Вот и сейчас он танцевал неспешно, он звал ее в постель, где эти подвижные бедра подадутся вперед, и его член войдет в ее тело, и танец продолжится, будет продолжаться час за часом, иногда замедляясь настолько, что они едва будут шевелиться, иногда ускоряясь, становясь настойчивым, грубым, безумным.
Глядя на него, Марианна вспомнила его прикосновения – и захотела ощутить их вновь. Ей захотелось, чтоб его ладонь легла на ее грудь, его язык омыл ее сосок. Захотелось, чтобы его пальцы остудили ее бедра, пока он нежно ласкает языком ее промежность.
А затем, когда она потечет от прикосновений его языка и рук, она хотела, чтобы он вошел в нее, ввел в нее свой член, медленно, медленно…
– Итак, – сказала Марианна. – Если я скажу, что не боюсь? Что будет тогда? Ты покажешь мне, что ты такое?
– Вначале ты должна принять решение, – ответил Виго. – Скажи мне, что хочешь остаться. Скажи, что будешь любить меня, кем бы я ни оказался, и я покажу тебе себя. А если ты не сможешь… – Он перестал танцевать, все его тело застыло в скорби при этой мысли. – Если ты не сможешь… тогда уходи – и никогда не возвращайся. Сделай вид, будто мы никогда не встречались.
Марианна отвернулась, думая об этом. Да, ей нравилось, кем она была до встречи с ним. У нее были амбиции, были представления о том, кем она может стать, если останется одна. Этот мир был ей по нраву. Но этого было недостаточно.
Она взглянула на Виго.
– Ну хорошо…
– Что ты выбираешь? – Он нахмурился.
– Я хочу увидеть.
– Пути назад не будет, – напомнил он.
– Знаю.
Он поднес ладони к лицу, его пальцы скользнули по губам, затем спустились к груди, к пупку, к головке члена. Марианна следила за его движениями. Она увидела острые зубы, полускрытые губами. Увидела медвяные капли пота на груди, поблескивавшие, точно украшения. Увидела радужные волны под кожей, расходившиеся от пупка вниз, вниз, вниз. Видела, куда они устремляются, где собираются. Его член охватило свечение, пробежало от основания к головке, за которую держались его руки.
И прежде чем оно вырвалось наружу, распутываясь, распрямляясь, настало мгновение, когда Марианна испытала страх, как никогда раньше, зная, что этим выбором пожертвовала всеми жизненными тропками, кроме этой.
А затем, не двигаясь, оно объяло ее, и жар его страсти сжег ее страх.
– Это любовь, – подумала Марианна, захлопывая дверь, отгораживаясь ею от мира.
Х
ХО́ЛОД, холода, мн. холода, холодов, муж. 1. только ед. Низкая температура воздуха. || Воздух низкой температуры. || Место, где низка температура воздуха, где холодно. 2. Время наибольшего понижения температуры воздуха; погода с низкой температурой воздуха. || только мн. То же – в течение более или менее длительного срока 3. только ед. Состояние или чувство озноба. 4. перен., только ед. Неприятное впечатление или чувство отчужденности, одиночества, заброшенности, безнадежности и т. п., вызываемое чем-нибудь (книжн.). || Безучастно-эгоистическое отношение к кому-нибудь, чему-нибудь, равнодушие (книжн.).
Ближайшая этимология: род. п. – а, холо́дный, хо́лоден, холодна́, хо́лодно, укр. хо́лод, холо́дний, блр. хо́лод, ст. – слав. хладъ, болг. хлад(ъ´т), сербохорв. хлад, род. п. хлада, словен. hlad, чеш., слвц. chlad, польск. chłód, род. п. chłodu, в. – луж. khłódk «тень», н. – луж. chodk. Вероятно, форма с вариантным kh– в начале слова, родственная гот. kalds «холодный», лат. gelidus (и.-е. *geldh-); и.-е. *gheld-представлено в др. – инд. hlā´datē «освежается», prahla-das «освежение, наслаждение»; *k^alt– в лит. šáltas «холодный», осет. sald «холод», авест. sarәta – «холодный».
Синонимы: прохлада, стужа, мороз, озноб, зноба, свежесть, заморозки, меня знобит, берет озноб, мерзну, зима, бесчувственность, безучастность, безучастие, холодность, безразличие, бесчувствие, холодок, трескучий мороз, холодно, зуб на зуб не попадает, равнодушие, до костей пробирает.
Пример: Ужасный холод, столь сильный, что способен влиять даже на сами времена года…
Холод. Пэт Кэдиган
Пэт Кэдиган – американская писательница-фантаст, с середины 1990-х годов живет в Лондоне. Ее имя часто связывают с движением киберпанка. Удостоилась многочисленных премий, включая премию Хьюго, Всемирную премию фэнтези и премию Артура Кларка – последнюю она получила свои романы «Синтезаторы» и «Глупцы».[195]
В последнюю неделю июня 1980 года в Канзас-Сити летний зной проявил себя в полную силу – и люди начали умирать.
В те дни я работала в маленькой газетенке под названием «КС Джонс» (она не имела никакого отношения ни к журналу «Мазер Джонс», ни к газетам «Канзас-Сити таймс» и «Канзас-Сити стар»). Собственно, называя «КС Джонс» газетой, я употребляю это слово в широком смысле – на самом деле это было бесплатное издание, которое раздавали в супермаркетах, магазинах, везде, где было много горожан. Парочка статей, а все остальное – реклама и скидочные купоны. Рекламы и купонов в газете было куда больше, чем статей, и потому она приносила какой-никакой доход, но, по сути, существовала благодаря железной воле ее главного редактора, Милли-Лу Десжинс.
Рост за метр восемьдесят, рубенсовские формы, рыжие курчавые волосы – такова была наша Милли-Лу. Люди говорили, что у нее «есть связи», произнося эти слова чуть ли не благоговейно. Ее отец, как говорится, «решал проблемы» политической клики Пендергаста[196] ], выступая политическим посредником, и хотя те дни миновали навсегда, они не забылись.
Сама я не так уж хорошо разбиралась в местной истории. Не прошло и десяти лет с тех пор, как я уехала из Массачусетса, где имя Кеннеди использовалось как ругательство. Я очутилась в Канзас-Сити после череды неприятностей – за свадьбой последовал развод, и я оказалась на мели. Объявление Милли-Лу «для работы требуется человек, умеющий за деревьями видеть лес, а в лесу – деревья» заинтриговало меня. После нескольких неудачных собеседований я не ожидала, что из этого что-то выйдет, но Милли-Лу я почему-то понравилось. Впоследствии я узнала причину: из всех кандидатов на эту должность я была единственной, кто не подумал, что Милли-Лу ищет журналиста, который разбирается в садоводстве.
Итак, меня взяли в «КС Джонс» на полный рабочий день. Кроме меня в качестве сотрудников числились сама Милли-Лу, Джерри, занимавшийся дизайном и версткой, и Ирэн, выполнявшая обязанности секретарши, бухгалтера и офис-менеджера. Милли-Лу была не только главным редактором, но и менеджером по работе с клиентами. В какой-то момент она попыталась нанять менеджера, но газете это не пошло на пользу: по словам Милли-Лу, клиенты хотели, чтобы она занималась ими лично.
Компьютеров в офисе не было, а о такой штуке, как интернет, мы и слыхом не слыхивали. Их роль выполняла наборная машина Джерри (это была наборно-пишущая машинка «IBM Селектрик» с потрясающим для тех времен объемом памяти в пять килобайт и функцией печати) и телетайп, позволявший поддерживать связь с новостным агентством «Ассошиэйтед Пресс» (правда, за телетайпом приходилось постоянно приглядывать, чтобы в нем не закончилась бумага или перфолента).
Платили мне не очень-то много – чуть больше, чем я бы зарабатывала, раскладывая картошку фри по пакетам в «Макдональдзе». Но в те дни этого хватало, чтобы снимать дешевую однокомнатную квартиру неподалеку от центра города – со всеми удобствами, включая кондиционер.
В этой части Америки кондиционеры отнюдь не были роскошью. Свое первое лето на Среднем Западе я провела в общежитии для женатых пар при университете Канзас, где даже оконного кондиционера не было, не то что центрального кондиционирования. Представьте себе культурный шок человека, вся жизнь которого до этого прошла в пятидесяти милях к северо-западу от Бостона, на границе со штатом Нью-Гэмпшир. Но еще хуже было приспосабливаться к новому климату.
До этого я не бывала в местах, где можно вспотеть, не двигаясь. Но там, где работали кондиционеры – а надо сказать, кондиционеры были везде, кроме общежития, – меня ожидала другая крайность. Полчаса в кино, ресторане, любом здании на территории университета – и меня била дрожь. Глава фирмы, в которой работал мой тогдашний муж, устраивал вечеринку, и пока все веселились, я куталась в шерстяной плед, пила горячий кофе и то и дело дышала на пальцы, чтобы согреться.
К 1980 году все уже знали о разрушении озонового слоя, но тем летом в Канзас-Сити людям было слишком жарко, чтобы задумываться об экологии. Однажды я попросила Милли-Лу немного приглушить кондиционер – ровно настолько, чтобы треснула корочка льда на моем кофе, – но она лишь рассмеялась мне в лицо.
– Даже не думай об этом, Люси, – заявила она. – Я женщина немолодая, и мне ни разу не было холодно с 1969.
Затем она принялась рассказывать историю о том, как из-за работы электровентилятора в прогретом непроветриваемом помещении человек буквально может умереть от жары. «Эффект подогрева» – так она это называла. Я сказала, что никогда о таком не слышала, чем вызвала очередной взрыв смеха.
– Да уж, в тех местах, откуда ты родом, люди, должно быть, считают, что тридцать градусов[197] – уже жара. Знаешь, посмотри-ка, какая была погода в этом месяце в последние пять-десять лет – тут и в Массачусетсе. Сравни и напиши мне статейку слов на тысячу.
Я вздохнула, глядя в окно на машины на дороге. Эта задача означала, что мне придется ехать в библиотеку в квартал Плаза и мерзнуть там, просматривая микрофильмы.
– Хорошо, съезжу, – пообещала я. – Но это может занять какое-то время.
– Займешься этим завтра, если жара спадет, – сжалилась Милли-Лу. – А пока что, если тебе действительно холодно, надень свитер. Еще один свитер.
Но жара не прекратилась. В июле температура поднялась выше сорока градусов. Во вторник накануне Дня независимости я пришла в офис и обнаружила, что там нет никого, кроме Милли-Лу.