Колпак был связан из толстой домашней пряжи и выкрашен в ярко-рыжий цвет. Он был слегка перекошен, и стежки местами были неровные.
— Ну, она, кажется, очень теплая, — уклончиво ответил я.
Она сделала жест «легкая усмешка», и в глазах ее промелькнул смешок.
— Так и есть, — сказала она. — И для меня это прекрасная шапка, потому что ее связала мне дочь моей дочери.
— А-а, тогда она и впрямь прекрасная.
Согласие.
Женщина сделала жест, означающий улыбку. Руку она держала немного под другим углом, чем Темпи, и я счел это за теплую материнскую улыбку. Сохраняя невозмутимое выражение лица, я сделал улыбку в ответ, изо всех сил стараясь, чтобы мой жест выглядел одновременно теплым и любезным.
— Ты хорошо говоришь для варвара, — сказала она и стиснула мои руки дружеским жестом. — У нас редко бывают гости, особенно такие учтивые. Идем со мной, я покажу тебе красоту, и мы с тобой поговорим о том, какая в ней может быть польза.
Я опустил глаза. Сожаление.
— Не могу. Я жду.
— Того, кто внутри?
Я кивнул.
— Ну, если он ушел туда, подозреваю, ждать тебе придется долго. И он, скорее, будет доволен, если ты пойдешь со мной. Пожалуй, я буду все-таки позанятней стенки.
Старуха вскинула руку, привлекая внимание парнишки. Он подбежал и выжидательно уставился на нее, мимоходом бросив взгляд на мои волосы.
Она сделала несколько жестов, обращаясь к мальчику, но я понял только тихо.
— Скажи тем, кто внутри, что я взяла этого человека прогуляться, чтобы он не стоял один на ветру. Скоро я его верну.
Она ткнула пальцем в мой футляр с лютней, в дорожную сумку и в меч у меня на боку.
— Отдай их мальчику, он отнесет их внутрь.
И, не дожидаясь моего ответа, потащила сумку у меня с плеча. Я не сумел придумать, как аккуратно отвязаться от нее, не показавшись чудовищно неучтивым. Все культуры разные, но одно верно для любой из них: нет лучшего способа оскорбить местных, чем отказаться от предложенного гостеприимства.
Парнишка утащил мои пожитки, а старуха взяла меня за руку и повела прочь. Я не без удовольствия повиновался ей. Мы шли молча, пока перед нами внезапно не открылась глубокая долина. Долина была зеленая, по дну бежал поток, а склоны защищали ее от непрерывно дующего ветра.
— Что ты скажешь на это? — спросила она, указывая на скрытую долину.
— Она похожа на Адемре.
Старуха ласково похлопала меня по руке.
— Ты обладаешь даром говорить, не говоря. Среди таких, как ты, это редкость.
Она принялась спускаться в долину, опираясь на мою руку и осторожно ступая по узкой каменистой тропе, вьющейся вниз по склону. Неподалеку я заметил юношу с отарой овец. Он помахал нам, но не окликнул.
Мы спустились на дно долины, где катился по камням белопенный поток. Поток образовывал прозрачные заводи, и в воде мелькали рыбки.
— Ты назовешь это прекрасным? — спросила она, когда мы вдоволь налюбовались пейзажем.
— Да.
— Почему?
Неуверенность.
— Наверно, потому, что все движется…
— А камни не двигались вовсе, однако ты и их назвал красивыми.
Вопрос.
— Камню от природы не свойственно двигаться. Быть может, красота в том, чтобы двигаться соответственно своей природе.
Она кивнула, как если бы ответ ей понравился. Мы продолжали смотреть на воду.
— Ты слышал о латанте? — спросила она.
— Нет, — сожаление. — Но, может быть, я просто не знаю этого слова.
Она повернулась, и мы пошли по дну долины, пока не вышли в более просторное место, которое имело ухоженный вид, как в саду. В центре возвышалось дерево, подобных которому я прежде не встречал.
Мы остановились на краю лужайки.
— Это меч-дерево, — сказала она и сделала незнакомый жест: коснулась щеки тыльной стороной кисти. — Латанта. Скажи, прекрасно ли оно?
Я мельком взглянул на нее. Любопытство.
— Я предпочел бы взглянуть на него поближе.
— Это не дозволено.
Подчеркнуто.
Я кивнул и принялся вглядываться в дерево, насколько мог на таком расстоянии. У него были высокие раскидистые сучья, как у дуба, но листья были широкие, плоские и на ветру описывали странные круги.
— Да, — ответил я некоторое время спустя.
— Почему тебе потребовалось так много времени, чтобы это решить?
— Я обдумывал причину, отчего оно прекрасно, — признался я.
— И?
— Я мог бы сказать, что оно одновременно двигается и не движется согласно своей природе и это делает его прекрасным. Но я думаю, что дело не в этом.
— А в чем?
Я долго смотрел на дерево.
— Не знаю. А как по-твоему, в чем причина?
— Оно просто есть, — сказала она. — Этого довольно.
Я кивнул, чувствуя себя довольно глупо из-за своих тщательно продуманных ответов.
— Тебе известно о кетане? — вдруг спросила она.
Я уже отчасти имел представление, как это важно для адемов. Поэтому я замялся, не желая отвечать прямо. Однако и лгать мне тоже не хотелось.
— Может быть.
Извинение.
Она кивнула.
— Ты осторожен.
— Да. Ты Шехин?
Шехин кивнула.
— Когда ты заподозрил, что я — это я?
— Когда ты спросила про кетан, — ответил я. — А когда ты заподозрила, что мне известно больше, чем следует знать варвару?
— Когда увидела, как ты ставишь ноги.
Снова пауза.
— Шехин, а почему ты не ходишь в красном, как остальные наемники?
Она сделала пару незнакомых жестов.
— Твой наставник не сказал тебе, почему они ходят в красном?
— Мне не пришло в голову спросить, — сказал я, не желая давать понять, будто Темпи пренебрег моим обучением.
— Тогда я спрашиваю у тебя.
Я немного поразмыслил.
— Чтобы враги не увидели их крови?
Одобрение.
— А почему тогда я хожу в белом?
От единственного ответа, который пришел мне в голову, сделалось не по себе.
— Потому что ты не проливаешь крови?
Она слегка кивнула.
— И еще потому, что, если враг прольет мою кровь, вид моей крови будет его законной наградой.
Меня охватила тревога, но я изо всех сил старался продемонстрировать подобающую адемскую сдержанность. После приличествующей случаю вежливой паузы я спросил:
— Что будет с Темпи?
— Это еще предстоит выяснить.
Она сделала жест, близкий к раздражению, потом спросила:
— Отчего ты не беспокоишься о себе?
— Я больше беспокоюсь о Темпи.
Меч-дерево выписывало сложные узоры на ветру. Это выглядело почти завораживающе.
— Далеко ли ты продвинулся в своем обучении? — спросила Шехин.
— Я изучал кетан в течение месяца.
Она развернулась ко мне лицом и вскинула руки.
— Ты готов?
Я невольно подумал, что она на пятнадцать сантиметров ниже меня и годится мне в бабушки. Да и эта кривая желтая шапка не давала ей выглядеть особенно устрашающей.
— Может быть, — ответил я и тоже вскинул руки.
Шехин медленно принялась наступать, делая «руки-ножи». Я ответил «хватанием дождя». Потом сделал «карабкающееся железо» и «стремительное проникновение», но до нее так и не дотянулся. Она слегка ускорила свои движения, сделала «перемену дыхания» и одновременно «выпад вперед». Первую я остановил «водяным веером», а вот второй перехватить не успел. Она коснулась моего бока ниже ребер, потом виска — мягко, как будто прижимала палец к чужим губам.
И что я ни пробовал, ей все было нипочем. Я выполнил «метание молнии», но она просто отступила в сторону, даже заблокировать не потрудилась. Раз или два я ощутил прикосновение ткани — мне удалось-таки коснуться ее белой рубахи, — но это было все. Это было все равно что пытаться нанести удар куску болтающейся веревки.
Я стиснул зубы и выполнил «волнующуюся пшеницу», «выжимание сидра» и «мать в ручье», плавно переходя от одного к другому в вихре ударов.
Как она двигалась! Я никогда не видел ничего подобного. Дело не в том, что она была стремительна, — она была стремительна, но суть не в этом. Шехин двигалась идеально. Она не делала двух шагов там, где достаточно одного. Не сдвигалась на десять сантиметров, если было достаточно восьми. Она двигалась, как некое сказочное создание, более плавно и изящно, чем танцующая Фелуриан.
Надеясь застать ее врасплох и показать себя, я принялся двигаться настолько стремительно, насколько смел. Я выполнил «танцующую деву», «ловлю воробьев», «пятнадцать волков»…
Шехин сделала один-единственный шаг, идеальный шаг.
— Отчего ты плачешь? — спросила Шехин, выполняя «падающую цаплю». — Тебе стыдно? Тебе страшно?
Я поморгал, чтобы очистить глаза. Голос у меня сделался хриплым от усталости и обуревавших меня чувств.
— Ты прекрасна, Шехин! В тебе есть все сразу: и камни стены, и вода потока, и колыхание дерева.
Шехин моргнула, и в этот миг ее удивления я вдруг обнаружил, что крепко держу ее за плечо и руку. Я выполнил «взметнувшийся гром», но Шехин не упала — она стояла прочно и неподвижно, как скала.
Она почти машинально освободилась «укрощением льва» и выполнила «волнующуюся пшеницу». Я отлетел на пару метров и рухнул на землю.
Я тут же вскочил на ноги, нимало не пострадав. Бросок был аккуратный, почва мягкая, а Темпи научил меня падать, не причиняя себе вреда. Но прежде, чем я снова ринулся в атаку, Шехин жестом остановила меня.
— Темпи учил тебя и не учил одновременно, — сказала она с непроницаемым лицом. Я снова заставил себя отвести глаза. Очень трудно отвыкать от въевшихся за всю жизнь привычек. — Это и плохо, и хорошо одновременно. Идем.
Она повернулась и пошла в сторону дерева.
Дерево оказалось больше, чем я думал. Ветки поменьше бешено раскачивались на ветру, описывая сложные кривые.
Шехин подобрала упавший лист и протянула его мне. Лист был широкий и плоский, с небольшую тарелку, и на удивление тяжелый. Я почувствовал боль и обнаружил у себя на пальце длинный узкий порез.
Осмотрев край листа, я увидел, что он жесткий и острый, как осока. И впрямь меч-дерево! Я задрал голову и посмотрел на колышущиеся листья. Любого, кто подойдет к дереву в сильный ветер, порежет на ленточки.