В груди у Томаша похолодело. Он переключился на детальный отчёт, чтобы проверить, на каком по счёту импульсе начинается разгерметизация.
— И сколько нам осталось, прежде чем мы отлетим к херзац матерах? — спросил Насир.
— Критические разрушения начинаются после тридцать седьмого импульса. С учётом погрешности, я бы сказал, тридцать пять или тридцать шесть.
— Хмар кус! Значит, всё! Долетались! Где твой альтаам? Благослови арлаб, чтобы это корыто нас обратно до Бакара дотащило!
Томаш смотрел на залитую кровью голограмму «Припадка», не веря собственным глазам.
— Это всё, — пробормотал он, — Был корабль, и нет корабля. «Припадок» мёртв. Тут и без симуляций понятно, что войти в атмосферу мы уже не сможем.
— А твоя Айша заберёт нас с орбиты?
Томаш не ответил. Он уже открыл коммуникационный интерфейс, чтобы записать Айше сообщение, но в этот момент очнулась Лада.
— Это невозможно! — проговорила она, поднимаясь на руках. Глаза её горели. — Там есть выживший!
— Аотар, тебе херзац с потолка точно на руку упал? На башку ничего не приземлилось?
Насир вытаращился на Томаша, как на умалишённого.
— Насик, не хами! — сказала Лада.
— Нет, вы оба, что ли, спелись? — Насир замотал головой. — Какая хараза на вас нашла? Вы серьёзно хотите спасать кого-то из этих хаволей, которые нас чуть к праотцам не отправили? Они же угробили долбаный «Припадок»! — Насир ткнул пальцем в Томаша. — Твой, херзац матерах, корабль! А ты ещё спасать кого-то будешь?
— Строго говоря, мы не знаем, кто там, — сказал Томаш.
— А кто там ещё может быть, адыр его елдыш? Думаешь, из невидимки кто-то через иллюминатор выпал? Чтобы твою, херзац его так, бравую руку пожать?
— Подберём и узнаем. Нам это сделать пока несложно.
— То есть так, да? — Насир взглянул сначала на Томаша, затем на Ладу. — Вы уже всё решили?
— Честно говоря, я тоже не уверена, — сказала Лада. — В другой ситуации — да, не вопрос. Но у нас корабль разваливается. Ещё немного — и мы в труху превратимся. Тратить лишний импульс сейчас — не лучшая затея. Сколько их там всего осталось?
— Тридцать шесть.
— Тридцать шесть — немного. Только на торможение уйдёт половина.
— Я же говорю — наш аотар головой стукнулся!
— Томаш, правда, я готова тебя поддержать, но объясни — почему? Корабль мы, считай, из-за них и потеряли. Сейчас нас самих бы кто-нибудь подобрал.
— Вот-вот!
— Я всё проверил. — Томаш повертел в руке кадол и едва не обронил его на пол. — Манёвр будет несложный. Ну в том случае, если мы не потратим ещё полчаса на решение. Тридцать пять импульсов или тридцать шесть — ничего толком не меняет. Считайте это реальной проверкой за пределами симуляции — мало ли что там компьютер насчитал. К тому же импульс сработает на торможение и немного сбросит нам скорость. Получается, мы даже не расходуем гильзу понапрасну. И, наконец, офицер литийского вэкаэф на борту может оказаться весьма полезен. Неизвестно пока, куда мы в итоге полетим. Система жизнеобеспечения ещё одного человека выдержит, у нас даже каюта для него есть.
— То есть, сплошной расчёт и никакого благородства? — улыбнулась Лада.
— Ты же сама меня просила объяснить. Как ещё я объяснять должен?
— Ладно, елдыш с тобой! — крякнул Насир. — Каким образом мы этого погорельца забирать будем?
Томаш нажал несколько кнопок на терминале, и перед ним вспыхнула огромная карта недавнего побоища — почти такая же красочная и детальная, как в вирте. Среди рваных кусков фюзеляжа и сгоревших до тла обломков, напоминающих сгустки остывшей магмы, пульсировала мелкая, похожая на огненного муравья, человеческая фигурка.
— Расстояние между обломками — по крайней мере, между теми, которые представляют опасность для человека в защищённом скафандре, — довольно большое. — Томаш покрутил пальцем внутри голограммы, и карта зарябила, как отражение на поверхности воды. — Минимальное — что-то около четырёхсот метров. Комп их с закрытыми глазами обойдёт.
— Но по сравнению с нами у них очень высокая угловатая скорость, — сказала Лада. — Щит у нас только кормовой, а если один из обломков ударит по корпусу, это будет равносильно попаданию из кинетической пушки.
— Ты не учитываешь, что после стрельбы по литийцу гильзой у нас тоже есть угловая скорость. Но осколки, конечно, движутся быстрее — было несколько мощных взрывов, и попадать под этот град нам не стоит.
— Я и говорю — их скорость гораздо выше.
— Да, но вот скорость погорельца — ниже. — Томаш коснулся светящейся, как раскалённый металл, человеческой фигурки. — Что, впрочем, и понятно, не взрывом же его отбросило. Видимо, сработала какая-то система экстренной эвакуации.
— Всё равно непонятно, как этот хаволь жив остался, — проговорил Насир.
— Давай ближе к делу, Томаш! — сказала Лада. — Сам же говорил, что решать надо быстро.
— Значит так. Даём импульс, скорость наша снижается, и мы начинаем сближаться с осколками. Но у них по сравнению с нами высокая угловая, поэтому их быстренько снесёт в сторону. Во так. — Томаш провёл пальцем по карте, и серый рой осколков потянулся за ним, как примагниченный. — А человечек останется.
— А дальше — что? Трала у нас нет!
— Как тебе сказать, Лада… — улыбнулся Томаш. — Весь мой план рассчитан на то, что у погорельца есть исправный скафандр с достаточным запасом воздуха и работающей двигательной установкой. А ещё на то, что он жить хочет. Мы просто откроем шлюз и помигаем ему огоньками. Не захочет — его проблемы.
— Насир! — сказала Лада. — Ты сможешь так рассчитать импульс?
— Уже смотрю, херзац его! — Насир застучал по клавиатуре. — По идее можно. Точность расчётов, правда, полный елдыш, всё на этих, как вы говорите, соплях, но, наверное, сойдёт. Так чего? — Он повернулся к Томашу. — Даём очередной абрам кирдым или дальше будем языками чесать?
— Приступай, — кивнул Томаш.
— Будет забавно, — сказала Лада, — если у этого придурка воздух закончится до того, как мы прилетим.
«Припадок» не развалился. Не изменились и результаты симуляции — разве что жить кораблю осталось на один импульс меньше.
Томаш отправил Айше сообщение с отчётом о произошедшем и лежал в ложементе, закинув руки за голову и наблюдая за полётом осколков литийского крейсера по голосети. Выброшенный в космос литиец всё ещё подсвечивался красным. Рой осколков давно его миновал, и рдеющая фигурка — мелкая, как скрюченное в предсмертной агонии насекомое — одиноко плыла в пустоте, не демонстрируя никаких признаков жизни. Литиец даже ни разу не включил двигатели — конечно, лететь ему было некуда, кругом, на много миллионов миль, простиралась оглушительная пустота нейтрального космоса, но любой живой человек хоть что-нибудь попытался бы сделать, а не отдавался воле судьбы, её чёрному течению.
Томаш на секунду представил, как чувствовал бы себя сам, если бы его выбросило из идущего на полном ходу корабля. Вокруг — пустота, вернее, лишённое осязаемой плотности пространство, и всё, что он видит, всё, что прожигает насквозь его взгляд — лишь слепок давно минувшего времени, доставленный к нему со скоростью света, которая невосполнимо отстаёт от вселенских часов. Наверное, он включил бы двигатели просто для того, чтобы почувствовать себя живым — для того, чтобы лететь в своём направлении, со своей скоростью, даже если смысла в этом не больше, чем беспомощно дрейфовать в пустоте.
— Никаких сигналов от выжившего мы до сих пор не получаем, — сказала Лада, словно прочитав мысли Томаша. — Конвенции же ещё действуют, мог бы сигнал бедствия включить. Либо он мёртв, и наши сенсоры ошибаются, либо связь и движки в скафандре накрылись. И тогда он тоже мёртв. По крайней мере, по твоему плану.
— Да, это странно, — сказал Томаш.
— Может, этот патриотичный хаволь не хочет, чтобы мы его спасали!
— Вполне вероятно. Ну как, капитан? Не жалеешь ещё, что гильзу потратил?
— Поздно жалеть.
— Если у него сенсоры не расплавились к херзац матерах, то он должен видеть, что мы к нему на альтариху идём. Мог бы попробовать на встречу к нам, что ли, полететь. А он висит, как дохлый таракан!
— Время ещё есть. — Томаш смотрел на светящегося человечка, падающего в пустоту вниз головой. — Дайте сигнал на открытой волне, что-нибудь вроде «готовы взять на борт».
— Да не вопрос! — отозвался Насир. — А невидимка, елдыш его, сидит тем временем где-нибудь в уголке, следит за нами и ржёт.
— Сигнал дал?
— Всё. Есть сигнал. Но…
Человечек не реагировал. Сенсоры определяли жизнь по рассеиванию тепла, но способ не давал никаких гарантий даже при наличии куда более зоркого оборудования, чем стояло на их ржавом ведре. Да, можно было с некоторой долей уверенности утверждать, что у скафандра работают радиаторы — и более ничего. Горящий в технической кислоте труп светился бы на экране точно так же.
— Томаш, — сказала Лада, — ты уверен, что там ещё есть кого спасать? Я не удивлюсь, если у нас после всех этих взрывов просто сенсоры сбоят.
— Ты, наверное, права. Но дёргаться всё равно…
Раздалась череда резких гудков, похожая на музыку для людей, которые теряют слух.
— Что это? — поднял голову Томаш. — От кого?
— Открытая волна, — сказала Лада. — Вывожу.
Что-то едко зашипело, в помехи клином врезался металлический звон — Томаш с трудом справился с желанием заткнуть уши, — и послышался надтреснутый, как на последних остатках дыхания, женский голос:
— Корабль… — Треск. — Корабль со старой сигнатурой, я готова зайти на борт. Фён Кадич, младший лейтенант связи… — Голос снова поглотили помехи. — Я столкнулась с обломком и… У меня повреждена двигательная установка. Заберите меня.
Передача отрубилась.
— Фён Кадич… — проговорил Насир и задумчиво свёл брови.
Можно было подумать, что он уже слышал это имя раньше.
— Значит, жива и хочет жить, — сказала Лада. — Только вот сама она к нам на встречу не полетит. Что делать будем, капитан?