уборкой.
- Чувствуешь себя лучше? - спросил он.
- Немного, - ответил я.
Вчера у меня было только два сливовых рецидива, и те прошли очень быстро.
Более того, мне удалось поспать целую ночь.
Кажется,
что худшее позади.
- Ты голоден?
Я отрицательно покачал головой.
- Сегодня экзамен.
Анкер нахмурился.
- Тогда ты должен что-нибудь поесть.
Яблоко, например. - Он пошарил за барной стойкой, а затем вытащил глиняную кружку и тяжелый кувшин.
- А еще есть молоко.
Мне нужно его использовать, пока не прокисло.
Чертова морозилка сломалась пару дней назад.
Отдал за нее целых три таланта!
Так и знал, что не стоило тратить деньги на подобную ерунду, когда лед в этих краях такой дешевый.
Я перегнулся через стойку и взглянул на длинную деревянную коробку, заставленную кружками и бутылками.
- Я могу посмотреть, что с ней не так, - предложил я.
Анкер поднял бровь.
- Ты можешь с ней что-нибудь сделать?
- Я могу посмотреть, - ответил я.
- Возможно, там что-то простое, и я смогу его починить.
Анкер пожал плечами.
- Все равно дальше его ломать уже некуда. - Он вытер руки о фартук и жестом пригласил меня за стойку бара.
- Я тебе пару яиц пожарю, пока ты смотришь.
Их тоже надо
использовать. - Он достал несколько яиц из длинной коробки и скрылся в дверях кухни.
Я обошел стойку и присмотрелся к морозилке.
Это была облицованная камнем коробка размером с небольшой чемодан.
Где-нибудь за пределами Университета она была бы чудом артефакции, роскошью.
Здесь, где подобные вещи можно было встретить часто, она была лишь очередным куском лишнего беспокойства Господа, который неправильно работал.
Это было настолько простое изобретение, насколько можно было себе представить.
Никаких движущихся механизмов, просто две полосы олова, покрытые сигалдри, которые перемещали тепло от одного конца металлической полосы к другому.
Это был не более, чем медлительный, малоэффективный сифон.
Я присел и положил руки на оловянные полосы.
Полоса по правую руку была теплой, что означало, что внутренняя сторона будет, наоборот, холодной.
Но левая полоса была комнатной температуры.
Я наклонил голову, чтобы разглядеть сигалдри, и заметил глубокую царапину в
олове, проходящую поперек двух рун.
Это все объясняло.
Связка сигалдри во многих смыслах похожа на предложение.
Перемести пару слов, и она просто потеряет весь смысл.
Вернее, обычно она теряет смысл.
Иногда испорченная часть сигалдри может сотворить что-нибудь очень неприятное.