Что-то объявили. Света подошла ближе, посмотрела на меня внимательно и как-то неожиданно, затем улыбнулась и вдруг сказала:
– Извини меня, хорошо? Ладно?! Извини!
– Да ладно, чего уж там, – я подмигнул ей, и она моргнула в ответ, подняв руку. И тогда раздался гудок, и поезд тронулся.
Вот так, как мы изображены на фотографии, все вместе, мы уже никогда не собирались. Свету я больше не видел и даже не помню, Светой ли ее звали.
Все уже давно изменилось, все стало по-другому с тех пор. У Хомяка не сложилось с журналистикой, он остался в армии. Мы переписывались одно время, потом перестали. Знаю только, что у него жена и родилась девочка. Я их не видел. А Паша, молившийся на астрономию, наш придворный звездочет Паша, стал юристом. Его ценят, он умен, проницателен, обладает интуицией и чувством юмора. Ему сулят большое будущее, и когда я на него смотрю, меня так и подмывает сказать ему «Мэтр». А Игорь в армии не бывал. Он отсидел за драку то ли в Хасавюрте, то ли еще где-то, но потом женился, перебрался в Смоленск, и теперь у него все в прядке.
И все-таки этот день остался, ведь хватило же случайной фотографии, чтобы все вспомнить. И не только вспомнить, но и ощутить шумный запах пенящегося моря, восторг и страх чаек перед штормом, и все те чувства, какие бывают лишь тогда, когда дружишь так, как можно дружить только в детстве. А потом бросаешь кого-то в лодке и уже выходишь из моря повзрослевшим и вместе с одеждой, брошенной на берегу, одеваешь еще что-то, что уже никогда не снимешь.