– Куда? – спросил я.
– Куда… В темноту.
– Сволочь, – сказал я.
– Да у тебя все равно ничего б не получилось, она наверняка заснула бы.
– Все равно сволочь. – Мне было очень обидно. Это была не ревность, мне было именно обидно.
– Да ладно, на наш век хватит, иди сюда. Было бы из-за чего. Смотри, наверное, готово, – он вытащил из костра горячие картошки, и я подумал, да ну его, все к черту, главное, как мне все-таки близок Хомяк, – и это самое важное.
Я проснулся от холода на восходе. Солнце только встало из-за моря и еще не грело. Мы спали вдвоем с Хомяком, закутавшись в одеяло. Меня разбудил сосед по лестничной клетке – тот, с кем мы осматривали сейчас Дербент. Он заснул, когда еще не было десяти, проснулся первым, искупался и теперь был здесь единственным, кому не было холодно.
– Давай-давай, попрыгай, в воду, и сразу согреешься.
Я был в одежде и дрожал, а он – в одних плавках, бодрый и разогретый. Я нехотя разделся – голову словно стянуло обручем от бочки, немного попрыгал – от холодного песка все тело болело. Потом побежал купаться, прыгнул в воду – мне стало так легко – и поплыл, но на море усиливалось волнение, и я повернул обратно. Чувствовал я себя чудесно.
Все еще спали, кутаясь в одеяла, в самых нелепых позах, а одна застенчивая пара ушла метров за сто от костра. На середине их следа валялась пустая бутылка, хотя, возможно, она была не их.
«Ну и тоска», – подумалось мне.
– Давай стащим лодку, – предложил сосед.
Я огляделся – на берегу лежало много опрокинутых лодок. Недалеко была спасательная станция, и там уже кто-то возился.
– А спасатели? – спросил я.
– Да ладно, мы ж вдоль берега, чуть-чуть, они и не увидят.
Мы стащили лодку в воду, и тут появилась эта Света. Я не злился и не дулся, а смотрел на нее с любопытством. Она была в одном нижнем белье.
– Чего, купаетесь? – сказала она и вошла в воду. – Ой, мама, холодина какая!
Мы с соседом стащили лодку, запрыгнули в нее, и нас стало немного относить от берега. Подплыла Света, я подал руку и втащил ее в лодку. Она села на нос, и мокрое белье просвечивало. У меня перехватило дыхание – она была такая хорошенькая, и было так жалко, что она ночью с этим гнусным жирным Метисом. Нас относило от берега – весел в лодке не было.
– Я не умею плавать, – сказал сосед, – я лучше к берегу.
Он спрыгнул в воду – ему было с головкой – и, барахтаясь, добрался до мелководья.
– Давай, греби руками, – сказала Света. Я начал грести, но лодку все равно относило в море.
– Чего это ты к берегу гребешь, давай туда.
– Весел нет!
– Черт с ними, с веслами, поплыли! О-ой, качает как. Плюнем на лодку и так доплывем. Давай от берега.
Плавал я неплохо, но знал, что за каменной грядой резко начинается глубина. Волны были зеленые и пенились все больше. Мне стало не по себе, а до берега уже очень прилично. Но она сидела мокрая, очень симпатичная и улыбалась.
– Давай целоваться? Не хочешь?! – сказала она, и сложила губы, и получилось это совсем не пошло.
– Да ну тебя! – огрызнулся я, делая вид, что мне совсем не страшно, а берег все удалялся, и вода между ним и лодкой была какая-то очень темная.
– Как хочешь, – сказала она и для чего-то взъерошила волосы. – тут тюленей полно, а они бывают злющие, – она взяла и брызнула в меня водой и засмеялась.
– Давай, прыгай, поплыли обратно. видишь, волны какие, – я посмотрел в воду и увидел, что лодка находилась над грядой, – сейчас начнется большая глубина.
– А я плавать не умею, – сказала она весело, – придется тебе толкать лодку.
Плавать она умела, я это знал, но спрыгнул в воду и начал толкать лодку. Ничего не получалось, нас относило в море. Я снова залез в лодку и увидел, что мы прошли каменную гряду. Лодка была небольшая, прогулочная, без весел нас запросто могло опрокинуть.
– Давай, прыгай сейчас, пока не поздно, будешь держаться за меня, – я старался, чтоб мой голос звучал как можно тверже.
– А ты что, трус? – спросила. – Смотри, аж синий от страха. Давай, прыгай, потонешь еще!
– Ты что, с ума сошла?! Прыгаем, я тебе говорю!
– Отстань от меня! Я пошутила, я могу плавать. Давай, прыгай.
– Ты ненормальная, сейчас шторм начнется! Прыгаем!
– Отстань, зануда.
– Вот дура! – я разозлился более всего от того, что ничего не мог поделать. И тогда мне стало страшно.
– Прыгаешь?!
– Я же сказала, отстань, – и она вдруг спокойно улыбнулась и легла в такую позу, в каких обычно загорают на лодках в штилевую погоду, когда море голубого цвета.
– Ну как хочешь, дура чертова, – и я спрыгнул в воду. Как только вынырнул, подплыл к лодке. Волна была большая, а берег – очень далеко. На секунду меня охватила паника, я вцепился в лодку, нас все относило. Надо было, не теряя ни секунды, плыть обратно. Я успокоился и оттолкнулся от лодки:
– Ну, поплыли!
– Плыви.
– Хватит выпендриваться, давай, прыгай!
– Да плыви ты. Смотри, уже в штаны, наверное, наложил.
– Дура! – я нырнул и, не поворачиваясь, поплыл к берегу, – проститутка, – думал я, делая злые взмахи руками.
Волнение крепчало, я старался чаще нырять, чтобы волны не били в лицо. Потом, на половине дороги, понял, что ничего страшного, и поплыл спокойно и ровно. Но все равно порядком выбился из сил и, когда выбрался на берег, устало повалился на песок.
Лодка была уже очень далеко, я вспомнил ее худые плечи и подумал, что в такую погоду ей не выплыть. Надо было идти на спасательную станцию.
– Ты чего ее там оставил?
Я обернулся. Ко мне подходил Игорь.
– Да дура! Я говорю, прыгай, а она – ни в какую!
– Да, у нее бывает.
Все уже проснулись и смотрели за лодкой, к которой подходил спасательный катер.
– Ну, вы даете! Хорошо я увидел, что вас уносит. Думал, прыгать боитесь, побежал к спасателям. А чего вы там делали?
– Да ничего не делали!
– Блин, на земле места, что ли, мало?!
Спасатели пересадили полуголую Свету к себе в катер и отбуксировали лодку к берегу. Когда дошли до спасательной станции, они уже не злились и даже не стали брать с нас штрафа. Немного поругались, что отпустили девочку одну в такую погоду, но потом уже улыбались: – хорошо, что у нас катер на ходу. Что она им так наговорила, не знаю, только она была довольна, и спасатели были довольны и любезничали с ней, как с ровесницей.
– Что, получила по заднице? – сказал Игорь, когда нас отпустили, и мы возвращались собирать вещи. «Зачем она все это устроила?» – думал я.
Стало уже совсем жарко, но ветер крепчал, и чайки тревожно кричали над нами – будет шторм.
– Ну как, философ, наложил в штаны? – сказала она со смешком. Тон ее был не обиженный и не презрительный, а просто ироничный. Она ставила меня на место, в свой возраст, с которым можно только так, как та взрослая женщина с Пашей. Неужели только для этого – мне стало даже немного грустно.
– Да ты че, сравнила, – Игорь почесал волосы на затылке, – как ты плаваешь и как он. – Он рассмеялся. – Ты че, они с… (Игорь назвал имя какой-то ее подружки) до бакена плавают. На бакене отдыхают, и обратно. Считай, часа два туда и обратно. Да и не в такую моряну.
Мои ноги провалились в мокрый песок, – мы шли по берегу – и я ощущал что-то непонятное. Мы дошли до места – останки костра засыпали песком, мусор убрали. Если б всего этого не произошло, наверное, так бы все и бросили.
– Ну, москвич, – процедил Магомед сквозь зажженную сигарету, – как тебе? – он завязывал рюкзак и улыбался. – Страшно было?
– А я знаю, че он ее бросил, – услышал я голос Метиса. Он смотрел на меня и улыбался какой-то победной, мстительной улыбкой. За что? – Знаю, – его глазки самодовольно бегали по всем присутствующим, и он прихихикивал, подонок. Вот это, наверное, и есть подлость.
И тогда я не знаю, что со мной произошло. Я почувствовал что-то похожее на стыд наготы, когда надо немедленно одеться, и то, что я только что ощущал на берегу и еще что-то. И все это обрело направленность.
– Сволочь! – я бросился на Метиса и со всего размаха ударил его кулаком в лицо. – Сволочь поганая!
Он был в два раза крупнее меня, жирный, почти непробиваемый. Но я сыпал удар за ударом, и уже разбил ему нос и бил дальше в это красное пятно.
– Ты что, сопляк паршивый? – его кулак был чуть меньше моей головы, и на мгновение все стало черным, а потом в разные стороны полетели искры. Но я не упал, а снова бросился на него.
– Сволочь!
Метис опять занес кулак.
– Оставь его, гад! – Хомяк вцепился в его огромную руку (это было, как в мультике, казалось, что он может на этой руке полетать), а Паша бросился в ноги и пытался его повалить.
Все опешили. Метис старался вырваться и чуть ли не топтал Пашу ногами.
– А ну, кончай базар! Очумели, что ли?! – Игорь разнимал нас. – Ты с кем связался, паскуда! – он толкнул Метиса в грудь. – Может, мне еще заедешь?
– Да нет… А че они сами бросились?!
– Да ниче! Нашел, с кем справиться! Убью в следующий раз.
А Хомяк смотрел на то место, где образовывался синяк, и я вдруг заплакал, всхлипывая и кусая губы, как маленький.
– Да ладно, ты чего, хватит, – он смотрел на мой глаз. – Мы и ему шнобель разворотили. Протек он, тухлый, – и они с Пашей ни с того, ни с сего начали смеяться.
«Тухлый», – подумал я и почувствовал, что тоже смеюсь. Всхлипываю и смеюсь одновременно.
– Тухлый! – мы смеялись, как полоумные.
– Точно, тухлый!
Нас провожали бабушка и сосед по лестничной клетке. На вокзал пришли Магомед с Игорем, и с ними – Света.
Лето кончалось, и с ним уходило что-то, что никогда не кончается. Бабушка была в косынке, и ее трепал ветер, и было еще по-южному жарко.
Мы поцеловались на прощание и поднялись в вагон.
– Слышь, а у Тухлого до сих пор нос вот такой, – Игорь поднес растопыренную пятерню к носу.