о для раскрытия убийства прилагаются все усилия, сказал, что ты решил допросить моего бывшего мужа и аж на вертолете привез его из Кемерова. Это правда?
– Да.
– Зная, что мой бывший тряпка, я предположила, что ты его на все расколол. Потом решила проверить и позвонила тебе. Ты ожидал, что я на тебя с кулаками брошусь? У меня уже шок прошел. У тебя тоже шок прошел?
– Я не был в шоке. Может быть, я какой-то извращенец, но все воспринял спокойно. Честно скажу, все это очень и очень необычно, но на свете есть вещи и покруче. Не будем вдаваться в перечисление пошлостей, но твоя история не первая и не последняя. Словом, мне, Наташа, плевать, понимаешь, плевать на этическую сторону. Тем более что у каждого своя этика. Я не осуждаю ни тебя, ни твоего отца.
Мы молчали. Было слышно, как за окном раздался резкий автомобильный сигнал. Что-то брякнуло в нижних комнатах.
Я достал из кармана замаскированный под пачку сигарет подавитель аналоговых и цифровых средств записи, в народе именуемый «глушилка». С того момента, как я поднялся в библиотеку, этот прибор блокировал проведение видео- и аудиозаписи всего нашего разговора. Неудобно, правда, что он заодно и сотовые телефоны подавляет, но что поделать! Удивленной Наталье я объяснил, что из двух зол принято выбирать наименьшее. Она одобрительно отнеслась к моим мерам предосторожности.
– Ну, теперь давай, девочка, все по порядку. В интимные подробности вдаваться не надо, но… Словом, я весь внимание.
– Всё началось лет одиннадцать назад, когда отец закончил все на Севере и вернулся домой. Вон та фотография на стене, где мы в Крыму, была сделана тем летом, когда он окончательно вернулся. Ну, у нас как-то так само собой и получилось… – Она замолчала, подбирая слова.
– Наташа, вот это, конечно же, чертовски интересно, как там у вас все получилось, но меня интересует убийство твоего отца, а не его… Я ведь полагаю, у вас все было по обоюдному согласию?
– Конечно. Он хотел меня, а мне было просто любопытно познать запретный плод. Возраст такой, когда половое любопытство становится главной движущей силой. С ним невозможно совладать. У меня, как и у него, моральных тормозов нет. Знаешь, а я не жалею о том, что было между мной и им. Я много раз себе задавала вопрос, стала бы я с ним все это делать снова. Вот сейчас, когда я взрослая, а не четырнадцатилетняя девчонка, и я понимаю, что к чему, я тебе честно скажу: я бы делала все так, как было десять лет назад. Я ни от чего не отрекаюсь и ни о чем не сожалею.
Она встряхнула волосами, и бриллианты в ее ушах заискрились, заиграли в свете пробивающихся сквозь окна лучей солнца.
– Наташа, давай о том, кто знал или мог знать. Обо всех. Кто-то из них сделал запись. Ты не думала об этом? А сам отец что об этом думал?
– Он не мог понять, как это все произошло. Но и ты, Саша, пойми, интимные отношения между мной и отцом для меня и для него на тот момент, когда Валера принес запись, были как захлопнутая книга. Все это было и прошло. Этого не стало. Прошло лет восемь-девять, как между нами все было кончено, и вот появилась эта запись. Ну не станем же мы с отцом вместе вспоминать, как мы могли запалиться и кому. Мы на тот момент вообще никогда и ни при каких обстоятельствах друг другу даже не намекали о былом. Не говоря уже о том, что между нами никакого интима не было уже лет восемь. Даже никаких двусмысленных ласок не было.
– Начнем с матери.
– Она стала, наверное, обо всем догадываться незадолго до ее смерти, а может, еще раньше. Мы уже на тот момент так привыкли к нашим тайным отношениям, что, наверное, стали терять бдительность. Мать видела, что отец меня, когда пьяный, обнимает как бы в шутку, но не как дочь, а как девушку. Она начала мне проводить уроки полового воспитания. Как бы подготавливать меня к взрослой жизни. Но все сводилось к тому, как лучше предохраняться от беременности. Ее, видно, в ужас приводила сама мысль, что я случайно могу от отца забеременеть. Но мы-то с отцом тоже не дураки полагаться в таком деле на волю случая. В общем, мне ее наставления с технологиями предохранения пятидесятых годов как-то надоели, и я ей прямо сказала, что все уже давно сама знаю. Она после этого какое-то время была со мной холодна, но потом отношения стали совершенно обычными. Скорее всего, она просто смирилась и решила, что мир в семье важнее правды. Прощала же она отцу всех его многочисленных любовниц, похождения с которыми он не очень-то скрывал. Она, видно, считала, что таков ее крест. И тут вдруг ее внезапная смерть девять лет назад. Она сидела вот тут, где сейчас сидишь ты. Когда ее нашли, на столе стояла рюмка коньяка и в пепельнице лежала сгоревшая до фильтра сигарета. Видимо, она, как обычно делала, решила выпить перед сном, и тут сердечный приступ. Народу в тот вечер понаехало уйма. Наверное, вся милиция отметилась. Но потом вскрытие показало, что это сердце. С каждым может быть. Так что, я думаю, мать к записи отношения не имеет. Она любила отца, любила меня и ради этой любви на все закрывала глаза. После ее смерти интимные отношения между мной и отцом постепенно сошли на нет. И смерть матери тут совершенно ни при чем. У него, наверное, появилась новая игрушка, да и мне это со временем наскучило. Словом, интимные интересы наши больше не пересекались.
– Фаина. Теперь про нее.
– Я тебе уже говорила, что она очень давно в нашем доме. Лет, наверное, пятнадцать, если не больше. Относилась она ко мне как к избалованной хозяйской дочке, которой и хотелось бы иногда дать затрещину, да нельзя. Но она всегда была как тень, как привидение. Сильно на глаза старалась не попадаться, но и без нее все хозяйство бы встало. Отец всегда ей хорошо платил. А она вела уединенный образ жизни, и мне так кажется, запросы у нее были скромные. Одна, сколько себя помню, всегда была не замужем. Как у нее было с мужчинами на самом деле, я не знаю.
– А с женщинами?
– У тех, кто родился в ее годы и был воспитан на ортодоксальной морали, такого извращения в принципе быть не могло.
Она с интересом посмотрела на меня:
– В те времена, как я слышала, и секса-то между советскими людьми не было, а ты про лесбиянство загнул. Или что-то было?
– Вообще-то в те времена много чего было. Только учти, что мне к началу перестройки самому было тринадцать лет. Так что экспертом по тем временам я выступать не могу. Ну, давай дальше.
– В какой-то момент, я уже тебе говорила, мы стали терять бдительность. Тут и она, наверное, все и поняла. Ко мне ее отношение стало каким-то натянутым, холодноватым. Я думаю, что она тоже обо всем догадалась.
– А мать не могла ей рассказать?
– Боже упаси! Мать в это дело никого и ни за что бы посвящать не стала. Фаина сама могла догадаться. Как-то раз она внезапно вошла и могла по моему внешнему виду понять, что к чему. Она в тот раз извинилась и ушла, ну а мы не стали разборки наводить. Сами виноваты, не закрылись.
– Где это было?
– Хочешь, покажу?
– Хочу. Это не там же, где потом была видеозапись?
– Там, пошли.
Мы направились в личные покои сенатора, где я еще не был и откуда утром навсегда была изгнана крепко пьющая вдова. Я прижал Наталью к себе, коротко чмокнул, и, держа руку на ее талии, проследовал на неизвестную территорию. Напряжение между нами, если оно и возникало, полностью сошло.
Она привела меня в небольшую комнату, которая была чем-то средним между кабинетом и комнатой отдыха в директорском офисе крупной компании. В особняке, где живешь, такую комнату иметь вроде бы ни к чему, но у Ралифа Худатовича, как видно, было своё мнение.
У окна этой комнаты стоял большой письменный стол с компьютером и двумя телефонами. Одну, глухую стену, занимали книжные полки от пола до потолка. Напротив окна стоял большой кожаный диван. На таком диване могло бы усесться человек восемь. Я лично видел такой в первый раз. Над диваном на стене висела панель плоского телевизора. В углу какие-то тумбочки, на стенах пейзажи в рамочках.
– Это у отца второй кабинет. Есть еще один, в совершенно деловом стиле, со столом для совещаний, ну и все такое. Он иногда целый день работал дома, то в этом кабинете, то в том. Всем без исключения было строжайше запрещено входить в кабинет, когда он там работал. Если ему кто-то был нужен, вызывал по внутреннему телефону. Когда он был в кабинете, то обычно закрывал дверь на ключ. Когда мы с ним договаривались встретиться, я в определенное время подходила к двери, скреблась по ней ногтями, и он открывал. Потом, когда все сделали, он выходил, проверял коридор, и выходила я. Отсюда можно сразу же спуститься на первый этаж в подсобные помещения. Сделано это для того, чтобы прямо в кабинет из кухни подать покушать. Он иногда ел прямо в кабинете. Ну и получалось так, что я выходила отсюда вниз и из подсобки могла попасть в зал или к себе в комнату. Или вообще выйти незамеченной из дома. Или пройти в библиотеку, если матери не было в этом крыле. А тут мы забыли закрыться. Вернее, дело было так, отец всем сказал, что он будет работать в другом кабинете. Потом ему, видимо, захотелось, и он позвал меня уже в этот кабинет. Мы с ним были на диване, ну и он первым делом на мне халат распахнул. Тут Фаина и ввалилась. Времени у нее рассмотреть меня в таком виде была пара секунд. Но, видать, все, что нужно, увидела. Тут мы сами были виноваты. Дверь не закрыли, и к тому же Фаина могла считать, что отец работает в другом кабинете. Вряд ли она специально зашла. Отец за такое бы мигом с работы выгнал.
– Кстати, с какой точки вас снимали?
– Раньше, вон там, практически под потолком, была полка с цветами. Они свисали чуть ли не до пола. Отец считал, что это разнообразит интерьер. Вот с той точки все и было снято. Все, блин, на этой проклятой записи, как в хорошем порнофильме. Специально так не получится. Все от начала и до конца. Кто-то все здорово рассчитал. А может, просто кто-то выбрал из десятка записей самую яркую.
– Стоп! А ты-то откуда эту запись видела, если, как говорит Валера, отец диск сразу же разломал? Ты ведь запись видела?